Живые люди

– С ума сошли, – кричал нервный казах, – у меня норма, норма… Понятно, да? Вот написано – двадцать человек. А вас?

А их было немерено.

Артур тоже было передумал, его укачивало обычно, но шофер сказал, тыча в него черным пальцем:

– Он пусть отвечать будет.

Но в кабину тут же сел Кочетков.

Пришлось Артуру забраться в кузов. Некоторые девчонки сидели шикарно – на шинах-запасках. Остальные, подстелив под себя куртки, на досках кузова. А ребята стояли, держась за кабину и за борта. Артур пристроился в углу заднего борта, у запора с крюком. Ехать было по степным понятиям недалеко, с полсотни километров, не больше.

Грянули «Маму, не горюй», потом свою истфаковскую «Ночью над Союзом и над нашим вузом…». Артур больно колотился о ребро бортика и молил кого-нибудь свыше – пусть они скорее доедут.

С отбитым задом он, наконец, откинув борт, выбрался первым, за ним попрыгали девчонки. И сразу рванули в парикмахерскую.

Ребята степенно закурили, потом, не торопясь, двинулись в сторону сельпо. Еды фактически не было. Купили бутылку и консервы с крабами, завезенными с Камчатки. На наклейке сияло гордое – «Chatka» по-английски, крабы шли на экспорт. Потом зашли в раймаг, сгрудились у книжного отдела и онемели: там было все, о чем только мечтать могли московские книгочеи. От невиданных раритетов, которые никто не брал, до книг алма-атинского издательства. Листали, целовали заблудший томик Михаила Зощенко, кто-то нашел раннего Фадеева. Артур прижал к груди старое издание «Овода». Были Луговской, Сельвинский и даже Борис Пастернак – перепечатка книжки «Сестра моя жизнь». Кочетков повертел в руках томик про Никиту Сергеевича, но пожалел денег.

А девчонки какие вышли из своей парикмахерской – аккуратно постриженные под одну гребенку с чистыми волосами, пахнущими жидким дегтярным мылом.

И какой красавицей оказалась Ира! Никита не мог глаз отвести.

– Какая волна! – заговорили девушки, оглядывая со всех сторон ее легкие пряди – целинный ветер гнал переливающуюся на солнце копну Иркиных волос.

– Где волна? Какая волна? – не понимали парни, оглядывая безбрежную степь с бегущим ветерком по верхушкам неубранных хлебов.

– Волосы, волосы какие! На голове волна, на Иркиной.

Кочетков привычно занял свое место в кабине, но вдруг увидел подъехавшую машину директора совхоза и тут же перестроился, решив не упускать такой случай. Никогда не помешает. Он быстро выбрался из кабины и попросился в легковушку. Добронравов узнал его и пригласил поехать вместе с ним. Легковая отсалютовала и исчезла.

«Хорошо, что съездили, – подумал Артур, проводив взглядом исчезнувшую в пыли машину, – сразу как-то настроение поднялось».

Он был страшно рад книгам.

Стали усаживаться. Шофер казах торопился, боялся ехать по бездорожью в темноте. А темнело в степи всегда моментально – как свет выключался.

У всех в руках были свертки с покупками, и в кузове стало теснее. Казах вдруг позвал в кабину Артура:

– Иди сюда, место освободилось.

Он не отказался, мутило от одной мысли вернуться на прежнее место.

В кабине сидела симпатичная подружка шофера, благодаря которой и возникла оказия с поездкой.

В кузове пересчитали всех и кого-то не досчитались, стали выяснять кого, потом поняли, что этим потерянным был Артур, который переселился в кабину. А Кочетков умотал в «Победе».

Короче, тронулись в сумерках в тишине: устали. Стало холодно, девушки прижались к ребятам. Все лежали вповалку. Ехали в полном молчании.

Артура клонило в сон, но он держался – боялся, что качнет на девушку-казашку.

Шофер нервничал, терял дорогу, потом снова выбирался на грейдер. Ползли еле-еле, чуть ли не на ощупь. Черная густая темень обступала машину.

Казах матерился по-русски, а девушка молчала. Артур пытался давать советы, просил врубить дальний свет. Ехали с ближним. Оказалось, дальний не работал – ламп в автобазе не было на замену.

Вдруг машина пошла по твердому покрытию, тряска кончилась, в кузове обрадовались – выбрались из бездорожья. И опять запели.

Девичьи голоса звучали просто ангельским хором, потом включились мужские.

Грянули про Москву, по которой уже здорово соскучились: «Кипучая, могучая, никем не победимая, страна моя, Москва моя…»

* * *

И тут страшная судорога пронзила тело Артура, он ничего не успел понять – дверцу вышибло, он вылетел из кабины и потерял сознание.

Очнулся под огромным бездонным звездным небом. Попробовал пошевелиться – удалось.

– Алик, Алик, – тряс его рыжий Никита, – ты Ирку не видел?

Дурацкий вопрос – он вообще ничего не видел, отключился, сознание потерял.

– Что тут случилось, – спросил он, пытаясь сесть.

– Ты что, не понял? Машина перевернулась. Задний борт в щепки… Все кто там сидел, вылетели.

И он нырнул в темноту.

Слышались приглушенные голоса, кто-то стонал. Никита нашел шофера – тот был невменяем. Просунулся в искореженную кабину. Отодвинул осторожно девушку шофера – струйка крови стекала из ее уха. В бардачке нашел фонарик и пошел вокруг перевернутого грузовика, пытаясь найти Иру. Ребята поднимались, кого-то тащили. Иры не было. Никита увеличил круг поиска – на обочине что-то чернело.

Посветил фонариком, откинул с лица волосы – и не сразу понял, что это Ира. Стал будить, кричать, теребить недвижное тело… Чтобы ожила, чтобы проснулась, чтобы хоть застонала от боли… Ничего.

На ощупь, спотыкаясь, приблизился Артур, спросил:

– Кто это?

Никита помолчал и еле слышно ответил:

– Ира… Не трогай. Пусть полежит.

И только тут вдруг заплакал, поминая свою Ирку, и погибшего на фронте отца, и сгинувшего в лагерях деда, и мать, рано умершую от голода: всех-всех, ушедших с этой земли на небо.

Тяжелой была середина двадцатого века.

…Лешкину посылку открыли на поминках – там была зеленая от плесени колбаса, долго плутавшая по почтовым пересылкам. Да еще тут, на целине, пролежала две недели в ожидании.

Свадьбу отложили.

* * *

В этом южном городе у моря прошло все детство Ларисы. Домика половина, но зато дворик, а там три абрикосовых дерева.

Как и все местные жители, к морю они не ходили: чего они там не видели? Море было повсюду – синело, серело, белело, ослепляло…

Жили хорошо. Папа Ярополк Сидорович уже был в отставке.

Хрущев тогда много военнослужащих погнал на пенсию – сокращение армии. Но дело отец себе нашел – устроился консультантом по военным вопросам на местной киностудии. Ему там нравилось. К нему прислушивались, советовались, были почтительны. Он был непримирим к не по уставу надетой пилотке или к ордену, не положенному в ситуации, изложенной в сценарии.