Жизнь и приключения артистов БДТ
Шрифт:
Саша Чубукова тоже, кажется, имела отношение к медицине, но занималась ею недолго, может быть, оттого, что была очень хороша. Неизвестно на каких правах — то ли сестры милосердия, то ли прислуги — она попала в дом Константина Константиновича Тона, сына знаменитого архитектора, и в положенное время родила от него тоже сына. Брак зарегистрирован не был, и мальчику дали фамилию матери — Чубуков. Однако следующего ребенка записали все-таки Тоном, по отцу. Автор опасается своей ошибки, как вы помните, он — глуховат и иногда стесняется переспрашивать. Но братья Али-Пали — это и есть Андрей Чубуков и Борис Тон или, прошу прощения у них и родственников, Борис Чубуков и Андрей Тон…
Когда случилась
Александра Чубукова с детьми бежала в пригород Сиверской Кезево, где у нее был двухэтажный дом, будто бы еще до встречи с Тоном подаренный каким-то генералом.
Итак, 19-й, а может быть, и 20-й год. Блок работает в Больдрамте и по каким-то причинам появляется на Сиверской…
Когда именно, как, где познакомились, кто знакомил, тут — пробел, зацепиться не за что, однако все Тоны и Чубуковы, — а их в Кезево много, — как один говорят, что Александр Александрович появился на Сиверской, влюбился в Александру Кузьминичну и увез ее с собою в Петербург.
Тоже, как видите, такой вот выездной роман…
В положенный срок она возвратилась в Кезево с большим животом, но больная туберкулезом; 2 мая 1921 года родила дочь Алю, ее положили в больницу на Песочной, и там она умерла, кажется, еще прежде Блока.
А ему после рождения Али оставалось жить три месяца и пять дней.
Тоны и Чубуковы передают:
— Приехали из города актеры и забрали девочку.
Вот ведь как… О мальчиках не спросили…
И возникает предположение, по меньшей мере у автора, что здесь никак не обошлось без Марии Сакович, которая лечила Блока, бывала у него, и он у ней бывал, а в последний срок находилась при нем неотлучно.
Может быть, он и просил, и брал с нее слово девочку взять. Кого еще было просить? Не мать же, тем более не Любовь же Дмитриевну…
Напоследок Мария Сергеевна передала Але записочку: «Стихи А.А.Блока — папы, написанные тебе». И стихи уже неверным почерком:
Песенку спою про заморский край, Если будешь «пай», Расскажу и сказочку Про звезду-алмазочку Про (коровку) рогатую, И про белочку хвостатую. Ты же засыпай, Баюшки бай-бай. Спят луга, спят леса, Пала свежая роса. В небе звездочки горят, В речке струйки говорят. К нам в окно луна стучит. Малышам (поспать) велит…Неужели Блок?.. Опять загадка…
Что касается медицинского аспекта болезни Блока, которым так интересовался композитор Р., доктор Сакович категорически отвергала измышления о плохой болезни и считала, что это результат частых ангин и ревматических атак, с осложнениями на сердце. А в итоге — острый миокардит и психостения. Это подтвердил ей и Александр Георгиевич Пекелис, авторитетный специалист по внутренним болезням.
Роза Абрамовна Сирота пришла с Изилем Заблудовским и Милой Мартыновой на старый новый год, ей нужно было на «Стрелу», а Московский вокзал от Р. в десяти минутах ходьбы. В тот вечер на Знаменской собрались Натан Эйдельман и Яков Гордин с женами, был какой-то стол, какой-то литературно-исторический спор, который Роза с любопытством послушала…
Первый друг Сироты, конечно, Заблудовский, верный оруженосец — Мила Мартынова, но и Р. входил в ее ближний
круг…Теперь, наконец, она была в порядке: работала во МХАТе, у Олега Ефремова, рядом — Смоктуновский, Калягин, еще десяток артистов подходящего ей калибра, за помощью к ней уже потянулись умники из других театров. Кажется, ее дарование и заслуги театральная Москва оценила по достоинству. Не то что в Ленинграде, где после БДТ она почти задыхалась от недостатка художественного воздуха…
«Розу и Крест» она смотрела с особым чувством. Из-за того, что Гога не дал поставить Блока, она и ушла в последний раз, ушла, чтобы больше не возвращаться. И стала говорить про спектакль и вообще, вообще…
Сначала она поздравила Р. с победой и сказала, что его режиссерский профессионализм полностью доказан, хотя отдельные от театра работы она любит больше, они «чище» и «художественнее», а главное, не связаны с чужой эстетикой. «Чужой» значило — Гогиной…
— На фоне вашего репертуара, — повторила Роза, — это принципиальная победа, настоящий «втык»!.. Но ты же видишь уступки тому же «Генриху». Например, бой и другие театральные пошлости…
Она продолжала «кипеть». Она не прощала Гоге ничего, хотя сама просила у него прощения. Слишком большой счет был у нее к себе и любому из окружающих. К нему — особенно…
Затем Роза «понесла» Р. как артиста, и для этого сравнила его с Z., играющим в своих спектаклях, мол, та же «неполная поглощенность проблемой роли, хотя и без его нахальства». У Р., как всегда, не хватило ума просто слушать, и он стал возражать: уж она-то могла обойтись без общих аналогий; но Роза отмахнулась и сказала, что пора, наконец, называть вещи своими именами и она уже просто не может видеть эти представления и лица.
— Ты не видишь этих лиц! — распалялась она.
— А ты совсем утратила чувство реальности! — отбивался Р. Спектакль мог родиться только на скрещении житейской пошлости, театрального сора и трех человеческих лиц. «Когда б вы знали, из какого сора…» И потом: «Живу я здесь, живу!..» Если ты меня не можешь видеть, так и говори!..
— Дурак! — сказала Сирота. — Я же к тебе пришла, а не к кому-то другому!.. Ты хочешь, чтобы я с тобой дипломатничала?!.
— Ну, успокойтесь, успокойтесь, Розочка, Володя, — хлопотал Изиль, но Розу было не остановить.
— У вас все перепуталось!.. Кто Бог?.. Театр или Гога?.. Для вас это одно и то же, а для меня — нет!.. У Станиславского этого не было!..
В тот приезд она казалась просто богоборцем, вернее сказать, «гогоборцем», Роза Сирота. По-прежнему любимый ею театр сильно подпортил ей настроение, и она тут же подпортила его артисту Р.
— Ладно, — сказал он. — Давай выпьем. Я все равно тебя люблю.
— И я тебя, — сказала Роза.
Так мы с ней встречали старый Новый 1981 год…
С того дикого случая, когда, зарабатывая три рубля в ленфильмовской массовке, внезапно умер Розин отец, артист Р. не остался безучастным, а Сирота безмерно преувеличила его участие, они стали коротки. И через все общие работы, все не зависящие от них служебные неизбежности и внезапные ссоры предельная откровенность сохранялась.
Особенно дорог был князь Мышкин, которого при возобновлении спектакля Р. дали порепетировать до подхода Смоктуновского.
Розе досталась вся черновая, бешеная работа по вводу «новичков» — Дорониной (Настасья Филипповна), Стржельчика (генерал Епанчин), Ольхиной (генеральша), Борисова (Ганя), Юрского (Фердыщенко) и других. Но она всерьез взялась за их «спарринг-партнера», и герой, так и не родившийся на свет, до сих пор дает Р. знать о себе…
— Покажи мне своего сына, — просила Сирота. — Ну, покажи Женьку! Как он обижается?.. А когда что-то не понимает, но старается понять?.. Вот-вот-вот, видишь, даже головку наклонил… Чувствуешь?.. Он — ребенок, совершенный ребенок… Перестань!.. Ничего повторного быть не может!.. У Кеши свой ребенок, а у тебя должен быть свой!..