Живущие в ночи. Чрезвычайное положение
Шрифт:
— Не присесть ли нам? — негромко предложил он.
Она слегка пошевелила рукой. Он понял, что этот чуть заметный жест означает: вы не нуждаетесь в моем разрешении. Сама она продолжала стоять, и он тоже остался на ногах.
— Мисс Нанкху, когда вы в последний раз видели брата?
— Вчера вечером за ужином.
— А что было потом?
— Он ушел на вечерний обход.
— А потом?
— Это все.
— В самом деле?
— Да.
— И вам от него ничего не передавали?
В первый раз ее взгляд отклонился в сторону. «Честная женщина», — подумал Ван Ас.
— Мисс Нанкху, если я почувствую, что вы от меня что-то скрываете, я вынужден
— Да, разумеется.
— Вот и хорошо. Итак, ваш брат дал о себе знать?
— Да.
— Чем скорее вы расскажете мне обо всем, тем скорее мы закончим этот разговор… Когда это было?
— Около пяти.
— Откуда вы знаете время?
— Я спала. Звонок разбудил меня. Я включила свет.
— Благодарю вас, мисс Нанкху. Вы поступили благоразумно, сказав мне правду. Я имею довольно точное представление о том, что случилось. И что же сказал ваш брат?
— Что он лишен возможности приносить пользу и должен оставить страну.
— Это все?
— Да. Он предполагал, что меня будут допрашивать, и поэтому думал, что чем меньше я буду знать, тем лучше. Он только хотел проститься.
— Мы его непременно разыщем.
— Полагаю, что нет.
— Надеетесь, что нет?
— И то и другое.
— Вы знали, что он член подпольной организации?
— Я не знаю никакой подпольной организации. Я только знаю, что он борется против правительства.
— А вы?
— Я женщина. Если бы я была мужчиной!..
— Я тоже хотел бы, чтобы все было по-другому, мисс Нанкху. Я, как и вы, отнюдь не поклонник апартхейда. Но я должен исполнять свои долг. Он вам сказал о Найду?
— Нет.
— Но вы знаете?
— Все знают. Все знают, что он был зверски убит.
— Он не был убит. Это просто несчастный случай, в котором он сам повинен.
— Нет, он был зверски убит.
Черты ее посуровевшего лица выражали слепое, безумное упрямство. «Так они представляют себе его смерть, такой она запечатлеется в их памяти, и стена ненависти поднимется еще выше», — подумал Ван Ас.
— Вы были знакомы с Найду?
— Он приходил к моему брату.
— Часто?
— Да, часто.
— И вы знали зачем?
— Их человеческое достоинство требовало, чтобы они готовились к сопротивлению и борьбе. Они перестали бы себя уважать, если бы поступали иначе.
— Позвольте мне дать вам совет, мисс Нанкху. Я понимаю, что сейчас вы удручены и рассержены. Но вы только что сообщили мне, что знали о замыслах и действиях, граничащих с государственной изменой. Молчание в этом случае рассматривается как соучастие. И вот вам мой совет: держите свои мысли и чувства при себе, когда будете иметь дело с другими представителями закона.
— Если б я была мужчиной!..
— Перестаньте, мисс Нанкху! Вы женщина, не мужчина, и если вы будете высказывать подобные взгляды в присутствии других представителей закона, пас тотчас арестуют. Вы понимаете это?
«Она удручена», — сказал он себе и почувствовал наплыв симпатии к ней.
— Вы закончили?
— Последний
вопрос. Вы сказали, что Найду приходил к вашему брату. А ваш брат возвращался когда-нибудь домой с Найду?— Много раз.
— И с другими людьми?
— Да.
— С индийцами?
— Да.
— С европейцами?
— Всего один раз.
— С цветными?
— Нет.
— Никогда?
— Никогда.
— С африканцами?
— Нет.
— Никогда?
— Никогда.
— Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что вам угрожают большие неприятности, если вы мне солгали. И, поверьте мне, мисс Нанкху, мы это быстро выясним.
— Вы закончили?
— Да. Благодарю вас. — Он слегка наклонил голову и направился к двери. Она последовала за ним.
— Наш телефон… — проговорила она.
— Мы всегда отключаем телефоны таких людей, как ваш брат.
— Но что будет с пациентами?
— Он должен был подумать об этом заранее.
— Ну, прошу вас, у нас много больных стариков… детей… им может понадобиться срочная помощь, и придется вызывать кого-нибудь из других докторов…
Он вышел из комнаты, так ничего и не ответив. В коридоре и приемных толпилось много людей. Впечатление было такое, будто все пациенты доктора Нанкху внезапно заболели и нуждаются в помощи. Но Ван Ас знал, что дело далеко не так просто, как представляется. Он уже привык к таким проявлениям братства. Всякий раз, когда днем или ночью арестовывали, допрашивали либо искали какого-нибудь важного лидера, там же непременно собирались и его приверженцы, они появлялись как бы ниоткуда и отовсюду. Присутствие их ощущалось совершенно отчетливо, с почти вещественной реальностью. Именно это обстоятельство и толкало многих полицейских на поспешные, опрометчивые действия, нередко приводившие к взрывам возмущения и бунтам, которых можно было бы избежать. И сейчас он ощущал присутствие приверженцев; они настойчиво, хотя и без особой враждебности, требовали, чтобы он понимал их цель, — а цель эта заключалась в том, чтобы предупредить, что за их руководителем стоят скрытые силы и эти силы защитят его близких и все, что ему дорого.
По лестнице торопливо спустился агент.
— Наверху никого нет. Там у них есть маленький закуток, они сами его показали.
— Ну что ж, ладно, — сказал Ван Ас.
Задрав голову, агент позвал своих товарищей, которые вместе с ним производили обыск. С лестницы спустились еще двое, в руках они держали кипы бумаг. Эти бумаги они погрузили в автомобиль. Затем двое в полицейских мундирах снова поднялись наверх и принесли еще две кипы бумаг, а также связку книг.
Раскрыв дверь, Ван Ас обернулся к Ди Нанкху.
— Я попробую что-нибудь сделать с вашим телефоном, — пообещал он.
Затем полиция оставила этот дом. Но обыски и облавы продолжались повсеместно.
Полицейская операция шла весь день и всю ночь. По всей стране арестовывали десятки мужчин и женщин и приводили их в местные управления уголовного розыска. Большинство после допроса отпускали. Но некоторых задерживали: таких набралось свыше семи сотен.
На следующий день рано утром полиция достигла своего первого значительного успеха. В небольшой хижине в окрестностях Блумфонтейна было схвачено пять человек. Двое белых и трое африканцев. Двое африканцев, ка «выяснилось впоследствии, были приговорены ранее к заключению — их обвиняли в диверсии и измене, — но бежали по дороге в тюрьму. Они пробыли на свободе пять месяцев. Трое остальных — двое белых и один африканец — были объявлены коммунистами и скрывались от полиции более года.