Жители острова Хемсё

Глава VII

Супружество Карлсона, хотя еще и непродолжительное, нельзя было назвать счастливым. Старуха была хотя и не в преклонном возрасте, но и немолода, а Карлсон достиг самого опасного периода. Он теперь вступил в четвертый десяток, до этого времени он много работал на свое пропитание и для того, чтобы подвинуться вперед; а девушки, о которой мечтал, он не получил. Теперь же, когда он достиг цели и видел перед собой тихую спокойную старость, в нем забушевала плоть, быть может сильней обыкновенного, потому что за последний год он менее усидчиво работал или потому, что питал свое тело больше, чем следовало бы. Поэтому, когда он сидел в теплой кухне, мысли его стали пошаливать, и он начал обыкновенно следить глазами за молодой фигурой Клары, когда она ходила взад и вперед по кухне. Взоры его понемногу стали останавливаться, отдыхать на ней, потом бросали ее, улетали в разные стороны и опять возвращались. Наконец девушка ему приглянулась, и, куда бы он ни шел, он всегда видел ее перед собой.

Но наблюдала и другая, только не за ней, не за Кларой, а за теми глазами, которые за нею следили; и чем более она глядела, тем больше ей представлялось; у нее как бы ячмень вырос на глазу и болел и расплывался.

Оставалось несколько дней до Рождества. Наступила темнота, но затем взошел месяц и осветил покрытые снегом сосны, сверкающую бухту и белую землю. Небольшой северный ветер подымал сухие хлопья снега.

В кухне стояла Клара и растапливала печь, пока Лотта месила тесто в квашне. Карлсон сидел в углу у шкафа, курил трубку, свернувшись, как кошка в тепле. Глаза его согревались и улыбались, когда они останавливались на выступающих из рукавов рубашки белых руках Клары.

— Не думаешь ли ты сначала подоить коров, раньше, чем здесь подмести кухню? — спросила Лотта.

— Да, надо идти доить,— ответила Клара; отложив в сторону кочергу и раздувало, она надела кофту из овечьей шкуры.

Затем она зажгла фонарь и вышла. Когда она ушла, Карлсон встал и пошел за ней. Через некоторое время пришла из комнаты старуха и осведомилась о том, где Карлсон.

— Он за Кларой пошел в конюшню,— ответила Лотта.

Не расспрашивая дальше, старуха взяла фонарь и тоже вышла.

На дворе дул резкий ветер, но она не хотела возвращаться и надеть что-либо на себя, потому что пройти до конюшни надо было всего несколько шагов. Она поскользнулась на камне, а снег кружился вокруг нее как мучная пыль, но она все же довольно скоро дошла до конюшни и вошла к коровам, где было тепло. Там она остановилась, прислушиваясь, и расслышала, что в овчарне кто-то шепчется. При слабом свете луны, просвечивающей сквозь паутину и стебли сена, застилающие оконце, она видела, как коровы тихо поворачивали головы и глядели на нее большими глазами, в темноте светившими зеленым светом. Тут стояли скамеечка и ведро. Но не это она искала, а что-то другое, что-то, чего ей ни за что на свете не хотелось видеть, что-то, что привлекало ее, как смертная казнь, что-то, что убивало в ней жизнь.

Перелезая по кучам сена, она прошла через коровник и проникла к овцам. Там было темно и тихо; стоял фонарь, но он был потушен, хотя огарок сальной свечки еще чадил. Овцы поднялись и зашумели сухими ветками. Нет, не этого она искала.

Она пошла дальше и пришла к курам. Они взлетели на нашесты и слабо кудахтали, как будто их что-то только что разбудило.

Дверь была отворена, и она снова вышла на освещенный луною двор. В снегу виднелись следы двух пар башмаков, маленьких и больших; эти следы в тени казались синими и вели к приотворенной калитке. Она пошла за ними, как будто кто-то тащил ее; по земле тянулись следы, как цепи; она привязана была к этой цепи, и ее тянуло с какого-то невидимого ею места.

А цепь все тянула и тянула ее в тот же загон, к тому же плетню, под те же кусты орешника, где она уже однажды, в ужасный вечер, пережила час, о котором ей вспоминать не хотелось. Теперь кусты орешника стояли голые и покрытые лишь молодыми почками, похожими на маленьких гусениц капустницы; на дубах шумели от ветра коричневые жесткие ветки, которые сквозили настолько, что ясно видны были звезды и темно-зеленое небо.

А цепь тянулась все дальше; она извивалась между сосен, бросавших с себя снег на ее седые, жидкие волосы, когда она прикасалась к ветвям; снег покрывал ее шею, спину, ложился на ее полосатую блузу, холодил и мочил ее.

Все дальше и дальше затягивало ее в лес. Тетерев взлетел с ветки, на которой собирался провести ночь, и испугал ее. Ей приходилось идти по топким местам, где проваливались ноги, перелезать через плетни, которые скрипели, когда она садилась на них.

Следы шли попарно, один маленький, другой большой, рядом, то сливаясь вместе, то кружась один вокруг другого, как бы танцуя; они шли через жнивье, с которого сметен был снег, через кучи камней и канавы, через живые изгороди и кучи хвороста.

Она не знала, как долго она шла, но она озябла всем телом, и руки ее окоченели. Она то прятала худые, красные руки под юбку, то дула на них. Она хотела вернуться, но уже было слишком поздно: обратный путь был теперь не ближе, чем если она пойдет прямо. И так она пошла вперед через осиновый лесок; последние листочки осин дрожали и шумели, как бы замерзая от северного ветра.

Затем она пришла к тропинке у плетня.

Луна ярко светила. Она ясно разглядела, что тут они сидели. Она увидала отпечаток юбки Клары и ее кофты с овчинной обшивкой.

Значит, это здесь произошло! Здесь! Колени ее дрожали, она похолодела, как будто вся кровь ее поледенела, а потом вдруг вся запылала, как будто жилы налились кипятком. В полном изнеможении опустилась она у плетня, плакала, кричала. Потом вдруг успокоилась, встала и перешла через плетень.

По той стороне растянулась гладкая черная бухта, а напротив себя увидала она свет в окнах стуги и один огонек наверху в конюшне. Ветер дул сильно и пробегал по ее спине, взъерошивал ей волосы и раздувал ее ноздри. Почти бегом дошла она до обледенелого пространства, слышала, как шумел в ее ушах сухой тростник, чувствовала, как он хрустел под ее ногами. Она упала, задев ногой за обледенелый буек. Поднялась и снова побежала, как будто смерть по пятам преследовала ее. Достигнув берега, она поскользнулась на льду, который, вследствие мелкой воды, покрыл илистое дно тонкою, как стекло, корой, которая от тяжести ее со звоном и хрустом разбилась. Она чувствовала, как холод поднимался все выше по ее ногам, но она не решалась кричать, чтобы кто-нибудь не пришел и не спросил, где она была. Кашляя так, что казалось, грудь разорвется, она выползла из трясины и поплелась наверх. Вернувшись домой, она сразу легла в постель и попросила Лотту развести в печке огонь и заварить чай из бузины.

Ее раздели, покрыли одеялом и овчиной, затопили печь одними кругляками, но она все же не могла отогреться.

Наконец она велела позвать сидевшего в кухне Густава.

— Ты больна, мать? — спросил он со своим обычным спокойствием.

— Да,— ответила больная, тяжело дыша,— и уже я больше не встану. Запри дверь и пойди к секретеру. Ключ лежит за пороховницей на полке; ты ведь знаешь!

Опечаленный Густав повиновался.

— Спусти доску; выдвинь третий ящик с левой стороны и достань большой пакет… Да… этот… Брось его в огонь.

Густав исполнил ее желание и вскоре в печке запылала бумага, свернулась и обратилась в пепел.

— Теперь, сын мой, закрой секретер! Спрячь ключ у себя! Садись сюда и выслушай меня, потому что завтра я уже говорить не буду.

Густав сел и всплакнул, потому что он понял, что она говорит серьезно.

— Когда я закрою глаза, возьми печать твоего отца — она у тебя — и запечатай все замки до прихода судебных властей.

— А Карлсон? — спросил робко Густав.

— Он получит свою вдовью часть; это вряд ли кто у него отнимет! Но не больше этого! И, если можешь, выкупи у него эту часть. Бог с тобой, Густав! Ты бы мог прийти на мою свадьбу; но, вероятно, у тебя были свои основания не приходить. А теперь, когда я ухожу, ты будь благоразумен. Не хочу я гроба с серебряным щитом; ты возьмешь простой желтый из мореного дерева. Если пастор захочет, пусть скажет несколько слов; ты можешь дать ему за это отцовскую пенковую трубку, а жене его половину овцы. А затем, Густав, смотри, женись скорей. Возьми девушку, которую полюбишь, и держись за нее; но бери такую, которая была бы из твоего же круга, а если за ней будут деньги — это не мешает. Но не бери такую, которая ниже тебя; такие только способны сожрать тебя, как вши. Равное хорошо сочетается с равным. Не почитаешь ли ты мне теперь что-нибудь, я попробую заснуть.