Живица: Жизнь без праздников; Колодец

– Подвигайся, Раков, повторим, – предложил Косарев, присаживаясь на этот раз не на скамью, а на потертое полужесткое кресло.

Нет, не с этого намеревался Раков начать разговор, да и вовсе не хотел говорить об этом, не намеревался просить – бестолку. А вот как-то так само собою и вышло: открыл глаза, вздохнул и сказал:

– Косарев, мы с вами одного поколения, пять-шесть лет не в счет, так что возрастного барьера не должно быть. И образование у нас у обоих сельскохозяйственное, и оба мы русские… А что, может, обойдем Курбатиху с комплексом?

Косарев легонько подергивал себя за мочку уха и молчал. Молча он наполнил рюмки, молча, без предложения и приглашения, выпил, поморщился – и молча покачал головой: нет, не обойдем.

– Я так и знал. А почему так – дело десятое… Слушай, Евгений Иванович, – Раков поерзал на скамье, – я тут как-то почти всю ночь просидел с председателем-пенсионером, знаешь, литр водки выпили, а ни хрена так толком и не разобрались в понятии. Так вот честно, от души прошу тебя: объясни мне, дураку старому, объясни с партийного взгорка: что значит – неперспективная деревня?.. Вообще, что это такое?

– Понял, – коротко отозвался Косарев. Он похрустел душистым свежим огурцом, налил ещё рюмочку, выпил, покрутил головой, крякнул, на мгновение задумался. – Вот теперь хватит… Главное ведь, Николай… Васильевич, знать, когда хватит. Во всем. Даже в вопросах и ответах… А таким вот образом мне этот вопросец никто не предлагал. Я и отвечу, как не отвечал никому. Только ты это самое – принимай не как официальную установку, а как личное домашнее мнение… Ну а домашнее мнение в личное дело сейчас не подшивают… – Нет, Косарев откровенничать не спешил, он, может, даже в сомнении раздумывал, а пускаться ли вообще в откровенность, выставлять ли домашнее мнение: ведь то, что и личное мнение в личное дело пристегивают, – это он прекрасно знал. Однако знал Косарев и другое: никто никогда ни за язык, ни за руку его не схватит. А если так, то почему бы и не высказаться? Была в нем и такая потребность – высказаться, выставить, как визитку, личное мнение – это даже отдушина, порой ведь и дышать становится трудно, а так, глядишь, и вздохнешь, и зауважаешь сам себя: взял вот и сказал откровенно – иному до такого откровения и за всю жизнь не дойти, да, так таки всю жизнь, а он – пожалуйста… Косарев тщательно размял сигарету, тщательно прикурил, откинулся на спинку кресла, пробежался языком по гладким, сплошным зубам и прикрыл глаза: – Это, знаешь ли, Раков, и не бесхозяйственность, как некоторые полагают, не безысходность и не лично злой чей-то умысел – так тоже некоторые полагают – это долгосрочная сельскохозяйственная программа, или долгосрочное мероприятие, или нескончаемая политика в области сельского хозяйства. Чем хуже, тем лучше, пока не станет хорошо… Коллективизация, укрупнения, разукрупнения, сселение, расселение, перспективные, неперспективные, запустения, подъемы, спады – и так далее… Всё это лишь для того, чтобы полностью искоренить частный сектор, сделать из крестьянства сельскохозяйственный пролетариат, то есть рабочий класс, то есть работников-производителей… По-моему, всё в этом – и бултыхаться нечего, ни вверх не ныряй, ни вниз. Да и нельзя нам есть досыта – мы ведь аскеты! – Косарев засмеялся. – Ну и как – понятно выражаюсь?

– Понятно, что же не понять… Только так ли уж всё и долгосрочно продумано. Может, вали кулем – после разберем.?.. А вот если жрать нечего будет, тогда как с долгосрочной программой?

– Раньше за вожжишки надо было подёргать, а теперь кнопочное управление… Лет на десять с отклонением и пойдём – и все?

– И все это ради…

– Вот об этом не надо, вот это уже пришивается. – Косарев поморщился. – Ради человека, ради свободного идейного человека, вот ради него. – Косарев кивнул на дверь, которую таранил Шитиков с закоптелым полуведерным казаном в руках – так и парила духмяная ушица.

Значит, приехал Сам.

3

«Москвич» по просеке катился настойчиво и вертко – вперед, вперед! Но не по размеру здешней колеи, выбитой «Волгами», был развал колес. И теперь левая сторона прыгала по кочкам. Но скорость была, и Ада оставалась предельно собранной. И хотя она непрофессионально налегала на руль и чуточку горбилась, все же выглядела изящно.

Алексей украдкой, чтобы не спугнуть позу, любовался Адой. Нет, не ошибся он в жене: выждал – и не ошибся. Кое-кто из приятелей тогда морщились: вот, мол, нашел клад – с ребёнком да ещё и старше. Зато сам он ни на минуту не сомневался – это она, это та самая, которая не позволит задремать… А то, что был муж-тюфяк, так ведь развелась – это даже хорошо, крепче держаться будет. А дочка – слава Богу, пеленками в квартире не воняло, не занимался прогулками и тасканием в ясли – ей теперь уже полных двенадцать лет, годика через три-четыре можно и удочерить… И как это тогда угораздило хитроумного Лазаря! Читал он в ВПШ курс редактирования – поначалу и как преподаватель не нравился, какая-то жвачка. Позднее понял – завидовал… Стилист-то Шершин великолепный, кажется, такого ещё и не встречал. А внешне плюгавенький, с отвислым крючковатым носом и вечным насморком. Зато уж людей определял по первому взгляду: посмотрит – и скажет. Глазом не моргнул, не удивился, когда узнал о параллельной учебе Алексея в юридическом институте. Как будто так и должно. Шмыгнул носом и сказал: «Можно бы и в университет, там и связи есть, и солиднее».

Постоял, пощурился, попыхал неумело сигареткой и говорит:

– У моей, Алеша, приятельницы, – и тотчас манекенно вздернул головку и выставил вверх указательный палец – оговорился: – Я, заметь, женат – и жене своей года три уже не изменяю. Адочка только-только развелась со своим тюфяком. Так вот у нашей Ады сегодня какой-то прием, и я, естественно, зван. Надеюсь, и ты свободен на вечер?..

И пошли. И точно тянул за собой Шершин осла на веревке – куда?! В универмаг, затем в цветочный магазин, да так пешком и дошли до квартиры – благо что не в Канавино пришлось идти. Плелся Алексей понуро, не выпуская изо рта сигарету. Ему так и представлялась вот такая же, как Лазарь, плюгавенькая бабенка лет за сорок с красным непросыхающим носом. Когда же вошли в прихожую и Лазарь, прикладываясь, как к иконе, пропел: «А вот и наша Адочка…» – Алексея точно по голове стукнули: так и стоял офонаревши, с подарками в руках. Наконец очнулся, и чтобы хоть как-то избавиться от смущения, он полудурашливо хмыкнул и сказал:

– Эх, ё-моё, куда это меня привели? Я ведь, чего доброго, и не захочу уходить отсюда..

Засмеялись. И Лазарь все так же пропел:

– А это мы ещё посмотрим!.. Может, и сами не выпустим отсюда.

И не выпустили…

Наконец «Москвич» ухнулся в обочину и с разворотом выскочил на проселочную грейдерную дорогу.

Алексей засмеялся:

– Ну, мать, ты и лихач! – Он обхватил Аду за плечи, в тот же момент «Москвич» точно клюнул носом в землю – остановился. – Эх ты, моя женушка! Вперед – без страха и упрека! Да тебе давно уже на день рождения машину надо бы подарить! – И Алексей страстно начал целовать жену в ее раскрытые влажные губы. Наконец она ладошкой похлопала его по спине: постой, отвались.

– Не надо меня соблазнять, Алекс… ты это лучше сделаешь дома. А теперь вперед, действительно – вперед.

И новая волна восторга: вот это жена – ничего не скажешь!

Алексей легко представлял, как позвонили из обкома партии, с каким достоинством по телефону говорила Ада и с каким напором затем она ринулась в редакцию, чтобы бесцеремонно ввалиться в чужую машину – и гнать, гнать на озеро с тем, чтобы без проволочек привезти мужа домой и уже самим связаться с орготделом обкома партии.

И Ада тысячу раз права: вперед!..

Ведь и тогда, когда ещё и дипломы ВПШ не выдали, но неожиданно вдруг свалилось на голову распределение, выяснилось, что из Городецкого райкома партии имеется заявка-запрос на него – и не открутиться, нет оснований – и, стало быть, возвращаться замом в районку, к своему несостоявшемуся тестю, Алексея точно одурманило, парализовало, он растерялся на какое-то время, не мог принять никакого решения. И тогда в действие включилась Ада. И уже вечером связующий, всё тот же Лазарь, позвонил по телефону:

– Ребята, всё будет о’кей, но для начала надо сделать так, чтобы само собой отпало обязательное распределение.

И Ада организовала регистрацию брака в загсе – скрутила в два дня. В итоге – по настоятельному совету – секретарь райкома комсомола…

До озера и обратно Ада управилась за полтора часа. Высадив мужа возле подъезда, она погнала взмыленного «москвичишку» к редакции.

4

Как обычно в решительные минуты, в голове не было никакого мусора, в сердце никакого волнения, мысли работали четко. В прихожей он аккуратно повесил пиджак, в ванной умылся, причесался, прошел в свою комнату и осторожно сел на простенькое креслице, к простенькому однотумбовому столу, на мгновение задумался, неторопливо закурил – и сковавшее было напряжение тотчас ушло,

«Итак, не дергаться и не суетиться. Ещё раз надо бы прослушать телефонный разговор. Главное – все понять», – мысленно предписал Алексей.

Он взял со стола районную газетенку. На второй полосе был и его подвальчик. Вот уж что оказалось важным и необходимым в новой деловой жизни – умение писать в газету.

Ни один секретарь райкома комсомола во всей области не писал столько в районную и областную газеты, сколько писал Алексей. Писал без нажима со стороны, писал сам, причем заранее уведомляя редактора о теме и объеме статьи. Писал о работе райкома комсомола, о работе секретарей низовых организаций, о работе комсомольских групп, о стенной печати и комсомольском прожекторе, о субботниках и воскресниках, о роли молодежи в деле подъема сельского хозяйства – писал обо всём, занимался суровой критикой и самокритикой и в конце концов взялся за статьи методического характера – по программе комсомольской партийной учебы под рубрику «В помощь пропагандисту», он даже отвечал через газету на письма молодёжи в райком… И уже на втором году такой работы покатился с горы снежный ком. На районной партконференции секретарь райкома партии первым указал на образцовую работу секретаря райкома комсомола в деле пропаганды. Затем на совещании секретарей в обкоме комсомола Алексея поставили в пример, рекомендовав широко использовать опыт его пропагандистской работы. На заседании пленума обкома комсомола Алексей выступил с докладом о роли печати в деле партийного политического просвещения. Он так и начал свой доклад: «Печать – это одна из важнейших составных частей партийной работы на любом уровне. Если партработник не использует или не может, то есть не способен использовать печать как партийную трибуну – это уже не партийный работник и активист, а партийный чиновник, а то и попросту бюрократ…»