Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса: Сцены из московской жизни 1716 года
Шрифт:
А на Москворецкой улице уже начинался день забот. Открывались растворы лавок, веники сидельцев выметали оттуда клубы пыли. Звенели молоточками медники, заказчики выносили из удушливой тьмы их мастерских кто купель [234] детскую,
Вверх от Балчуга к Красной площади прошла рота солдат в новеньких зеленых кафтанцах, с кожаными портупеями, с белыми султанами на кожаных же шляпах. Солдаты шли не в ногу, но быстро, розовощекие новобранцы с любопытством разглядывали пестрый быт Москворецкой улицы.
234
Купель – ванночка для омовений.
– Трах, трах, тарарах, едет баба на волах! – кричали уже без всякой охоты гости, расходящиеся со свадьбы.
Тетки плясали тоже лениво, повизгивали:
– И-их! И-их! В Москве, на доске, на горячем песке!
– Постор-ронись! – Навстречу им снизу, с моста, въезжал целый обоз.
Ехали в санных возках, насупленные, серьезные офицеры, закутавшись в черные епанчи, на дровнях везли какие-то громоздкие бочки, ящики, в отдельной повозке ехал секунд-лейтенант Степан Малыгин. В одной руке он держал драгоценный для него портфель с картами Архангельской губернии и Ледовитого побережья, а в другой сжимал теплые пальцы молодой жены, Натальи, урожденной Овцыной, которая старалась рассмотреть в качающееся дорожное зеркальце, не отпала ли у нее мушка на правой щеке, и говорила мужу:
– А
через два года, когда мы вернемся, мы устроим ведь ассамблею для всех наших друзей?– Да, да, сердечко мое, да, да… – отвечал ей Малыгин, и ехали они дальше, мимо Сапожного ряда, где, расположившись прямо на снегу, резво колотили молотками холодные сапожники.
Там гуляли рекруты; они прогуливали милостыньку, которую собрали им москворецкие купчихи, да проводили свой последний вольный день.
Один рекрут, кудрявый, тороватый и, несмотря на морозец, в одной красной рубахе, бренчал на расписной балалаечке.
– Максюта! – звали его торговки из Белильного ряда, что был у самой реки; там румянами всяческими торговали и прочей женской красотой, из-за чего оно и было самое что ни на есть бабье место на всем торжке. – Максюта, голубь! Спел бы ты нам что-нибудь на прощанье!
И Максюта пел:
Я – курочка, хохлушечка,Совсем была глупушечка.Теперь цыпляток я вожу,Хозяйству прибыль приношу!Отставив балалаечку, пускался вприсядку.
Иех! И-эх! И-эх! И-эх!А девушки и молодки кричали:
– Ты не забывай нас, Максюта! Возвращайся к нам фельдмаршалом!
И Максюта, подбоченившись, отвечал:
– А что же? И вернусь!