Жизнь и любовь дьяволицы

Но окончательно Полли Пэтч покорила его, когда он завел с ней разговор об арахисовом масле. Генри Биссоп строго-настрого запретил в своем доме употреблять арахисовое масло — ни с того ни с сего, словно с цепи сорвался, впав в безрассудную ярость от непроходимой тупости тех, с кем он вынужден был делить свою жизнь и труд, — то есть, по сути, всего остального человечества. Незадолго до этого и очень некстати группа исследователей в области социальной статистики, занимавшаяся изучением первопричин преступности, привлекла его внимание к тому обстоятельству, что подавляющее большинство правонарушителей в период времени, непосредственно предшествующий преступлению, потребляли арахисовое масло в ненормально больших количествах.

От такой явной подтасовки фактов под видом научной статистики его попросту затрясло: с первой же минуты для него было совершенно очевидно, что фигурировавшее в отчете арахисовое масло, этот корень зла, которому в исследовании отводилась такая сенсационная роль, на самом деле потреблялось во время предварительного заключения в тюрьме, где подследственные ожидали суда (арахисовое масло традиционно составляет основу тюремного рациона). Таким образом, исследователи вывели свое заключение на основании данных о лицах, уже подвергшихся наказанию, — деталь, которая совершенно выпала из поля зрения этих, с позволения сказать, ученых. Вот почему, когда в ходе судебного разбирательства представители защиты начинали жонглировать теми или иными эффектными, но не выдерживающими серьезной критики статистическими выкладками, стремясь выставить своих клиентов в более выгодном свете, а то и вовсе переложить ответственность на общество в целом (адвокаты очень любят клеймить безработицу или ссылаться на деградацию современного сознания вследствие отравления свинцом, на неправильное питание или безграмотность, которые якобы и приводят их клиентов на скамью подсудимых), — судье было достаточно остановить на красноречивом адвокате тяжелый взгляд и вслух заметить: «Я запретил держать в моем доме арахисовое масло. Не хочу, чтобы мои дети выросли преступниками», — и красноречия как не бывало: бедняги начинали сбиваться, путаться и, кое-как скомкав заготовленную речь, умолкали. Он просто шутил, да вот беда — никто этого не понимал.

Судья жил с незатухающей надеждой, что в один прекрасный день его жена Морин наконец воспротивится абсурдному запрету на арахисовое масло — хотя бы потому, что это было любимое лакомство детей, — и поставит под сомнение выводы статистического исследования, и устроит ему хорошую выволочку; но этот день все не наступал: она, как и адвокаты, сдалась без боя. Наверное, нелепо было ждать, что она сумеет блеснуть интеллектом там, где опытные юристы потерпели фиаско. И все же при виде этого безнадежного скудоумия душа его корчилась и кричала, и тогда в отместку им всем он провозгласил вечный запрет на арахисовое масло.

Леди Биссоп, женщина и вообще не смелого десятка, с каждым годом становилась все смиреннее, послушнее, сговорчивее. Ему казалось, что она мало-помалу вновь превращается в маленькую девочку и вместо того, чтобы взрослеть и мужать, потихонечку впадает в детство. Он со страхом думал, что, если так пойдет и дальше, он, чего доброго, однажды начнет запихивать ей в рот пригоршню соли, как если бы это была его дочь, а не жена. Именно стремлением удержать жену в состоянии адекватно функционирующей взрослой женщины, не дать ей скатиться до уровня девочки, не вступившей в пору половой зрелости, и объяснялось то, что судья подвергал ее довольно суровым сексуальным испытаниям. Во всяком случае, так он сам впоследствии объяснял свои действия Полли Пэтч. Дескать, пока он кусает и теребит зубами ее соски, он знает, что грудь ее не исчезнет. Пока он дергает и наматывает на палец ее лобковые волосы, они не перестанут расти. То есть все для ее же пользы.

Вершить суд над другими людьми — тяжелое бремя еще и потому (так он объяснял Полли Пэтч), что это занятие порождает в человеке мощный садистический импульс. Та же сладострастная дрожь, сплетение душевной муки и наслаждения, какая пронзает нас, когда мы слышим жестокие подробности чьей-то насильственной смерти или кровавой катастрофы, — пронзает чресла тех, кому доверено, более того, вменено в обязанность причинять боль и страдание — выносить приговор. Как правило, поскольку в судах сидят дряхлые, немощные старцы, этот прилив сладострастия, подразумевающий также необходимость сексуальной разрядки, затухает в них сам собой, не оставляя никакого следа. Но судья Биссоп был еще полон сил, а леди Биссоп, как всякая жена, целиком зависела от специфики мужниной профессии. И если жена доктора вынуждена отвечать на бесчисленные телефонные звонки, жена моряка — мириться с длительными отлучками мужа, то жена судьи должна терпеливо сносить его жестокость.

Судья, преследуя отнюдь не только свои интересы, но и ее тоже, взял себе за правило в течение месяца подкапливать приговоры и затем выносить их один за другим, выделив для этого всего одну неделю. К исходу очередной недели леди Биссоп бывала так разукрашена синяками и ссадинами, что не могла показаться за завтраком, но зато впереди ее ждали три недели для восстановления сил. Словом, он был не без царя в голове. Благодаря браку с ним она получила все, чего желала, — деньги и положение; что ж, как говорится, любишь тепло, терпи и дым.

Судья откровенно делился с Полли Пэтч этими и другими мыслями. Он проникся к ней большим доверием после того, как у них состоялся разговор об арахисовом масле. А дело было так. Они сидели вдвоем в пурпурной гостиной возле газового камина; детей уже уложили спать, а леди Биссоп отмокала в горячей ванне.

— Признайтесь, вас, наверное, удивляет, почему я запретил у себя в доме употреблять арахисовое масло, — наконец прервал молчание судья. — Причина проста: известно, что большинство осужденных за те или иные акты насилия незадолго до того ели много арахисового масла.

Полли Пэтч немного подумала.

— Скорее всего, — сказала она, — это потому, что, прежде чем сесть на скамью подсудимых, эти люди, как правило, содержатся под следствием несколько недель, месяцев, даже лет — тюрьмы-то у нас переполнены; тут и возникает арахисовое масло — основа тюремного рациона, да оно и понятно: дешево и сытно. Так что само по себе арахисовое масло ни при чем, если говорить о преступности или преступных наклонностях. Можно смело давать его вашим детям!

Судья от избытка чувств сжал в своих руках ее огромную ручищу. Он понял, что ей можно доверить самое сокровенное. Для нее имело значение, что ей говорят, а не кто говорит. Такое нечасто встречается. Он по достоинству оценил ее. Ему даже пришло в голову, что если бы он уже не был женат на Морин, он, весьма вероятно, остановил бы свой выбор на Полли Пэтч. Приятно было бы, подумал он, иметь подле себя человека, который не трепетал бы перед ним. Они с ней были одного роста, и это ему тоже нравилось. Он знал за собой особенность — помыкать теми, кто ниже его, а таких было очень много, особенно среди женщин. И еще он мог обсуждать с ней дела, которые слушались в суде, и вскоре обнаружил, что тяжкое бремя вынесения приговора стало для него гораздо менее тяжким и гораздо менее возбуждающим его сексуально, и его отношения с леди Биссоп уже не доходили до прежних крайностей, в результате чего судья избавился от постоянного беспокойства, правда, впал в меланхолию — но это более пассивная и приятная форма проявления внутренней неудовлетворенности, подвигающая человека не к действию, а к философскому созерцанию.

— Эх, качели-карусели, — говорил он с печальным вздохом. — Сумма человеческих страданий — величина постоянная, и судья лишь меняет местами кое-какие слагаемые так, чтобы получилось более или менее справедливо. Но вот беда: стоит добиться справедливости тут — потеряешь там. Моей жене в этом смысле не повезло — она из тех, кто всегда теряет. Справедливость — что детские качели: то один конец вверху, то другой; а я в точке опоры. На одном конце сама Беспристрастность, на другом — леди Биссоп. Не успеешь оглянуться, а она уже стукнулась о землю. И так всякий раз!

Он рассказал ей, как одна жена извела мужа — целых три года травила его ядом, пока тот не умер. С другой стороны, муж своей жестокостью отравлял ее существование куда дольше — лет шесть или семь. Она впервые подсыпала ему яд, когда врачи определили у нее рак. А с того дня, когда он испустил дух, болезнь перешла в стадию ремиссии. Что Полли Пэтч думает обо всем этом?

Глаза Полли Пэтч вспыхнули, и она сказала, что смерть рано или поздно приходит ко всем. Важно не это, а то, как ты живешь.