Живи, Донбасс!
Шрифт:
Донбасс – сердце России.
Пока Донбасс стоит – и России быть.
Наши предки позаботятся.
И Огнеупорщик тоже здесь.
А потом пришёл сын.
– Вот, па… И я уже здесь. Помогу, чем смогу.
– Да что ж ты так рано?!
– Получилось так, извини. Тромб.
– Как же она там одна?
– Ничего, справится. Я ей звонить буду!
– Сашенька, Сашенька! – кричала его дочь. – Это ты?! Сашенька!
– Танька, ты что психуешь! Не смей! Сегодня тринадцатое ноября! Каждый год в этот день будешь мне рассказывать, что сделала за год!
– Саша, ну а ты там как?..
Заминка.
– Ну…
– Место хорошее, а тебе-то как там?!
– Хотел бы я тебя видеть рядом… но тебе сюда не надо!
– Сашенька, я понимаю, что мне туда не надо… Но вот ты там, уже всё знаешь. Скажи, что будет?
Щелчок в трубке.
Женский голос.
– Вы там с ума сошли, что ли! Мы только по одной минуте разговаривать разрешаем! Он вам ничего больше не скажет!
– Девушка… девушка, я понимаю, что Вы – Ангел. Но раз мы уже с Вами говорим… Папе… папе привет передайте! Только не забудьте! Пожалуйста!
Андрей Лазарчук
Сопутствующие потери
Техникам и пилотам 3-й отдельной эскадрильи БПЛА Новороссии посвящается
Треньк клювом по проволоке. Тррреньк!
Иван Дмитриевич отложил книгу (Gary Marcus Kluge, The Haphazard Construction of the Human Mind), взял зубную щётку, подошёл к клетке. Воронёнок топтался на жёрдочке. Повернул и наклонил голову, требовательно уставился чёрным глазом. – Кар-р-роший!
– Хороший, – согласился Иван Дмитриевич и, просунув щётку между прутьями, почесал ему шейку. Глаз закатился. – Х-ха… Ка-а… Кар! – Хороший, – повторил Иван Дмитриевич. Задумался.
Воронёнку уже пора было давать имя, а имя никак не приходило. Во ронам имена не придумывают, имена должны возникать сами. Имя определяет всю будущую судьбу этой непростой птицы. Иногда имена появлялись моментально, а иногда – вот как сейчас – сильно задерживались… Это, в общем, ничего не значило, рано или поздно имя придёт. Но как-то неловко общаться с птицей, никак её не называя.
– Подожди меня, – сказал Иван Дмитриевич и вышел в лоджию. Открыл створку окна, высунулся в тёплую сухую ночь, набил табаком трубку, раскурил. Затянулся, поёжился от удовольствия.
Дом стоял на окраине, окна выходили на юг, почти сразу отсюда начинались дачи. Так что огней было всего ничего. Глаза понемногу привыкали к темноте, и вот уже видны стали звёзды…
…А ещё (он знал, что этого нет на самом деле, слишком далеко, но воображение рисовало) горизонт вспыхивал далёкими зарницами. Будто бы погромыхивало, и тянуло пороховой гарью и гарью сгоревшего тола…
Придерживая рукой забившееся сердце, Иван Дмитриевич вернулся в комнату. Воронёнок смотрел пристально.
– Будешь Искра, – сказал Иван Дмитриевич. – Искра.
– Исс-крра, – повторил воронёнок.
Все последние годы отпуска ему были в тягость. Хотелось в аудиторию, в лекционный зал, в библиотеку, просто в свой уютный, хоть и спартанский кабинет. Дышать книжной пылью, слышать скрип и стук рассохшегося паркета коридоров, вбивать в головы студиозусов основы знаний. Студиозусы год от года становились в массе своей глупее и глупее, но при этом наглели по экспоненте. Это был вызов, и пока что Иван Дмитриевич с ним справлялся. Хотя и знал, что рано или поздно всё кончится скандалом и увольнением. На участившиеся вопросы «Чому не державною мовою?» терпеливо отвечал на украинском, что до тех пор, пока не будет создан адекватный понятийный тезаурус, будет преподавать так, как считает нужным, поскольку в противном случае не гарантирует полной взаимной коммутации. Оппоненты слегка терялись. Ректор его защищал, но Иван Дмитриевич знал, что Потылица не всесилен и на него давят и сверху,
и с боков, и снизу, со стороны студенческих патриотических объединений. Он сразу сказал Потылице, что готов уйти в любой момент и что не будет в обиде, и именно поэтому ректор готов был держать его до последнего. Чтобы в критический момент скормить толпе и эффектно, и эффективно.Хорошо, что пока никто не знал про Вику с девочками. Но узнают рано или поздно.
Вика была племянницей, девочки-близняшки, Таня и Даша, внучками – единственными родными людьми. Они жили там, где вспыхивали зарницы. Иван Дмитриевич много раз просил её приехать к нему или перебраться в Россию. Но Вика была такая же упёртая, как он сам. Здесь наш фронт, дядя, говорила она, куда я от учеников? Она была учительницей истории, и Иван Дмитриевич понимал, что здесь, в Городе, она преподавать не сможет.
Серёжка Полторак снова сбежал из дому. Он сбегал примерно раз в полгода. А что оставалось делать, когда жизнь повторялась как дурной сон: мать приводила очередного мужика, и тот рано или поздно начинал Серёжку учить правильно себя вести? Учили все одинаково…
Хорошо было сбегать весной или осенью. Дачи в основном стояли пустые, а вскрывать нехитрые замки он умел давно. Один из «батьков», весь синий от татуировок, показал ему, как это делается, а у Серёжки оказались способности. Кстати, неплохой был мужик, руки не распускал, и, может быть, всё бы у них срослось, но однажды он ушёл из дома попить пива с друзьями – и больше не вернулся. Мать так и не смогла узнать, куда он делся. Да, может, не особо и узнавала – привела другого, и всё. Вот тот был козлина…
Сейчас, летом, прятаться на дачах куда труднее, народу много. Пришлось пробираться через заросшую сухую балку и лесополосу в заброшенную часть дачного посёлка. Была такая. Почему её забросили, Серёжка не понимал, но тут было как под Чернобылем: пустые дома, сплошной бурьян, изломанные больные деревья с пожелтевшими листьями. Домов, наверное, с полсотни на двух улочках. И – никого.
Он только начал осматриваться, когда навстречу ему из кустов вышла большая неопрятная собака. Наклонила голову, молча показала клыки. Серёжка вытащил из кармана пистолет, медленно поднял. Собака какое-то время смотрела на него, потом что-то поняла, поджала хвост и исчезла. Больше не появлялась.
Пистолет он с месяц назад вытащил у пьяного, валявшегося в гаражах. Спрятал на всякий случай – вдруг пригодится? Сепары нападут, а он без оружия. Вот – пригодился.
Некоторые домики были грубо взломаны. Туда он даже не входил. Наверняка ничего нет, да ещё и насрано по углам. Находил запертые, возился с замками, пробирался внутрь, осматривался при свете фонарика. Обязательно лез в подвал.
В четвёртом по счёту домике он решил поселиться. В подвале было полно банок, за домом нашёлся колодец со старинным ручным насосом, в шкафчике возле продавленной кровати-раскладушки лежали затхлые, но чистые простыни. Что ещё нужно человеку? Электричество. Ладно, чего нет, того нет. Обойдёмся…
Серёжка распаковал рюкзак, спрятал две буханки хлеба в кухонный шкафчик на стене – от мышей. Сел за стол, подпёр руками подбородок. Он был уставший и почти счастливый.
Часов в семь вечера Иван Дмитриевич начал собираться. Удочки в чехле, ящик со всяческими рыболовными принадлежностями, складной стульчик, старая брезентовая плащ-палатка, проволочный садок, термос, помидоры, бутерброды… Набор был надёжный и никогда не вызывал подозрений у проверяющих. Да и сам облик Ивана Дмитриевича склонял к доверию: лет семьдесят на вид, аккуратная седая шевелюра, академическая бородка, круглые подслеповатые очочки, старая «вратарская» кепочка, советских времён штормовка… и всё это трясётся в голубеньком ушастом «запорожце». Единственный предмет, который выбивался из тщательно проработанного образа, – десятидюймовый планшет, китайский ноунейм; впрочем, из всех программ там были только карты с отмеченными рыбными местами. Ну большие карты, всю область охватывающие, так их других и нет в природе. В общем, никогда к планшету патрули не цеплялись.