Жизнь есть сон

Прописи я тоже любила, но почерк у меня был ужасный: буквы то толпились на строчке, то растягивались на ней неестественным образом. Я не умела рассчитать строку.

Уроки математики стали для меня настоящим ужасом. Я не умела ни сложить, ни вычесть, не говоря уже о более сложных вещах. Мария Ивановна вела у нас все уроки, как положено в начальных классах. В наши тетрадки она при проверке вкладывала звездочки и флажки, вырезанные из красного картона. Звездочка = 5, флажок = 4. У меня же в тетради не было ни того, ни другого. Помню, как я с тоской смотрела на детей, которые размахивали этими флажками и звездочками над головой, пока Мария Ивановна ставила оценки в журнал.

Я начала ощущать недостаток внимания к себе со стороны детей и взрослых. Думаю, что поэтому начала врать. Чтобы как-то справиться с математикой, я просила помочь мне бабушкиных девчонок, которые снимали у нее угол. Они учились то ли в ПТУ, то ли в техникуме. Я переписывала примеры из учебника и наугад писала ответы. А потом давала девчонкам на проверку. Девчонкам было все равно, что я математику не знаю. Они писали мне правильные ответы, и я их переписывала в тетрадь. Так я справлялась с домашними заданиями по математике.

В школе было хуже. Особенно на проверочных работах. Я сидела на последней парте с забиякой Олежкой. В первых рядах сидели успевающие ученики и отличники. Мы с Олежкой не относились ни к тем, ни к другим. Когда же приходилось решать примеры, Олежка своей вечно расцарапанной ладошкой прикрывал тетрадь, чтобы я не подглядывала. Мне это было особенно обидно.

На переменке мальчишки разглядывали коллекцию почтовых марок, и я брякнула, что у меня есть немецкие марки. Парни пристали:

– Принеси посмотреть.

Я отнекивалась. Один особенно настырный просил и просил. Я начала понимать, какой это ужас, когда не можешь выполнить обещание, оправдать оказанное тебе доверие! Но деваться было некуда. Я перебрала все конверты с письмами из бабушкиной корреспонденции и нашла там письма от бабушкиных сыновей, которые жили в Польше. И марки, вполне себе красивые, на них были! Я их аккуратно вырезала с конвертов и принесла в школу. В первый день никто ничего не понял.

А вот на второй день, когда марки были рассмотрены основательно, меня подняли на смех. Мне ничего не оставалось, как заплакать.

И тут меня удивил Олежка. Он был единственный в классе, кто ругался матом. И он таким отборным матом обругал дразнивших меня парней, что те сразу замолчали и разбрелись по своим местам.

После школы мы с Олежкой вместе шли домой, по дороге Олежка тоже ругался. Он пригласил меня зайти к нему в гости. А почему бы не зайти? Я зашла. Я никогда не видела рижских квартир, все время жила в бараке. А это была старая рижская коммунальная квартира. Я оказалась в большой комнате с тремя окнами, в которой практически не было мебели. У стены стояла детская коляска, и в ней хныкал проснувшийся ребенок. Олежка бросил портфель, схватил коляску, стал ее качать и все время ругался.

Взрослых дома не было. Во всяком случае, я их не заметила. Я не поняла, зачем Олежка меня позвал. Но он все объяснил. Он хотел со мной позаниматься, но так как мамы нет, то надо ему заниматься с Вадькой. Вадька – это был младенец в коляске и его сводный брат.

Пока мы выясняли отношения, уже стемнело. Я пришла домой поздно. Бабушка была расстроена и плакала. Я ей все рассказала: про марки и конверты, про Олежку и про то, что учительница меня не любит – я это точно знала. Бабушка пошла в школу. Мария Ивановна приложила максимум усилий, чтобы убедить бабушку отправить меня в деревню к родителям. Решение было принято: я учусь до мая и переезжаю в Литву.

Дедушка и бабушка по линии отца

Красивые глаза только у того, кто смотрит на тебя с нежностью.

Коко Шанель (из моих записных книжек)

Моя бабушка была неграмотной. Читать и писать она научилась сама. В молодые годы бабушка работала батрачкой у помещика Йотки, который, как говорили, уехал за границу, когда Литва стала советской. Хутор и земли вокруг стали называться Йодыни (jodas – лит. черный).

Дедушка тоже был неграмотный, самое большое – умел подпись поставить. Бабушка без особых подробностей рассказывала, что дедушка пришел с войны. «Как ему выдали шинель на войне, так он и ходил в этой шинели, искал себе работу», – говорила она. Придя на хутор, дедушка увидел молодую батрачку и сразу же сосватал ее. Бабушка любила повторять, что они с Петром такую бедность, такую бедность пережили… Но выжили и народили шесть сыновей. Выжили четверо. Двое уехали в Польшу и жили со своими семьями там, но каждый год навещали своих родителей. Мой отец после женитьбы остался на хуторе. Самый младший уехал учиться в Каунас, а затем поселился со своей семьей в городе Арегала и тоже каждый год приезжал навестить родителей. Дедушка и бабушка жили дружно, никогда не ссорились. Они не хотели мешать развитию молодой семьи и, взяв меня под свою опеку, переехали в Ригу.

В бараке, где они вместе со мной поселились, им выделили двухкомнатную каморку. Она состояла из сеней, просторной кухни и гостевой комнаты. Если учесть, что бабушка и дедушка дежурили по ночам, то я часто оставалась в этих комнатах одна.

Бабушка в свободное время любила читать. Она читала газеты и журналы, которые покупала в киоске. Бабушка очень интересовалась политикой. Ее волновали беженцы Палестины и политика президента ОАР Гамаля Абдель Насера на Ближнем Востоке! Все прочитанное бабушка пересказывала дедушке. Фамилию Насера бабушка произносила с ударением на втором слоге, и мне было очень смешно! Рассуждала бабушка и о политике, которую проводил СССР. Она пришла к выводу, что советская власть хорошая, добрая, но на местах сидят разные блатные и все портят.

Кроме того, бабушка была неплохим предпринимателем. Гостевую комнатку она ухитрялась сдавать студентам и одиноким женщинам. От клиенток не было отбоя. Сначала у бабушки жили все знакомые из деревни. После того как они устраивали свою жизнь, находили работу, выходили замуж, бабушка принимала новых постояльцев.

Бабушка оказалась профессиональной свахой! Она насквозь видела людей. Я часто наблюдала задушевные разговоры моей бабушки с ее молодыми постоялицами. Бабушка так вовлекалась в их душевные проблемы, что и плакала вместе с ними, и сердилась на них, и поругивала особо упертых искательниц. Она всех их помнила по именам, хранила их фотографии, писала им письма. Молодые женщины отвечали ей тем же. Они писали подробно о своих семейных делах, присылали фотографии с мужьями и с младенцами. Бабушка радовалась их счастью, как если бы это были ее собственные дочери. Тем более что своих дочерей у нее не было, а сыновья выросли, обзавелись семьями и приезжали не часто.

Иногда, на октябрьские праздники или на Новый год, к бабушке приезжал молодой человек, которого она называла «сынок», а мне говорила: «Поздоровайся с отцом». Я смотрела подозрительно на этого человека, я его не помнила. Да и он не выказывал ко мне каких-либо особых чувств. Поцеловав меня в щеку и погладив по голове, он спешил присоединиться к остальным гостям.

Бабушка любила ходить в ювелирные магазины. Очень часто она возвращалась с покупками: колечки, серьги, кулоны, броши и др. Это были подарки внучкам и невесткам! Дарила она все эти прелестные вещички от чистого сердца, легко расставаясь с деньгами. Она почему-то считала, что это будет лучшая память о ней. Я долго хранила ее подарки: два колечка и золотые часики с красивым браслетом. Часики сохранились до настоящего времени, а вот колечки пришлось продать в студенческие времена.