Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону
Шрифт:
Провожая графа Орлова на переговоры с турецкими послами, а Алексея Обрескова его помощником, Екатерина с грустью сказала:
– Ты, Гри Гри, не тушуйся, ты прекрасно показал себя при тушении пожаров в Петербурге, ты был просто великолепен в Москве, ведь после тебя чума ушла из города, а что касается Константинополя, то не нужно спешить, придет время, мы его возьмем, вот кончится война с ними, мы этот вопрос решим. Время твое еще придет.
А возвратившись в свои покои и оставшись одна, вспомнила, как долго длилась ее связь с графом Орловым, кажется с 1758 года, не связь, а истинная и неповторимая любовь двух сердец. «И вот эта любовь кончилась, охладел мой дорогой Гришенька к любимой женщине, которой перевалило за сорок лет, поглядывает на молоденьких, изменяет, пропадает на несколько дней, а потом отшучивается, придумывает всяческую дребедень и надеется, что я поверю. Улетел мой ангел мира к дрянным турецким бородачам, поразит их своей красотой, мужеством, непреклонностью. В моей жизни не было подобного ему красавца, природа вообще была необыкновенно щедра к нему, наделив его умом, сердцем и душой. Добродушная простота, уживчивый характер, обходительность, веселый нрав, доброжелательность,
Погода была холодная, задержались с поездкой в любимое Царское Село, там она спокойно выходила гулять, занималась садоводством, разводила любимые цветы, а чаще закрывалась в своих апартаментах, чтобы в одиночестве подумать о неминуемом разрыве с Орловым. Никита Панин не раз ей говорил о том, что Григорий Орлов слишком самоуверенно выступает на Совете, ему позволено говорить все, что ему вздумается, порой он приводит опрометчивые аргументы, а члены Совета с осторожностью опровергают эти скоропалительные доказательства. Легко понять ей нападки Панина и группы его сторонников на ее фаворита – он постоянно стоит на их пути. Приближается совершеннолетие великого князя, наследника императорского престола, он родная кровь Петра Великого, и Никита Иванович воспитал Павла так, что он ждет этого совершеннолетия, чтобы претендовать на участие в управлении государством. Но может ли она уступить хоть часть этого управления? Ведь он задумал провести реформы в военном деле, пишет трактаты, советуется с генералами, уж не говоря о братьях Паниных. Григорий Орлов и его братья грозно стоят на том, чтобы Екатерина была императрицей и распоряжалась своей империей как ей будет угодно. Она – самодержица, только смерть отстранит ее от управления государством. Но в сентябре 1772 года – совершеннолетие великого князя. Это дата, которую так ждут ее недруги. На несколько дней ей пришлось покинуть Царское Село и поехать в «отвратительный, ненавистный, невыносимый Петергоф и отпраздновать там свое восшествие на престол и День святого Павла». И как в эти дни не вспоминать Григория и братьев Орловых, которые своим умом и мощью возвели ее на престол великой России, о чем она и мечтать не могла даже в своих самых удивительных снах?
Погода наладилась, тревога об устранении любимого фаворита, который остыл к ней, угомонилась после тяжких раздумий, к тому же Панин привез сына, с которым два безмятежных месяца провели в Царском Селе.
«Мы никогда не радовались Царскому Селу больше, чем в эти девять недель, которые я провела вместе с сыном. Он становится красивым мальчиком. Утром мы завтракали в милом салоне, расположенном у озера; затем, насмеявшись, расходились. Каждый занимался собственными делами, потом мы вместе обедали; в шесть часов совершали прогулку или посещали спектакль, а вечером устраивали трам-тарарам – к радости всей буйной братии, которая окружала меня и которой было довольно много» (СИРИО. № 13. С. 259–260 и др.).
Николай Румянцев постоянно находился при великом князе, постоянно разговаривал с ним, учитывал его советы, много читал по его указке, ведь великий князь прошел систематический курс образования, ведь его учили лучшие преподаватели в России.
Великий князь Павел однажды напоминал Николаю Петровичу, что совсем недавно группа молодых офицеров Преображенского гвардейского полка и солдат задумала захватить Павла, привезти его в Петербург и объявить его императором, как следовало по наследственному праву. Один из офицеров доверился камергеру Федору Барятинскому, а Федор Барятинский был одним из тех гвардейских офицеров, которые возвели на трон Екатерину, а доверился по простоте своей, раз можно было возвести Екатерину, то почему сейчас нельзя возвести на трон истинного императора по праву? «А если Павел откажется стать императором?» – бесхитростно спросил Федор Барятинский. «В таком случае я стану императором», – сказал офицер, глава этого заговора, в котором участвовали несколько младших офицеров и тридцать солдат. Барятинский усмехнулся и сообщил об этом разговоре майору Преображенского полка, заговорщиков тут же арестовали, подвергли телесным наказаниям и сослали в Сибирь.
Это событие произошло совсем недавно, Павел был серьезно озабочен, камер-юнкера обсуждали все подробности и мелочи, о которых много говорили в императорских дворцах.
Граф Сольмс писал Фридриху Великому об этом нелепом и экстравагантном заговоре, в ходе которого заговорщики должны были арестовать императрицу, передать ее Павлу, а тот пусть с ней поступит, как совесть ему повелит.
Мелкий, удручающий факт этого заговора напугал Екатерину, заставил ее подумать о непрочности своего положения, возможно, в связи с этим она была так внимательна к Павлу в эти два месяца.
А внимательные зарубежные послы в Петербурге, бывавшие и в Царском Селе, заметили, что в Петергофе и Царском Селе «нет ни уголочка, в котором не стояли бы часовые».
Во время летних прогулок по Царскому Селу Екатерина Алексеевна много говорила о внешнем положении России, о войне с турками, говорила о том, о чем Павел и близкие ему дворяне меньше всего ведали.
– Вы знаете, господа, что мы не только воюем с турками, но и вошли в конфликт с поляками, причем эти конфликты возникли при участии Пруссии и Австрии, в эти конфликты вмешиваются то Пруссия, то Австрия. Я веду, Павел, активную переписку и с Фридрихом, и с австрийскими вельможными правительницами, с императрицей Марией-Терезией, с Иосифом II, с Кауницем. Особенно активно переписываемся с Фридрихом…
– Это мой самый любимый король, превосходный генерал, прекрасный знаток военного дела, – торопливо вставил фразу Павел.
– Да, согласна, но Семилетнюю войну он проиграл, и только
твой отец Петр III спас его от полного разгрома, спас его от проигрыша. Но это дело давнее, а вот сейчас он постоянно дает указания и относительно раздела Польши, и о заключении нашего мира с турками.Наша переписка с Фридрихом началась только тогда, когда я только что вступила в брак с великим князем Петром и выразила ему, его величеству прусскому королю, свою признательность и преданность как смиренная и покорная кузина и слуга Екатерина, потом, через много лет, вступив на трон как законная жена императора Петра, назвала его братом, а подписала письмо «вашего величества добрая сестра Екатерина». С тех пор и продолжается эта переписка, которая касается почти всего самого значительного в делах России. Одним из первых моих дел с восшествия на престол было конфирмовать мир и упрочить единомыслие, установившееся между нашими государствами. Так родилась добрая потребность советоваться друг с другом по внешнеполитическим делам нашим. А сейчас война с турками, недоброжелательства со стороны Польши, куда нам пришлось ввести свои войска против конфедератов. Ох, столько забот, что и не остается времени поговорить с вами, с сыном и его друзьями, а ведь завтра вам придется вершить делами России, да и не только…
Вот два письма – Екатерины II Фридриху Великому и Фридриха Великого Екатерине II:
«С.-Петербург, сего 15 марта 1772 г.
Государь, брат мой, ничто не могло быть мне более лестным, как слышать из уст союзника, подобнаго вашему величеству, мнения о моих делах, выраженныя вами столь обязательным образом в вашем письме, от 2-го числа этого месяца. Я не могла бы позволить уехать отсюда курьеру графа Сольмса, вашего министра, которому поручены последовавшия ратификации нашего договора, не объявив о том благодарности вашему величеству и не засвидетельствовать вам, как я рада сама, видя оконченным дело, которым водворяется новый интерес, столь существенный для постоянного продолжения союза наших монархий. Наши обоюдные подданные будут вечно иметь к нам о том существенныя одолжения. Мне приятно видеть, что двор венский образумился, и я держусь моего мнения, что ваше величество существенно способствовали тому. Я желаю блага этому двору, вследствие той перемены, и вполне убеждена, что движимые теми же чувствами человеколюбия и любви к спокойствию Европы ваше величество почтет себя расположенным приложить со своей стороны все надлежащия облегчения успеху переговоров, которые откроются между нами троими. Имею честь быть с чувствами высокого уважения, государь, брат мой, вашего величества добрая сестра, верная союзница и друг Екатерина».
Король Фридрих II императрице Екатерине II:
«Сего 17 мая 1772 г.
Государыня, сестра моя, ряд великих событий, ознаменовавших царствование вашего величества, возбудил какой-то восторг к величанию вашей славы, который почувствовали в себе как художники, так равно и писатели; неудивительно, что в этой стране, где столько истинных почитателей вашего императорского величества, даже фабриканты фарфоровых изделий пожелали изъявить свое усердие; они сообщили мне свое намерение, какие я не делал им свои увещания, я не мог им отсоветовать то, я сильно уверял, что мрамор и бронза не довольно прочны, чтобы передать потомству великия дела, которыми поражено воображение и которыя считаются обыкновенными с тех пор, как ваше величество управляет Россиею; я сказал этим художникам, что столь хрупкое вещество, каков фарфор, не достойно представить дела, которыя составят изумление всех веков; они отвечали мне, что великия дела говорят сами за себя, что мраморныя и бронзовыя статуи Цезаря погибли, как будто они были из фарфора, но что виликое имя Цезаря будет жить даже конца веков, что таким образом я не должен им предаться их восторгу, их желанию, которое они не могли подавить; что все века не представляли таких великих событий, как наш век, и что в подобных случаях им должно предоставить свободу воспользоваться тем ради чести прославления их искусства и для того, чтобы не было сказано, что в то время, когда люди таланта величались, прославляя героиню Севера, они были одни, не посвятившией ей талантов; словом, государыня, по убеждению ли то, или по слабости, но я не мог противиться долее их усердию, и хотя я не думаю, чтобы их работа была достойна вашего императорского величества, но осмеливаюсь предложить вам ее такою, какова она есть; ваша снисходительность, государыня, извинить их смелость в пользу их усердия, и ваше императорское величество не посетует на меня, что я пользуюсь этим случаем, чтобы заставить вас вспомнить о самом верном из ваших союзников, пребываю с высоким уважением, государыня, сестра моя, добрый брат и верный союзник Фридрих».
4 августа 1772 года из Петергофа Екатерина II поблагодарила Фридриха II за столь любезное письмо и подтвердила свои союзнические обязательства.
Приближалось совершеннолетие великого князя, с которым были связаны некоторые надежды и самого Павла Петровича, и всей его группы во главе с графом Паниным. Но 20 сентября 1772 года прошло совершенно незаметно, никаких празднеств по этому случаю не было, императрица не пригласила великого князя к управлению государством, не пригласила его даже в Совет, где решались текущие дела.
Граф Орлов сорвал переговоры с Турцией, сначала из-за своей несдержанности и прямолинейности, а вскоре, узнав о камер-юнкере Васильчикове, который стал фаворитом императрицы, безоглядно помчался в Петербург, чтоб загладить свою вину перед императрицей. А что в разрыве виноват был он, Орлов не сомневался. Всегда его личные интересы были на первом плане, сколько раз он изменял Екатерине… Как бы не потерять свое высокое положение в России, а то, что Россия вновь должна сражаться, терять своих воинов, – это у него на втором плане. Но он не дипломат, ему не до дипломатических тонкостей. А вот Екатерина, озабоченная столькими неотложными личными вопросами, внимательно всматривается в решение польских вопросов. Она давно задумала забрать у Польши часть Белоруссии, исконные земли Российской империи. Он десять лет рядом с ней, а задумался ли он хоть на минутку о ее тягостном бремени? Нет! Но то, что он встретил, подъезжая к Петербургу, крайне поразило Григория Орлова: он получил полную отставку, привычное место близ Екатерины II было занято.