Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)

Сказать, что Том никогда не думал играть первую скрипку в оркестре и был вполне доволен, если ему указывали стопятидесятое место в нем, значило бы дать весьма неполное представление о его скромности. Он был очень рад слышать эти слова Мартина.

– К тому времени я, конечно, женюсь на ней, Том.
– продолжал Мартин.

Отчего вдруг перехватило дыхание у Тома Пинча, отчего в самом разгаре радости краска залила его честное лицо и раскаяние закралось в его честное сердце, будто он недостоин уважения своего друга?

– К тому времени я женюсь на ней, - продолжал Мартин, улыбаясь и щурясь на свет, - и у нас, я надеюсь, будут дети. Они вас будут очень любить, Том.

Но ни единого слова не вымолвил мистер Пинч. Те слова, которые он хотел произнести, замерли на его устах и ожили в его душе, в самоотверженных мыслях.

– Все дети здесь любят вас, Том, - продолжал Мартин, - и мои тоже, конечно, будут любить вас. Может быть, одного ребенка я назову в вашу честь Томом, а? Не знаю, право. Неплохое имя - Том! Томас Пинч Чезлвит. Т. П. Ч. на передничках. Вы не возражаете?

Том откашлялся и улыбнулся.

– Ей вы понравитесь, Том, я знаю, - сказал Мартин.

– Да?
– отозвался Том слабым голосом.

– Я могу вам сказать совершенно точно, какие она будет питать к вам чувства, - продолжал Мартин, опершись подбородком на руку и глядя в окно так, как будто читал в нем.
– Я ее хорошо знаю. Сначала она будет часто улыбаться, глядя на вас, Том, или, разговаривая с вами, - весело улыбаться; но вы на нее не обидитесь, - такой ясной улыбки вы еще не видели.

– Нет, нет, - сказал Том, - я не обижусь.

– Она будет нежна с вами, Том, - продолжал Мартин, - как если бы вы сами были ребенком. Да так оно и есть, в некоторых отношениях вы совсем ребенок, Том, ведь правда?

Мистер Пинч кивнул в знак полного согласия.

– Она всегда будет с вами добра и ласкова и всегда рада вас видеть, сказал Мартин, - а когда она узнает хорошенько, что вы за человек (что будет очень скоро), она нарочно станет давать вам всякие поручения и просить, чтобы вы оказывали ей маленькие услуги, зная, что вы сами рветесь их оказывать; и, стараясь доставить вам удовольствие, будет делать вид, что это вы ей доставили удовольствие. Она к вам ужасно привяжется, Том, и будет понимать вас гораздо лучше, чем я; и часто будет говорить. Это уж я наверно знаю, какой вы кроткий, безобидный, добрый и ко всем благожелательный человек.

Как притих бедный Том Пипч!

– В память старых времен, - продолжал Мартин, - и в память того, как она слушала вашу игру в этой затхлой маленькой церковке - да еще безвозмездную, - у нас в доме тоже будет орган. Я выстрою концертный зал по собственному плану, и орган будет выглядеть совсем неплохо в глубине зала. И вы будете играть на нем, сколько сами захотите, а так как вам нравится играть в темноте, там будет темно; и летними вечерами мы с ней будем сидеть и слушать вас, Том, вот увидите.

Со стороны Тома Пинча потребовалось, быть может, гораздо больше усилий, чтобы с ясным лицом, выражающим одну только благодарность, подняться со стула и пожать своему другу обе руки от чистого сердца, чем для свершения многих и многих подвигов, к которым призывает нас мощными звуками неверная труба Славы. Потому неверная, что от парения над смертными схватками, в дыму и огне сражений засорились клапаны этого благородного инструмента, и далеко не всегда он звучит верно и стройно.

– Это доказывает только, как добр человек от природы, - сказал Том, со свойственной ему скромностью избегая говорить о себе: - все, кто бы сюда ни приехал, относятся ко мне гораздо лучше и внимательнее, чем я мог бы надеяться - если б был первым оптимистом на свете, или мог бы выразить если б был первым оратором. Я просто не нахожу слов. Но верьте мне, - сказал Том, - что я вам благодарен, что я этого ввек не забуду и когда-нибудь докажу вам всю правду моих слов, если смогу.

– Все это прекрасно, - заметил Мартин, засунув руки в карманы. Он откинулся на спинку стула и зевнул от скуки.
– Неплохо сказано, Том; только я все еще у Пекснифа, сколько помнится, и скорее в тупике, чем на торной дороге славы. Так вы нынче утром опять получили письмо от этого... как его?

– От кого это?
– спросил Том, кротко вступаясь за отсутствующего друга.

– Ну, вы знаете. Как его? Зюйдвест, что ли.

– Уэстлок, - отвечал Том несколько громче обыкновенного.

– Да, верно, - сказал Мартин, - Уэстлок. Помню, что фамилия в этом роде, имеет отношение к компасу. Ну, так что же пишет этот Уэстлок?

– О! Его, наконец, ввели в права наследства, - ответил Том, покачивая головой и улыбаясь.

– Повезло же человеку, - сказал Мартин.
– Хотел бы я быть на его месте. И это вся тайна, которую вы мне хотели сообщить?

– Нет, не вся, - сказал Том.

– А что же еще?
– спросил Мартин,

– В сущности, это и не тайна, - сказал Том, - и для нас это не так важно, но для меня очень приятно. Джон всегда говорил, когда был еще здесь: "Попомните мои слова, Пинч: когда душеприказчики моего папаши раскошелятся..."- он иногда выражается очень странно, такая у него привычка.

– "Раскошелятся" отличное выражение, если касается не нас, - заметил Мартин.
– Ну? Какой вы мямля, Пинч!

– Да, я знаю, - сказал Том, - только не надо мне этого говорить, не то я собьюсь. Вот уже и сбился немножко, не помню, что хотел сказать.

– "Когда душеприказчики раскошелятся", - нетерпеливо подсказал Мартин.

– Ах да, верно, - воскликнул Том, - да, да! "Тогда, - сказал Джон, - я угощу вас обедом, Пинч, и нарочно для этого приеду в Солсбери". Так вот, в письме, которое он прислал на днях, - в то утро, знаете ли, когда уехал Пексниф, - он писал, что его дела устраиваются и деньги он получит очень скоро, так нельзя ли узнать, когда мы с ним можем встретиться в Солсбери? Я ответил, что в любой день на этой неделе, а кроме того, написал ему, что у нас есть новый ученик, написал так же, какой вы прекрасный человек и как мы с вами подружились. Джон прислал мне в ответ это письмо, - Том показал его, - назначает свидание на завтра, посылает вам поклон и просит вас отобедать вместе с нами. Не там, где мы были прошлый раз, а в самой первой гостинице в городе. Прочтите, что он пишет.

– Очень хорошо, - сказал Мартин со своим обычным хладнокровием. Премного ему обязан. Буду очень рад.

Тому хотелось бы, чтобы он немножко больше удивился, немножко больше обрадовался, проявил бы несколько больше интереса к такому важному событию. Но Мартин выказал полнейшее самообладание и, прибегнув к обычному своему утешению - свисту, опять принялся за начальную школу, как будто ровно ничего не случилось.

Так как лошадь мистера Пекснифа была в некотором роде священное животное, которым мог править только он сам в качестве верховного жреца или какое-нибудь доверенное лицо, временно возведенное им в этот высокий сан, то молодые люди решили идти в Солсбери пешком; и, когда наступило для этого время, так и сделали, что было, впрочем, гораздо лучше, чем ехать в двуколке, ибо погода стояла очень холодная и ветреная.

Еще бы не лучше! На редкость приятная, здоровая, укрепляющая силы прогулка - добрых четыре мили в час, - неужели это не лучше, чем трястись, подпрыгивать и подскакивать в громыхающей, скрипучей, жесткой и неудобной старой двуколке? Даже и сравнивать нечего. Было бы оскорблением для прогулки ставить эти вещи рядом. Где это видано, чтобы двуколка ускоряла у человека кровообращение, - разве только грозя опасностью сломать ему шею и вызывая у него звон в ушах и колотье и жар во всем теле, скорее странные, чем приятные. Где это слыхано, чтобы двуколка живительно действовала на ум и энергию человека, - разве только если лошадь закусит удила и бешено помчится с косогора прямо вниз, на каменную стену, и такое отчаянное положение заставит единственного уцелевшего седока наскоро придумать новый, неслыханный способ полета на землю с облучка. Лучше чем в двуколке!