Живые мишени

Возвращенный в столицу Григорий, почувствовав свою силу, сначала осмелел, а потом и обнаглел до последней крайности, он уже считал себя вправе давать советы самому государю – как поступить в том или ином случае. Город наполнился записками, нацарапанными рукой безграмотного крестьянина. Записки эти выполняли роль рекомендательных писем, решая зачастую судьбы самых высоких сановников, и многие, очень многие уже начинали думать, что у блаженного старца в стране теперь больше власти, чем у императора. На одной из очередных карикатур был изображен огромный старец в мужицкой рубахе да сапогах, и под подписью «Российский царственный двор» он, как легкие перышки на ладонях, держал императора и супругу его. Эта карикатура особенно больно кольнула императора, напомнив ему о действительной разнице огромного Распутина и низкорослого Николая. Но ничего нельзя было поделать. Распутин всегда мог шантажировать его болезнью сына, и те безумные глаза жены у постели Алексея никак не могли забыться.

Нервы были уже ни к черту. Больше всего хотелось поставить на место этого зазнавшегося старца, и, когда решалось – вступать ли в войну с Германией или нет, все определила телеграмма Распутина, который советовал ему, Николаю, чуть ли не в повелительном тоне, ни в коем случае не начинать войны. Вот это было уже слишком. Что он возомнил о себе?! Думает, ему дано право советовать самому императору, начинать войну или нет!

Никто так и не узнал, что в принятии решения о начале войны роковую роль сыграла телеграмма Григория, чудом оправившегося после покушения, да измотанные нервы Николая Александровича. Если бы Распутин тогда прислал другую телеграмму – с советом об обязательном начале военных действий, то Николай Александрович, верно, выполнил бы требование двоюродного брата, кайзера Германии Вильгельма о прекращении Россией мобилизации. Но Николай Александрович слишком хотел поставить на место зарвавшегося бродяжку.

Конец ознакомительного фрагмента.