Живущий в ночи

Из радиоприемника неслась мелодия «Двух сердец» того же Криса Айзека.

Время от времени я непроизвольно смотрел в сторону окна, думая, не наблюдают ли за мной оттуда чьи-то глаза. Поначалу мне казалось, что Бобби не разделяет моих опасений, но затем заметил, что и он нет-нет да и кинет взгляд в темноту за окном.

– Может, задернем шторы? – предложил я.

– Нет. Пусть не думают, что я их боюсь.

Мы оба делали вид, что не боимся.

– Кто они?

Бобби хранил молчание, но я все же перемолчал его, и он наконец ответил:

– Точно не знаю.

Ответ был не слишком честным, но я решил пощадить друга.

Продолжая свое повествование, я, не желая нарываться на скепсис Бобби, не стал упоминать о кошке, которая вывела меня через дренажную трубу, но рассказал про коллекцию черепов, найденных мной на двух нижних ступеньках подземной лестницы. Я рассказал и о том, что увидел шефа полиции Стивенсона беседующим с лысым убийцей и как нашел пистолет у себя на кровати.

– Клевая пушка! – заметил он, с восхищением рассматривая «глок».

– Папа позаботился даже о лазерном прицеле.

– Класс!

Иногда Бобби кажется таким равнодушным и спокойным, что я начинаю сомневаться в том, что он вообще меня слушает. Такое случалось с ним и в детстве, но с годами он все чаще оказывается в подобной прострации. Я рассказываю ему о фантастических, без преувеличения сверхъестественных событиях, а он реагирует так, будто ему зачитывают сводку результатов баскетбольных матчей.

Я снова бросил взгляд за окно и подумал: а вдруг там, в ночи, кто-то держит меня в перекрестье прицела ночного видения, привинченного к стволу мощной винтовки? Нет, вряд ли. Если бы неизвестные враги намеревались прикончить нас, они сделали бы это, пока мы находились снаружи.

Затем я пересказал Бобби все, что произошло в доме Анджелы.

– Абрикосовое бренди, – поморщился он.

– Я выпил совсем чуть-чуть.

– Двух стаканов этого пойла хватит для того, чтобы начать задушевную беседу с толчком. – На жаргоне серферов это означало блевать.

К тому моменту, когда я рассказал о сцене в церковном подвале и о том, как Джесси Пинн третировал преподобного Тома, каждый из нас успел прикончить по три такос. Бобби разогрел еще парочку и поставил на стол.

Саша крутила по радио «Выпускной бал».

– Прямо-таки бенефис Криса Айзека, – хмыкнул Бобби.

– Это она для меня.

– Да уж понятно. Я и не думал, что Крис Айзек собственной персоной стоит возле пульта, приставив пистолет к ее виску, и требует крутить только его песни.

Последние такос мы доели в молчании.

Наконец Бобби все же решил задать вопрос по существу. Его заинтересовала одна из фраз, произнесенных Анджелой.

– Значит, она сказала тебе, что это была обезьяна и одновременно – не обезьяна?

– Насколько я помню, она сказала так: «Это была не обезьяна. Она только казалась обезьяной. И, конечно же, это была обезьяна. Была и не была – вот что с ней было не так».

– Все это звучит так, будто у Анджелы окончательно съехала крыша.

– Она выглядела растерянной, до смерти напуганной, но свихнувшейся не казалась. К тому же Анджелу убили именно для того, чтобы заткнуть ей рот, значит, в ее словах что-то было.

Бобби кивнул и отхлебнул пива. Он молчал так долго, что я наконец не выдержал и спросил:

– Ну и что дальше?

– Ты меня спрашиваешь?

– Не собаку же!

– Плюнь.

– Не понял.

– Забудь обо всем и живи спокойно.

– Я не сомневался, что ты скажешь именно это.

– А зачем тогда спрашивал?

– Бобби, возможно, смерть моей мамы была вовсе не случайностью.

– Не «возможно», а наверняка.

– И, возможно, рак, от которого умер папа, тоже не был случайным.

– Ты что, собираешься встать на тропу войны и превратиться в мстителя?

– Не всегда же этим людям будут сходить с рук убийства. Им не удастся бесконечно уходить от ответственности.

– Еще как удастся! Убийцы сплошь и рядом остаются безнаказанными.

– Но это неправильно!

– Я и не говорю, что это правильно. Просто так оно и есть.

– А ты не думал, Бобби, что жизнь состоит не только из серфинга, бокса, еды и пива?

– Я и не говорю, что это так, хотя к этому нужно стремиться.

– Что ж, – проговорил я, вглядываясь в темноту за окном, – по крайней мере я не наложил себе в штаны.

Бобби вздохнул и откинулся на стуле.

– Допустим, ты ждешь момента, чтобы поймать волну. На море штормит, в берег долбают здоровенные валы, и вот идет цепь семиметровок. Времени у тебя в обрез, но ты чувствуешь, что успеешь поймать гребень, и тем не менее ничего не предпринимаешь, а продолжаешь болтаться, как буек. Вот тогда можно сказать, что ты наложил в штаны. А теперь представь другую ситуацию: к берегу идет цепь десятиметровок – здоровенных сволочей, которые наверняка сшибут тебя с доски, швырнут на дно и заставят сосать водоросли. У тебя есть выбор: либо подохнуть, либо болтаться, как буек, в ожидании более подходящей волны. Ты выбираешь второе. Но ты не наложил в штаны, а проявил здравую рассудительность, которая необходима даже самому отчаянному серферу. А придурок, который лезет на волну, заранее зная, что не возьмет ее, что она его попросту размажет, – кто он? Козел!

Я был тронут этой тирадой. Подобное красноречие свидетельствовало о том, что Бобби не на шутку переживает за меня.

– Выходит, ты считаешь меня козлом?

– Пока еще нет. Все будет зависеть от твоих дальнейших действий.

– В таком случае я – будущий козел.

– Я бы сказал, что твой козлиный потенциал невозможно определить даже по шкале Рихтера.

Я с сомнением покачал головой.

– И все же эта волна не кажется мне десятиметровкой.

– Напрасно. Возможно, она даже покруче. Метров на тринадцать потянет.

– Семь, не больше.

Бобби страдальчески закатил глаза. Похоже, единственным местом, где он рассчитывал узреть хотя бы крупицу здравого смысла, был его собственный череп.

– Судя по тому, что рассказала Анджела, все это каким-то образом связано с проектом, над которым работали в Форт-Уиверне.

– Она поднялась наверх, так как хотела мне что-то показать – какое-то доказательство своей правдивости. Нечто такое, что в свое время припрятал ее муж. Что бы это ни было, оно сгорело в пожаре.