Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Сколь торжественно нас принимают, Василий Михайлович! — удивился Хлебников.

Каждый народ по своему обыкновению выражает гостеприимство, — отвечал Головнин и первым вошел в полосатую палатку.

Здесь против входа в неподвижной позе сидел на стуле японец в искусно расшитом цветами шелковом халате, в полном воинском снаряжении. За поясом у него торчали две небольшие сабли в ножнах из кожи акулы. Через плечо спускался длинный желтый шнур, на одном конце которого была укреплена кисть такого же цвета, а другой конец был привязан к стальному жезлу, видимо служившему эмблемой его власти. Жезл он держал в руках.

То был главный начальник. За ним на полу, на корточках, сидели его оруженосцы. Второй японец, очевидно рангом пониже, помещался со своими оруженосцами по левую руку первого. И стул его был несколько ниже, чем у главного начальника.

По сторонам начальников, вдоль стен палатки, на цыновках сидели, поджав под себя ноги, по четыре чиновника, лица которых ничего не выражали. У них тоже были сабли, а поверх халатов надеты латы.

При входе гостей оба начальника встали. Головнин поклонился им. Японцы ответили ему своим поклоном, очень низким и учтивым, точно так же, как вчера кланялся Оягода. Затем гостей пригласили сесть на приготовленную для них скамью. Но Головнин и его офицеры сели на принесенные с собою стулья, ибо Василий Михайлович должен был показать, что по рангу они ничуть не ниже японцев, восседающих на стульях. Матросов японцы усадили на скамейку позади офицеров.

Когда было покончено с приветствиями, слуги принесли и поставили перед гостями лакированные деревянные подставки с чаем. Чай был хороший, душистый. Пили его без сахара, дабы не портить вкуса столь прелестного напитка. Чашечки были маленькие и без блюдцев. Потом принесли табак.. Гости закурили.

Василий Михайлович в первые минуты с любопытством наблюдал за японцами. Затем начался разговор. Японец, сидевший на самом высоком стуле, стал задавать Головнину вопросы о чинах — его собственном и его офицеров, об их именах, о названии судна, на котором они пришли, откуда и куда идут, зачем пришли к острову Кунаширу. Переводчиком служил тот же курилец Алексей.

Затем японец сделал приятное лицо и ласково спросил очевидно, имея в виду Николая Александровича Хвостова:

— А почему Николай Сандреич напал со своими кораблями на наши селения?

Василий Михайлович понял, что этот вопрос имеет для него особенно важное значение, и потому сказал Алексею, стараясь выражаться самыми простыми и понятными для него словами:

— Передай японцам, что он сделал это своевольно и за своевольство был наказан русскими властями.

Но как перевел курилец его слова японцам, Василий Михайлович не мог знать. Алексей между тем продолжал, обращаясь к Головнину:

— Начальник еще спрашивает, сколько у тебя людей. «Ого, о чем спрашивает!» — подумал Василий Михайлович, нахмурясь, и сказал, что на борту у него достаточно народу. Вряд ли курилец Алексей даже знает такое число. Японец спокойно выслушал этот ответ и по-прежнему ласково спросил:

— Есть ли у вас в здешних местах еще корабли такой величины, как тот, на котором вы пришли?

И этот вопрос весьма не понравился Василию Михайловичу.

«Лукавый народ», — подумал он снова и ответил с улыбкой:

— О, много! И в Охотске, и на Камчатке, и в Америке. Японец опустил глаза, затем шумно втянул в себя воздух. Головнин вдруг понял, что допустил какую-то ошибку.

В то время как шли переговоры, Мур, наскучив сидеть в бездействии, встал и выглянул за полотнище палатки, но тотчас же возвратился на свое место и с тревогой шепнул Головнину:

— Василий Михайлович, солдатам во дворе раздают обнаженные сабли...

— Это вам, надо быть, показалось, — отвечал Головнин, занятый разговором с японцами.

Но Мур не ошибся. Во дворе действительно шли какие-то приготовления. Вскоре второй японец, что сидел пониже, встал и вышел из палатки, затем возвратился и что-то сказал первому.

Тот встал со стула и тоже хотел выйти.

Считая, что прием окончен, Василий Михайлович поднялся и на прощанье спросил, когда японцы смогут доставить на шлюп съестные припасы для команды. Но японец, почему-то начавший проявлять признаки волнения, снова опустился на стул и неожиданно приказал подавать обед, хотя для этого было еще очень рано.

Снова появились слуги. Каждый из них нес маленький столик, покрытый лаком и искусно разрисованный. На столиках стояли крохотные чашечки из прозрачного фарфора, в которых лежали кусочки рыбы, приготовленные в соусе из зелени, засахаренные овощи, вареный рис, заменявший хлеб. В таких же чашечках подали теплую сагу, очень приятную на вкус Блюд было много.

Когда с этими бесчисленными блюдами, каждое из которых можно было проглотить за один раз, было покончено, японец снова встал и хотел выйти из палатки. Головнин тоже встал и сказал, что ему пора ехать на свой корабль.

Тогда японец, волнуясь все сильнее, в третий раз опустился на свой стул и с неожиданным и уже не скрываемым раздражением сказал, что ничем снабдить русских не может до повеления матсмайского губернатора. А пока не получит ответа на свое донесение губернатору, он требует, чтобы один из русских офицеров остался в крепости заложником.

Возмущение и гнев охватили Василия Михайловича. Он крикнул Алексею:

— Скажи им, что этого никогда не будет!

Японец, видимо без перевода понявший ответ Головнина, заговорил громко и злобно, упоминая «Резоното», временами вскакивая и хватаясь за саблю. Но всю его длинную речь Алексей перевел одной короткой фразой:

— Начальник говорит, что если хотя одного из нас он выпустит из крепости, то ему самому разрежут брюхо.

Медлить нельзя было больше ни одной минуты.

— За мной! — крикнул Головнин я, обнажив саблю, бросился во двор, проложив себе дорогу через толпу вооруженных людей, окружавших палатку. Мур с Хлебниковым и матросы последовали за ним. Японцы с громкими криками вскочили со своих мест и устремились за бегущими. Во дворе крепости к ним присоединились солдаты.

Несмотря на подавляющее численное превосходство, японцы не осмеливались напасть на кучку почти безоружных русских. Оки бросали им под ноги весла, поленья, все, что попадалось под руку. Однако никто из моряков не упал. Головнин и матросы бежали к воротам крепости. Во дворе загрохотали ружейные выстрелы, пули засвистели над головами бегущих.

Выбежав за ворота, Головнин бросился к берегу. Но, взглянув на свою шлюпку, на мгновенье остановился. Отчаяние, гнев, досада на самого себя охватили Василия Михайловича...

Шлюпка была вытащена на берег по его собственному приказанию. А морской отлив, точно помогая японцам, обнажил песчаное дно на несколько саженей.

Какое детское доверие проявил он к этим вероломным людям! Какое ужасное заблуждение руководило им в этот несчастный день!

Головнин ухватился вместе с матросами за борта шлюпки, стараясь спустить ее на воду. Но даже все вместе они не могли этого сделать.