Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века
Шрифт:
— Нет, не явился.
— Значит, вы уклонились от мобилизации и службы в Красной армии и стали дезертиром?
— Живя в Завидове до 24 июня 1941 года, я никакого мобилизационного листка не получил и поэтому выехал в город Волоколамск, договорившись со своей хозяйкой, что в случае вызова меня по мобилизации в военкомат она мне об этом сообщит.
— Сообщили ли вы в местный военкомат, на учете которого состоите как военнообязанный, куда и по каким делам вы выезжаете?
— Нет, такого сообщения я не сделал.
—Значит, зная, что ваш год подлежит мобилизации и что вы, может быть, будете также
—Злого умысла у меня не было, и поэтому дезертиром я себя не считаю.
—Как вы можете так нахально врать, отрицая свое дезертирство? Ведь мобилизация началась 23 июня, а вы из Завидова уехали 24 июня 1941 года. Разве это не дезертирство?
— Я отрицаю свое умышленное уклонение от службы в Красной армии. Уезжая из Завидова на несколько дней, я предполагал вернуться, но, приехав в Волоколамск, не мог выехать из-за создавшихся трудностей.
— Куда вы выехали из Волоколамска?
— Из Волоколамска я выехал в город Каширу.
— Сколько времени вы прожили в Кашире?
—В Кашире я был только один день — 27 числа. Из Каширы уехал к своей сестре Ольге Павловне Богоявленской, проживающей в Востряково. 29 июня 1941 года я прибыл в Москву и пытался достать билет на проезд в Завидово, но билет я не достал и вернулся к сестре.
— Назовите фамилии, имена и отчества лиц, у которых вы проживали в Волоколамске, Кашире и Москве.
— Я считаю для себя нравственно невозможным называть следствию лиц, у которых я проживал, и на этот вопрос давать ответ отказываюсь.
— Вы после того, как вам было запрещено пребывание в Московской области, приезжали в город Москву?
—Да, после того как получил запрет на проживание в Московской области, я раз десять приезжал в Москву и каждый раз жил два–три дня.
— Зачем вы ездили в Москву?
—В Москву я заезжал проездом и останавливался у своих московских знакомых, некоторых из которых я исповедовал у них на дому.
— Назовите этих ваших знакомых.
—На этот вопрос я давать показания отказываюсь и называть своих знакомых, у которых я в Москве останавливался, не буду.
— Вы арестованы за проводимую вами организованным путем антисоветскую работу, и по этому вопросу на следующем допросе вам придется давать развернутые показания, а сейчас допрос прерывается.
Следствие велось сначала в Москве, а затем, когда немцы стали стремительно приближаться к столице, иеромонах Феодор вместе с другими заключенными в московских тюрьмах в конце июля 1941 года был перевезен в Саратов. Отца Феодора ежесуточно в течение долгого времени вызывали на допросы ночью, не давали спать, а на допросах беспощадно избивали и топтали ногами. Однажды его приволокли с допроса в камеру с лицом, превращенным в одну кровавую массу, у него была вырвана часть бороды вместе с кожей. От него требовали, чтобы он назвал всех своих духовных детей и людей, с которыми близко общался. Понимая, какой вред это может им принести, отец Феодор отказался называть их имена.
— Вам предъявлено обвинение в том, что вы, находясь на нелегальном положении, являлись одним из руководителей контрреволюционной организации церковников и проводили антисоветскую пораженческую агитацию.
Вы признаете себя в этом виновным? — спросил следователь.— В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю, так как выдвинутое мне обвинение является необоснованным, — ответил священник.
—Вы напрасно пытаетесь скрыть от следствия свою преступную деятельность. Следствие располагает вполне проверенными неопровержимыми материалами, изобличающими вас в антисоветской работе. Намерены ли вы после этого говорить правдиво следствию о своей преступной работе?
— Никакой преступной антисоветской деятельности я не вел, и, следовательно, никакие материалы, свидетельствующие о такой деятельности, мне неизвестны.
8 сентября закончился отведенный законом срок следствия, и следователи испросили у прокурора разрешение на его продление, мотивируя тем, что «по делу необходимы дополнительные допросы арестованного с целью вскрытия его антисоветской работы и связей». Затем допросы с применением избиений и пыток возобновились.
— Какие связи вы имеете по Москве и по другим городам Советского Союза?
— Связей у меня никаких нет, но в Москве и в других местах у меня имеются знакомые.
—Назовите фамилии и адреса ваших знакомых.
— Поскольку эти знакомства носят личный характер, я назвать их фамилии и адреса не считаю возможным.
—Вы не желаете назвать фамилии и адреса ваших знакомых, потому что они являются вашими соучастниками по контрреволюционной деятельности. Так ведь?
— Нет, не так. Я не хочу, чтобы в моем следственном деле фигурировали знакомые, которые даже не принадлежат к священнослужителям.
—При вашем аресте вы уничтожили какую-нибудь записку?
— Да, во время моего ареста я разорвал одну записку, которую мне прислала одна из моих знакомых.
—Назовите фамилию этой знакомой.
—Фамилию этой знакомой я также назвать не могу.
— Следствие вас предупреждает, что за провокационное поведение на следствии, выражающееся в отказе назвать свои связи, вы понесете большее наказание. Поэтому еще раз предлагаем назвать этих лиц.
— Я не считаю провокационным поведением то, что не желаю назвать своих знакомых.
За время, дополнительно отведенное для ведения следствия, следователи ничего не добились, и следствие было продлено еще на месяц.
— Когда вы встали на путь борьбы с советской властью? — спросил следователь.
—Я никогда не вел борьбы с советской властью и считаю это несовместимым с моими религиозными убеждениями, — ответил священник.
— Вы говорите неправду. В марте 1933 года вас судили за контрреволюционную деятельность, значит, сама деятельность началась значительно раньше. Вот вас и спрашивают, с какого времени вы ведете борьбу с советским государством.
—Я не вел борьбы с советской властью, и судили меня в 1933 году неправильно.
— Следствию известно, что вы после выхода из лагеря вновь возобновили работу по созданию контрреволюционной организации под видом создания в Москве и Московской области так называемых домашних церквей.
—Я утверждаю, что и до первого своего ареста, а также и после выхода из лагеря я никакой контрреволюционной работы не проводил и никаких домашних церквей не создавал.
— Вы были знакомы с Давыдовой?