Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Пора было поднимать команду.

Плавание продолжалось. Оно было по-прежнему медленным и тяжелым, и не раз матросам приходилось лезть в ледяную воду, чтобы сталкивать корабль, приткнувшийся то носом, то кормой к песчаной отмели взморья.

Только на пятый день пришли на Кронштадтский рейд и стали на самоплав.

Наступили горячие дни для команды «Дианы».

Головнин почти не отлучался со шлюпа, руководя его окончательным устройством, принимая вместе с Рикордом провизию, порох, снаряды, пушки, всякое мелкое оружие, грузы для Охотска, многочисленные ящики со всякой всячиной: с кольцами, бусами, бисером и прочей мишурной мелочью для мены с жителями островов.

Надо было поставить на место снятые мачты, камбуз, разместить груз так, чтобы одно не мешало другому, что при малых размерах судна требовало большого уменья и хлопот.

Головнин пристально наблюдал за каждым движением «Дианы».

Однажды ему пришлось пережить несколько поистине тяжелых минут, когда казалось, что судьба экспедиции висит на волоске.

Случилось это в день погрузки медных шестифунтовых пушек, предназначенных для вооружения шлюпа.

Когда сгрудившиеся на борту матросы, — их было человек десять, — поднимали на талях тяжелый пушечный ствол, «Диана» сильно накренилась.

— Все на борт! — вдруг скомандовал Головнин.

Некоторые матросы бросились выполнять это приказание, другие, усомнившись, не ослышались ли они, мялись на месте.

— Все на борт! — повторил капитан свою команду. Теперь все бывшие на палубе сбились в кучу на осевшем и без того борту.

«Диана» накренилась еще сильнее.

Люди замерли на своих местах, удивленно поглядывая на капитана. А он продолжал по-прежнему спокойным и твердым голосом командовать:

— Поднять на борт еще ствол! Еще один!

Наконец все продолжавшая клониться бортом «Диана» вдруг остановилась в своем движении. Подняли еще одну пушку и еще. Крен не увеличивался. Лица многих матросов засветились улыбкой. Они поняли своего капитана, и взоры их с доверием и одобрением устремились на него.

А Василий Михайлович, приказав продолжать погрузку пушечных стволов, отошел с Рикордом в сторону.

— Слава богу, — сказал он. — А я уж мыслил, что нам надлежит искать другое судно для экспедиции. Ты видел, Петр, какой добрый корабль сделал русский мастер.

Головнин был рад, и радость эта светилась на его утомленном лице. Ему захотелось шутить. И, заметив вывернувшегося откуда-то Тишку, он спросил его:

— Ну что, Тихон, привыкаешь?

Тишка встал во фронт и бодро, даже весело отрапортовал: — Как есть, уж привык, Василий Михайлович. — Воды не боишься?

— Никак нет. В первый день только побаивался. А сейчас обтерпелся.

— От качки в дрейф не ложишься? Сегодня ночью порядком на якоре подкачивало.

— Никак нет. Спал в койке так, ровно родная мать в колыске качала.

— Чарку пьешь?

Тишка нисколько не сконфузился и поспешно ответил:

— По положению, как требуется от матроса.

— Быстро ты вошел в свою ролю, — засмеялся Головнин. — Куда бежишь-то?

— Мичман Рудаков послал за бом-брамселем.

— Ну, ладно, иди, — сказал Головнин.

Тишка сделал полуоборот направо и побежал рысцой исполнять приказание своего унтер-офицера. Подошел мичман Мур.

— Вы что, Федор Федорович? — спросил Головнин нарочито мягким тоном, стараясь приручить к себе диковатого и немного мрачного мичмана, внешне очень представительного, красивого, статного офицера с прекрасной военной выправкой.

Желаю заявить вам, господин командир шлюпа, небольшую претензию, — становясь во фронт, начал он на очень чистом и твердом русском языке, как обычно говорят выросшие в России иностранцы. — Ласкаю себя надеждой на ваше благоснисходительство.

— Говорите, — сказал Василий Михайлович.

— Андрей Степанович Хлебников занял мою каюту.

— Позовите его сюда.

Через минуту штурманский помощник Хлебников стоял перед Головниным.

Этот молодой офицер являл собою прямую противоположность Муру. У него было открытое лицо и ясный взгляд веселых светлых глаз.

Василий Михайлович молча взглянул на продолжавшего стоять рядом с ним Рикорда, как бы предлагая ему принять участие в предстоящей беседе, спросил Хлебникова:

— Что тут между вами проистекло? Вот Федор Федорович сказывает, что вы захватили его каюту.

— Сия каюта, — охотно отвечал Хлебников, — прежде назначалась для Федора Федоровича, но после Петр Иванович отдал ее мне, поелику у меня хранятся астрономические инструменты и хронометры. Эта каюта лучше защищена от воды в зело светла.

— Истинно так, — подтвердил Рикорд. — Сия каюта будет самая сухая на всем корабле. В нее морская вода попасть не может. В рассуждение этого я и отвел ее для штурмана.

— Но если разрешите, то я ее уступлю, — заметил Хлебников, глядя на Рикорда.

— Что скажешь, Петр? — спросил Головнин.

Я бы стоял на том, что лучше каюты не менять, — отвечал Рикорд, — но ежели у нас из-за сего на корабле заводится первая ссора, то я уж подыщу для Андрея Степановича что-нибудь иное.

Головнин одобрил это решение.

— Нам нельзя ссориться. Мы идем в трудное и опасное плавание. Сие понуждает нас жить в дружбе, ибо в дружбе и единстве наша сила. Кто знает, сколько лет нам положено прожить вместе на нашем корабле, как на родном острову... А потому нам надлежит не только не склочиться, а более того, помогать один другому, сколько хватит силы. Благодарствуйте, Андрей Степанович, — обратился он к Хлебникову, который теперь поспешил откланяться и тут же юркнул в люк, из которого только что появился.

Работы на шлюпе продолжались почти круглые сутки, благо это позволяли светлые ночи.

Головнин торопился выйти в море.

Шла погрузка последних партии провизии, дров, воды. Провиант для команды доставлялся самого высокого качества, по предписанию Адмиралтейств-коллегий. Но ни Головнин, ни Рикорд не пропускали ни одной бочки солонины или кислой капусты, ни одного мешка сухарей или муки без осмотра и пробы.

В первый же день, когда кок явился к старшему офицеру с пробой матросского обеда, Головнин сказал Рикорду:

— Вот что, Петр. Отмени сей способ тарелочной пробы, хотя оный везде и ведется. Спускайся-ка в камбуз да бери сам пробу изо всех котлов. Разве не можно сварить для тебя щи в особливом горшке? Команда у нас должна быть сытая, здоровая и веселая. Сытые и веселые люди в плавании не болеют и хорошо переносят все тяготы оного.