Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)

Но Мартин был слишком утомлен и угнетен, чтобы обращать, внимание на пустяки, и не заинтересовался этим открытием. Мистер Тэпли, нисколько не обескураженный его равнодушием, проводил его наверх, в приготовленную для него спальню - очень маленькую, узкую комнату с половиной окна, кроватью, похожей на сундук без крышки, двумя стульями, ковриком - вроде тех, на каких в Англии примеряют башмаки в обувных лавках, маленьким зеркальцем на стене и умывальным столиком с кувшином и тазом, которые можно было принять за молочник и полоскательницу.

– У них тут, должно быть, наводят лоск сухим полотенцем, - сказал Марк.
– Верно, страдают водобоязнью, сэр.

– Не снимете ли вы с меня сапоги, - сказал Мартин, падая на стул.

– Я совсем разбит, никуда не гожусь, Марк.

– Вы этого не скажете завтра утром, сэр, - возразил мистер Тэпли, - и даже нынче вечером, сэр, после того как попробуете вот это.
– Тут он достал большой стакан, наполненный до краев маленькими кубиками чистого, прозрачного льда, сквозь который манили из глубины, восхищая умиленного зрителя, один-два ломтика лимона и золотистая жидкость обольстительного вида.

– Как это называется?
– спросил Мартин.

Но мистер Тэпли, не отвечая ничего, погрузил в эту смесь соломинку, приятно зашуршавшую среди кусочков льда, и дал понять выразительным жестом, что восхищенному потребителю полагается тянуть через соломинку.

Мартин взял стакан, удивленно посмотрел на него, потянул через соломинку и сейчас же возвел глаза кверху в полном восторге. Больше он уже не останавливался до тех пор, пока не осушил стакан до последней капли.

– Ну вот, сэр!
– сказал Марк с торжествующим видом, принимая у него стакан.
– Если вы еще когда-нибудь устанете до смерти, а меня не случится под рукой, вам нужно только попросить кого-нибудь, чтобы сходили за коблером *.

– Чтобы сходили за коблером?
– повторил Мартин.

– Это удивительное изобретение, сэр, - сказал Марк, нежно поглаживая пустой стакан, - называется коблер; шерри-коблер - ежели называть полностью, и коблер - сокращенно. Теперь, сэр, вам уже не захочется лечь в сапогах, и вообще вы теперь совсем другой человек во всех отношениях.

После этого торжественного предисловия он принес машинку для снимания сапог.

– Не думайте, я не собираюсь опять впадать в отчаяние, Марк, - сказал Мартин, - но что, если, боже избави, мы застрянем где-нибудь в необитаемой местности, без товаров и без денег!

– Ну что ж, сэр, - отвечал невозмутимый Тэпли, - судя по тому, что мы уже видели, в необитаемой местности нам было бы не хуже, чем в обитаемой.

– О Том Пинч, Том Пинч!
– сказал Мартин задумчиво.
– Чего бы я не отдал, лишь бы быть рядом с тобой и слышать твой голос, хотя бы и в старой спальне у Пекснифа!

– О "Дракон", "Дракон"!
– отозвался Марк жизнерадостно.
– Если бы между нами не было моря, да не стыдно было бы возвращаться, и я, может быть, сказал бы то же самое. Только я тут, в Нью-Йорке, в Америке; а ты, "Дракон", в Вильтшире, в Европе; и нам предстоит добывать богатство, "Дракон", для одной молоденькой леди; а уж если ты собрался осмотреть Монумент, "Дракон", нельзя отступать с первых шагов, не то никогда не доберешься доверху!

– Умно сказано, Марк!
– воскликнул Мартин.
– Нам не следует оглядываться.

– Во всех сказках, какие я читал, сэр, люди, которые оглядываются назад, превращаются в камень, - ответил Марк, - и я всегда был того мнения, что они сами себя до этого довели, - значит, так им и надо. Желаю вам спокойной ночи, сэр, и приятных снов!

– Тогда пускай мне приснится родина, - сказал Мартин, ложась в постель.

– И мне тоже, - прошептал Марк, очутившись у себя в комнате, где его никто не мог слышать, - потому что, если в самом ближайшем будущем не придет такое время, когда быть веселым станет не так-то легко, пропади я пропадом в этой Америке!

Пусть колеблются перед ними и смешиваются тени далеких предметов, принимая фантастические очертания в неверном свете ничем не стесненной мысли, и пусть наше бледное повествование - сон во сне - так же быстро переменит место действия и перенесется на берега Англии.

ГЛАВА XVIII

имеет дело с фирмой Энтони Чезлвит и Сын, которая неожиданно теряет одного из компаньонов.

Перемена рождает перемену. Ничто другое не множится с такой быстротой. Когда человек, привыкший к узкому кругу забот и удовольствий, из которого редко выходит, удаляется хотя бы на короткий срок за его пределы, то этот уход со сцены, где он был видным актером, немедленно подает знак к началу беспорядка: как будто в оставленную им пустоту загнан по самую головку клин перемены, расколовший прочное целое на куски; и то, что срасталось и держалось вместе многие годы, рассыпается на части за столько же недель. Мина, которую не спеша подводило время, взорвалась в одно мгновенье; и то, что было недавно твердой скалой, превратилось в пыль и прах.

Это бывает почти со всеми - в разное время и в разной степени. В какой мере естественный закон перемены сказался в той ограниченной жизненной сфере, которую покинул Мартин, будет правдиво изложено на следующих страницах нашего повествования.

– До чего же эта весна холодная!
– хныкал старик Энтони, придвигаясь поближе к огню; наступил вечер, и камин опять затопили.
– В мое время она была гораздо теплее!

– Теплее или холоднее, а прожигать платье до дыр все-таки незачем, заметил любезный сын, отрывая глаза от вчерашней газеты.
– Сукно не так-то дешево, коли уж на то пошло.

– Добрый сын!
– воскликнул отец, дыша на свои холодные руки и с усилием потирая их одна о другую.
– Благоразумный сын! Он никогда не занимался такими пустяками, как наряды. Нет, нет!

– Не знаю, может и занимался бы, если б это не стоило денег, - сказал сын, опять принимаясь за газету.

– Ага!
– засмеялся старик.
– Вот именно - если бы! А все-таки, до чего же холодно!

– Оставьте огонь в покое!
– воскликнул мистер Джонас, останавливая руку почтенного родителя, ухватившуюся за кочергу.
– Неужели вы хотите разориться на старости лет, что не бережете добро?

– Теперь я уже не успею, Джонас, - отвечал старик.

– Чего не успеете?
– прорычал его наследник.

– Не успею разориться. А жаль, что не успею.

– Всегда был эгоист, каких мало, старый хрыч, - пробормотал Джонас так тихо, чтобы Энтони не слышал, и, взглянув на отца, сердито нахмурился.
– И тут верен себе. Ему жалко, что он не успеет разориться, вот как! Еще бы! А что его собственная плоть и кровь разорится, до этого ему дела нет, пускай! Ах ты старый кремень!

После этой почтительной речи он взял в руки чашку, ибо происходило чаепитие, в котором участвовали отец с сыном и Чаффи, а затем, пристально глядя на отца и время от времени останавливаясь, чтобы поднести к губам чайную ложку, продолжал в том же духе:

– Разориться, еще чего! Хорош старик, нашел о чем говорить в такие годы. Разориться захотелось, вот как? Ну, скажу я вам! Не успеет? Да, надеюсь, что нет. Если бы мог, он бы и двести лет прожил, и все ему мало. Знаю я его!

Старик вздохнул; он по-прежнему сидел, съежившись перед огнем. Мистер Джонас погрозил ему чайной ложкой из британского металла и, воспарив ввысь, подверг этот вопрос рассмотрению с самых высоконравственных позиций.