Живая душа

— Ну, теперь добежишь сама, — сказал Казаринов. — Спокойной ночи.

— А ты? Разве не в поселок?!

— Мне на работу, — ответил Казаринов.

…Муза еще несколько раз приезжала на буровую. И однажды пошла с Казариновым собирать костянику. В деревне говорят: если девушка с парнем отправляются по ягоды, жди свадьбы…

Так оно и случилось.

Счастливым человеком приезжал теперь Казаринов в поселок. У них с Музой была своя комната, а это ведь счастье: вернуться с работы в дом, где тебя ждут…

Часто бывал у них в гостях мастер Леушин. И Муза, и Казаринов считали его родным человеком, а он, видимо, искренне радовался, что в доме у молодых так хорошо.

Казаринов узнал, что мастер родом из Вологодской области; в Ухте у него квартира, где живут жена и сын. Тоскует по ним Леушин, но, пока сын учится в институте, приходится жить порознь. Будет сын инженером, может, станут работать на одной буровой…

И еще узнал Казаринов, какая непростая судьба выпала на долю мастера. Пятнадцатилетним парнишкой остался Егор Леушин без родителей: сначала мать умерла, а вскоре и отец. Леушин подался в город, поступил в ремесленное училище; там одевали и кормили. По молодости, по глупости связался с дурной компанией — показалось, что ребята в ней смелые и горой стоят друг за дружку. Потом, конечно, раскусил своих приятелей, отшатнулся, как от чумных. И все же мелкая оплошность обернулась бедой. Однажды бывшие приятели угнали легковую машину, сбили на улице человека, а ключи от автомобиля подкинули Егору и всю вину свалили на него. Подстроено было хитро и ловко — самим выскочить сухими из воды и Егору отомстить…

Леушина осудили. Попал в Ухту, а позднее — к нефтеразведчикам. Навидался всякого. Но в одном все же повезло: несколько лет трудился вместе с Косолапкиным, знаменитым на всю Коми республику буровым мастером, старым коммунистом. Он-то и выучил Леушина.

После войны, когда срок заключения истек, Леушин остался работать на Севере. Долго не заводил семью. Девушка, которая ему нравилась, жила в родном селе, на Вологодчине. Леушин боялся отправлять ей письма, боялся навестить ее. Думал — не поверит она, что произошла судебная ошибка… А девушка сама его разыскала; оказывается, она все годы ждала Егора и была убеждена, что он не виновен.

В общем, нелегкой была жизнь у мастера, но только однажды люди увидели слезы на глазах Леушина — когда за многолетнюю безупречную работу награждали его орденом Ленина. Да, было это — в торжественном зале, При всем народе не сумел сдержать слез Леушин.

Слушая мастера, Казаринов припомнил одного знакомого мужика из своей деревни. Мужик этот злился на весь свет. И когда спрашивали, отчего зол, отчего всех ненавидит, — мужик кричал, что сам от людей не видел добра. Дескать, злом отвечаю на зло, а обидой плачу за обиду.

В общем-то мужику этому просто мерещилось, что его обидели. А вот Леушин имел право обижаться. Но платил людям добром — всегда и везде.

— Завидую твоему характеру, Егор Степаныч, — обмолвился как-то Казаринов.

— Характер, Сашка, можно испортить, можно исправить, — сказал Леушин. — Дело наживное… Ничего, что я тебя Сашкой зову? Хоть ты и женатый теперь, солидный, но оставайся для меня Сашкой, ладно?

— Ладно, — засмеялся Казаринов.

— Так вот, характер человек сам вырабатывает. Только стараться надобно. Живешь-то один-единственный раз, и не хочется, чтоб после твоей смерти люди сказали: наконец от него избавились!

Однажды весною вернулся Леушин из управления какой-то притихший. Долго молчал. Потом говорит Казаринову:

— А я тебя, Сашка, опять сосватал.

— Куда? — спросил Казаринов, а сам догадался, и сердце у него защемило.

— Далеко, брат. В Шомву… Там буровую открывают, хороший мастер требуется. Вот я и назвал тебя.

Посидели, не глядя друг на друга. И радостно было Казаринову, и горько, и тревожно.

— А… сумею, Егор Степаныч?

— Сумеешь, — ответил Леушин.

…И вот Казаринов сам уже мастер, и окошко его комнаты смотрит прямо на буровую.

Авторизованный перевод Э. Шима и Т. Яковлевой.

ГОРА, ПОХОЖАЯ НА ЧУМ

День опять был ненастным.

Рассветное небо цветом своим напоминало бурое гниющее сено; безостановочно моросил шепелявый дождь. Затем как будто все обдало дымом, и со стороны Карского моря поползли совсем уж низкие тучи, оседая на вершинах гор, заливая склоны кипящим туманом.

Все кругом сникло, прижалось, пригнулось — и седой от ветра ивняк, и карликовые скрюченные березки, и заросли камыша, стоящего по колено в воде, и чахлые, с прожелтью, тундровые травы…

В этой хмари одна только пушица радовала глаз. Свечечками торчат ее тонкие стебли, и на каждом — клочок нежного пуха, как белый огонек. Пушица похожа на обыкновенные одуванчики, но те все-таки невзрачней и капризней, они давно облетели бы от таких вот нескончаемых дождей и ветров. А хохолки пушицы держатся долго, до поздней осени украшая тундру.

В штормовке, в резиновых сапогах Чуистова стоит под дождем и смотрит на пушицу. Щелкнет по белому хохолку дождевая капля, щелкнет другая — поникнет хохолок, согнется стебель. Но качнет его ветром, и опять встрепенется хохолок, сбрасывая мутные капли, задорно оглянется, как ни в чем не бывало… Вот бы человеку иметь такой характер. Прекрасно было бы.

Дождь усиливается, его невнятный шепот делается все назойливей, а когда порывами налетает ветер, то кажется, будто кто-то протяжно шипит и всхлипывает. От этих звуков невольно пробирает дрожь. Чуистова знает, что в такую погоду бессмысленно ждать вертолета. И все-таки она ждет, мокнет, не уходит в палатку.

А в палатке, натянув до подбородка отсыревший спальный мешок, дремлет Иван Есев — пытается забыться от чувства голода. Чуистова тоже забралась бы в спальный мешок, но боится, что больше уже не встанет. Не сможет подняться от слабости.

А надо отвечать за две жизни — свою и Есева.

Их высадили возле Чум-горы всего на двое суток, оставили солидный запас продуктов, плитку и баллоны с газом. Любая неприятность была предусмотрена, непогода — тоже.

Кто не видел тундру своими глазами, представляет, наверное, что это унылая и совершенно плоская равнина. На самом же деле тундра холмиста, немало здесь горных кряжей, водоразделов. Встречаются такие вершины, что постоянно накрыты облаками. И в туман вертолетам путь бывает закрыт — проще простого наткнуться на невидимую скалу, задеть какой-нибудь горный склон…

Конечно, если бы в экспедиционном отряде узнали про несчастье, то пришли бы на помощь. Что-нибудь придумали бы. Но в отряде ничего не знают.

Откуда им знать, что едва Чуистова и Есев ушли в свой первый маршрут, как в лагерь наведалась бродяга-росомаха, а следом за нею песцы, и от запаса продуктов осталось лишь несколько помятых, прокушенных клыками консервных банок да раскиданные вокруг палатки ржаные сухари, большей частью подмокшие… В тайге, чтоб защищаться от разбойничающей росомахи, охотник делает навес на высоких гладких столбах и туда укладывает продовольствие. Но в тундре росомаха попадается редко; было нелепо тратить время на постройку навеса. Да и материала-то взять негде…