Житие Дон Кихота и Санчо

Великолепная покорность! И таково условие, при котором герой может оказать нам благодеяние, а мы чувствуем себя расположенными получить из его рук предлагаемое им всякий раз, когда нуждаемся в этом. Читательница, не являешься ли ты обманутой девицей, не хочешь ли помочь себе в несчастье? Тебе нужен муж, который прикрыл бы твой позор? Не притязай же на то, чтобы мужем непременно стал такой-то или такой-то, а уж о соблазнителе и говорить нечего; довольствуйся тем, кого предлагает тебе Дон Кихот, оказавшийся отменным сватом.

Заканчивая рассказ о столь удачном приключении, историк добавляет ужасные слова: «…Дон Кихота единодушно провозгласили победителем, хотя большинство зрителей было огорчено и опечалено тем, что противники в этом долгожданном поединке не раскромсали друг друга на куски…». О! Как ужасен в своих насмешках и шутках человек! Больше следует опасаться шутки человека, чем нешуточного нападения дикого зверя, который бросается на вас от голода. Стоит человеку ступить на обрывистый путь насмешничанья, и он ни перед чем не остановится, ни перед преступлением, ни перед низостью; с насмешки начинались самые страшные злодеяния; в поисках веселья и развлечения многие ступили на путь человекоубийства.

Насмешка, шутка — ужасная вещь! Говорят, что в шутку, сеньор мой Дон Кихот, написана и твоя история, — для того лишь, чтобы исцелить нас от безумия героизма; а еще говорят, что шутник достиг своей цели. Твое имя стало для многих символом смешного и служит заклинанием, дабы изгонять героизм и унижать величие. И мы не вернем себе дыхания прошлых времен, пока не перестанем насмешничать и не станем воспринимать Дон Кихота всерьез, не в шутку, пока не научимся верить в него.

Большинство из тех, кто читает твою историю, смеются, великий безумец, и не смогут проникнуться ее духовной глубиной, пока не станут над нею плакать. Жалок тот, у кого твоя жизнь, Хитроумный идальго, не исторгает слез, слез из глубины сердца, а не слез, всего лишь туманящих глаза.

Только в этом шутливом произведении сконцентрирована суть нашего героизма; только в этом шутливом произведении увековечено преходящее величие нашей Испании, в этом одном шутливом произведении излагается и содержится наша испанская философия, единственно правильная и глубоко правильная; с этим шутливым произведением душа нашего народа, воплощенная в человеке, сумела постичь тайну жизни во всей ее глубине. И эта шутливая книга является самой печальной историей, которая когда-либо была написана; самой печальной, да, но также и самой утешительной для тех, кто умеет наслаждаться смехом сквозь слезы, избавлением от жалкого здравого смысла, к которому нас приговаривает рабство повседневной жизни.¹⁹⁰

Не знаю, повинно ли в том это произведение, плохо понятое и еще хуже прочувствованное, но вот в чем суть: наша злосчастная родина погружается в удушливую атмосферу тягостной серьезности. Повсюду одно и то же: серьезные люди, ужасно серьезные, серьезные до глупости. Обучают серьезно, проповедуют серьезно, лгут серьезно, обманывают серьезно, спорят серьезно, играют и смеются серьезно, не держат своего слова серьезно, и даже то, что именуют они вольностью и легкостью, исполнено все той же серьезности, как нигде в мире. Даже наедине с собой они боятся споткнуться, подпрыгнуть — просто так, без причины, и кажется, таким образом, что на истории Дон Кихота кончился весь запас героизма, наличествовавший в Испании; и нелегко теперь найти народ, более неспособный понять и почувствовать юмор. Здесь принимают за образец остроумия и встречают смехом пошлейшие скабрезности монашьего пошиба; встречаются ослы в образе человеческом, которые считают безусловно остроумным, когда говорят, что у кого-то торчат ослиные уши.

После того как ты, Дон Кихот, ушел из этого мира, настал черед смеяться над пресными благоглупостями некоего монаха по имени Герундио де Кампасас,¹⁹¹ и после того как Санчо перестал сражаться за свою веру, к нам явился некий итальянец Бертольдо¹⁹² и бертолизирует наш народ. Невозможно поверить, что в народе, к которому принадлежал и Дон Кихот, самые убогие насмешки над собою были возвышены до героических подвигов, нашлись люди, способные смеяться над вымученными изощрениями траурного Кеведо,¹⁹³ сеньора серьезного из серьезных и натянутого из натянутых; смеются его изыскам в описании Великого прохвоста,¹⁹⁴ которые он тщится выдать за забавные и которые по сути абсолютно, поверхностны, просто словесная шелуха.

Глава LVII

в которой говорится о том, как Дон Кихот простился с Герцогом, и о том, что у него произошло со служанкой Герцогини, развязной разумницей Альтисидорой

Пресытившийся праздной жизнью в замке Герцога и опечаленный в глубине души, хотя историк не сообщает нам об этом, насмешками, которые там на него сыпались, Дон Кихот решил уехать. И да не останется у нас сомнения в том, что подобные насмешки прошли незамеченными и не ранили его, потому что, хотя его безумие принимало их всерьез и они даже побуждали его к героическим деяниям, его разум иногда тайно брал свое, а он, возможно, обо всем этом и не догадывался.

«И потому в один прекрасный день он попросил у Герцога и Герцогини разрешения удалиться». Они дали разрешение, «выразив при этом свое глубокое огорчение по поводу его отъезда». Санчо они дали, без ведома Дон Кихота, «кошелек с двумя сотнями золотых эскудо», горькую цену насмешек, плату скоморохам. И после того как Дон Кихоту пришлось еще раз испытать издевательские ухаживания Альтисидоры, он выехал из замка, «направляя свой путь в сторону Сарагосы».

Берет передышку Рыцарь Веры; передохнем и мы.

Глава LVIII

повествующая о приключениях, посыпавшихся на Дон Кихота так, что одно обгоняло другое

«Когда Дон Кихот увидел себя в открытом поле, свободным и избавленным от ухаживаний Альтисидоры, он почувствовал себя в своей сфере и испытал новый прилив сил для продолжения своего рыцарского дела; обернувшись к Санчо, он сказал: «Свобода, Санчо, есть одно из самых драгоценных благ, какими небо одарило людей…»» — и далее все, что за этим следует.

Да, ты уже свободен от насмешек и шуток, ты уже свободен от герцогов, служанок и слуг, ты уже свободен от стыда за свою бедность. Понятно, что «среди этих лакомых яств и прохладительных напитков мне казалось, что я терплю муки голода». Правильно ты говорил: «Счастлив тот, кому небо дало кусок хлеба, за который он никому не обязан, кроме самого неба!» Но кто же это?

«В таких и им подобных беседах продвигались вперед странствующий рыцарь со своим странствующим оруженосцем», и сердце Дон Кихота было занято впечатлениями от рабства в доме Герцога и Герцогини и воспоминаниями об одиночестве и бедности, когда они столкнулись с дюжиной крестьян, которые несли под холстами лепные и резные изваяния для деревенской церкви.

Дон Кихот учтиво попросил разрешения взглянуть на изваяния, и они показали ему статую святого Георгия, святого Мартина, святого Диего Матамороса¹⁹⁵ и святого Павла, странствующих рыцарей христианства, сражавшихся за него. Дон Кихот, когда увидел их, сказал: «Я считаю за доброе предзнаменование, братья мои, что я видел все это, потому что эти святые рыцари занимались тем же, что и я, то есть военным делом; разница между ними и мной состоит единственно в том, что они были святыми и сражались за небо, между тем как я грешник, который сражается за землю. Они завоевали себе небо мощью своей руки, ибо Царствие Небесное берется силою,¹⁹⁶ я же до сих пор еще не знаю, что я завоевываю своими трудами и усилиями; но если только Дульсинея Тобосская избавится от своих страданий, моя судьба сразу улучшится, разум мой окрепнет, и я, быть может, направлюсь по лучшему пути, чем это было до сих пор».