Живые и мёртвые

Творцы символических систем всех типов, таким образом, первыми определяют значения тех значимых форм, которые они произвели. Интерпретаторы, принадлежащие к аудитории, в разной степени принимают или отвергают эти значения. Знаки, объекты и их среды, к которым отсылают «продюсеры», могут совпадать или не совпадать с теми, которые присутствуют в мысли интерпретаторов. Обычно в непосредственном контексте интерпретации аудитория и продюсер не идентичны друг другу (хотя в сновидениях могут быть идентичными). Проблема, связанная с тем, насколько совпадают значения произведения для его творца и для тех, кто его интерпретирует, — особая проблема, и в данный момент нам нет нужды ее рассматривать. Что мы должны принимать во внимание, так это: (1) значения, которыми обладают знаки для аудитории, судить о которых можно на основе анализа их конвенциональных значений и отношений между знаками, значениями и аудиторией как частями целостного символического скопления; и (2) значения, которыми обладают знаки для различных типов индивидов, составляющих эту аудиторию. Следовательно, для того, чтобы адекватным образом охватить и собрать данные, мы должны включить в число навыков и инструментов полевого исследователя методы социальных и психологических дисциплин.

Нерациональные символы — это основные элементы животной организации человека. Они выражают и пробуждают чувства и чувственные наблюдения животных во взаимодействующей группе. Знаки и жесты, используемые здесь, не приватны, а входят составной частью в базисную социальность человека. Они связаны с его глубочайшими эмоциями. В них текут витальные энергии и эмоциональная значимость видового поведения. Когда индивиды взрослеют, эти символы не «очищаются» от своих эгоцентрических значений, а претерпевают модификацию и становятся частью символического оснащения зрелых мужчин и женщин, оставаясь в глубине их психического и морального «я». Такие символы не являются неадаптивными ввиду своей нерациональности; напротив, эти эвокативные символы, будучи напрямую связанными с видовой организацией человека, позволяют этой части сущностной природы человека получить выражение и обоснование без вмешательства ограничений его культурной и моральной жизни. С их помощью человек остается полноценным участником жизни своего вида. Без их помощи он сталкивается с мучительными проблемами. Логический разум — плохой помощник в подкреплении удовольствий сексуального общения. Он не будет повышать и максимизировать обмен знаками и жестами, повышающий физическую и моральную ценность полового акта для участвующей в нем пары. Язык любви — нерационален; ее символы — эвокативны. Они пробуждают и возбуждают некоторые самые глубокие и самые важные чувства и «понимания», касающиеся того, что представляет собой человек для себя и для других, но не нуждаются в денотативных символах логической речи.

Эти символы обозначают и являются частью видовой организации человека — культурно преобразованной, но все еще переживаемой и выражаемой в социальной организации и личности. Постоянное давление природной среды, начинающееся еще задолго до того, как человек стал животным, употребляющим символы, и продолжающееся до сих пор, видоизменяет все внешнее выражение его настоятельных видовых потребностей. Как животное, действующее в непосредственной связи с другими животными, он, разумеется, не имеет прямого доступа ни к какой реальности, которая бы выходила за рамки реальности его подвида.

Образ жизни, определяемый как эгоцентрический, действительно существует как фаза индивидуального развития; он продолжает существовать и остается важной и жизненно необходимой частью всего человеческого существования. Однако он является не столько эгоцентрическим, сколько видоцентрическим, и служит жизненно необходимым компонентом видового взаимодействия. Видоцентрические символы у людей представляют собой преимущественно семейные символы. Наиболее свободное и полное выражение они находят в искусствах и религии. В них, будучи иногда скрытыми, но часто присутствуя под вполне прозрачными масками, они оказываются под рукой, чтобы вместить в себя весь заряд животных эмоций, освобожденных от моральных ограничений и логического контроля секулярной жизни. Люди могут убивать своих братьев-богов, отец может обвиняться в попустительстве, инцест может быть прощен, отец может стать сыном, а сын отцом, и одна и та же женщина может выступать для каждого из них в роли матери и жены.

Подавляемая видовая жизнь, частично исключаемая из выражения в моральной жизни сообщества, находит прибежище в сакральных символах религии и искусства. Освобождаясь от оков конвенций и тормозов социальной и культурной изоляции, семья объединяет понимания людей — иногда разделенных тысячелетиями, — создавая людей, разделяющих общее ядро человеческого опыта. Большая литература и драматургия, многие другие искусства, а также в значительной степени религия, опираясь на общие значения семейной жизни, делают возможными коммуникацию и понимание, преодолевающие барьеры культурного разнообразия и времени. Когда люди эпохи стали и расщепления атома видят «Oedipus Rex» [291] , они легко откликаются на красоту этой драмы и мысли и чувства драматурга, жившего задолго до рождества Христова.

291

 «Эдип-царь» (лат.) — трагедия Софокла.

Тем, что делает возможным пробуждение в них симпатии, страха и сострадания и придает человеческое значение Эдипу, человеку «идущему дорогой страданий», являются общие переживания и чувства, которыми должны обладать все люди — от античного грека до жителя Янки-Сити — благодаря жизни в семье. Все люди, сколь бы примитивными или цивилизованными они ни были, хранят в глубине души эти общие страхи. Каждый из нас может пройти вместе с Эдипом по дороге страданий, ибо мы разделяем с ним общие чувства и общую совесть. Через этот человеческий символ, родившийся из мифа и облеченный в литературную форму, мы получаем возможность выразить то, чего не можем сказать. Судьба Эдипа, женившегося на своей матери, убившего своего отца и пережившего как моральное существо ужасающую трагедию, когда он узнал, что натворил, пробуждает глубочайшие эмоции в людях любой культуры. Каждый может понять и разделить трагедию этого человека:

Нащупывая посохом дорогу, он будет По незнакомым землям волочиться И слышать голоса со всех сторон: «Смотрите, брат-отец своих детей, И семена, и сеятель, и нива, И осквернитель крови материнской, Отцу же своему — не только сын — Смертоубийца и кровосмеситель» [292] .

Значения морального и сакрального порядков во всех культурах обычно погребены где-то глубоко под спудом рационального существования, в устойчивом ядре видовой жизни. Не случайно большинство религиозных верований базируется в основе своей на простых реалиях и на взаимоотношениях семейных божеств. Эти фигуры, выходящие из единства семьи, как никакие другие человеческие символы выражают желание всех людей быть единым целым, хотя бы и пребывая в раздельности, ибо как сыновья Бога в Его семье все они могут или могли бы быть братьями. Самые разные народы могут понимать и чувствовать амбивалентные значения ненависти и любви, конфликта и сотрудничества, ибо все они изначально формируются в моральной и видовой структуре семейной жизни.

292

 Место, соответствующее англоязычной рифмованной версии, цитируемой Уорнером, в русских переводах Софокла установить не удалось.

От автора

Слова благодарности и признательности, помещенные в четырех предыдущих томах, остаются в силе и для этого тома. Надеюсь, читатель свяжет их с нижеследующими выражениями признательности. Примечания к некоторым главам в этом и других томах серии не дают адекватного представления о том, насколько я обязан юношам и девушкам, преимущественно студентам Гарварда и Радклифа, занимающим ныне видное место в различных областях американской жизни, чья полевая работа в составе исследовательской группы внесла исключительно важный вклад в успех исследования Янки-Сити. Большая часть работы была выполнена ими без денежного вознаграждения, просто ради того интеллектуального подъема, который испытываешь, когда узнаешь о том, как можно изучать американскую жизнь. С годами мои любовь и уважение к ним, присутствовавшие с самого начала, только росли и крепли.

К их именам теперь следует добавить еще и имена Джона Ши из Янки-Сити и Марио Вагнера из Сан-Паулу (Бразилия).

Я в долгу перед профессором Джоном Томасом из Вашингтонского университета в Сент-Луисе и профессором Джеймсом Лютером Адамсом из Гарвардской теологической школы за высказанные ими критические замечания к рукописи, особенно за их комментарии к главам, посвященным сакральному символизму. Я должен поблагодарить за советы и замечательные критические замечания профессора Клайда Клакхона из Гарвардского университета, профессора Чарлза Уорринера из университета штата Канзас, профессоров Эллисон Дэвис, Роберта Хавигхерста, Дэвида Рисмена, Эдварда Шилза и Ричарда Воля из Чикагского университета, а также Джона Маркуонда из Ньюберипорта, США. Каждый любезно уделил рукописи пристальное внимание и помог мне ценными советами.

Что касается того вклада, который внес во всю серию «Янки-Сити» Джон Доллард, то здесь я должен повторить то, что уже было сказано прежде. Джону Долларду из Института человеческих отношений при Йельском университете мы обязаны принести особую благодарность за признание значимости тех научных проблем, к которым мы попытались найти подход, и за его помощь в решении многих из них. Пытливые вопросы, которые он нам задавал, и сердечность, с которой было встречено им наше исследование, стали для всех нас глубоким источником научной и духовной силы.

Я также хочу поблагодарить Элис Чэндлер, Милдред Уорнер, Роберту Йеркс и Эннабел Лернд за их критические советы и редакторское мастерство в подготовке рукописи к печати.

И прежде всего, я хочу выразить искреннюю признательность от лица моих коллег и от себя лично гражданам Янки-Сити, которые любезно поделились своими знаниями о сообществе и поддерживали своим заинтересованным сотрудничеством нашу работу. Чтобы уберечь анонимность этих людей и их сообщества, ни в одном из этих томов не были изображены ни один реальный человек и ни одна реальная семья; скорее, описания нескольких индивидов, нескольких организаций и многочисленных событий были спрессованы нами в изображение одного вымышленного индивида, организации или события. Оправданием этим изменениям будет наша попытка защитить тех, кого мы изучали, и коротко рассказать их истории. Я не колеблясь исключал любой материал, в котором можно было бы узнать конкретных жителей этого сообщества, а там, где это было нужно, включал обобщенный материал, дабы не допустить такого узнавания. Во всех случаях, где в ходе переработки полевых заметок вносились изменения, я прежде всего утешал себя тем, что они все же не исказят социальную реальность тех моментов, которые затрагивались в исходных интервью. Только тогда такие материалы включались в текст.