Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)

Никита перекрестился.

— Пронесло, — сказал он побледневшими губами. — Ох, Степан Сидорыч, вы ж не знаете, кто это был. Это ж сам Пугайрыбка, грузчик с порта. Такой громила, что его даже полиция боится.

— А, черт! — с досадой выругался отец. — Первый посетитель — и тот разбойник.

После Пугайрыбки зашел лысый старик с топором за поясом, видно, дровосек.

— Та-ак, — протянул он, усаживаясь за столом. — С открытием, значит. Хорошее дело. Ну что ж, побалуемся чайком. Неси-ка, милый, чайничек.

— Извольте подойти к буфету и взять чек, — сказал Никита.

— Чего это? — не понял старик.

— Чек возьмите в буфете. Заплатите деньги, тогда получите чай.

— Да ты что? — уставился на Никиту старик. — Боишься, что я убегу?

Никита развел руками:

— Такой порядок.

Старик похмыкал, но все-таки к буфету подошел и выложил на стойку медяки. Отец выдал ему чек и объяснил, что этот чек он должен отдать половому. Никита взял у насупившегося старика листочек и принес его обратно отцу. Отец проверил, тот ли это чек, и нанизал его на стальную наколку. Потом всыпал в маленький чайник ложечку чаю, а на розетку положил два кусочка пиленого сахара. Со всем этим Никита пошел на кухню и принес оттуда стакан с блюдцем, розетку с сахаром, заварной чайничек и большой чайник с кипятком.

— Вот это порядки! — покрутил старик головой. — Настоящая бухгалтерия с канцелярией.

Пришел нищий на костылях и с котомкой за плечами. Он принес с собой селедку и потребовал тарелочку, «косушку» и пару чаю.

— Никаких «косушек», — сказал Никита. — Это тебе не трактир с музыкой, а обчество трезвости. Иди к буфету, плати деньги, а мне неси чек, тогда и чай получишь.

Нищий долго сидел и размышлял. Потом надел котомку и заковылял из чайной.

Долго никого не было. Никита опять начал дремать. Голова его опускалась все ниже и ниже. Но тут муха садилась ему на лицо, он вздрагивал, со злобой хлопал себя ладонью по щеке, а через минуту опять задремывал.

Наконец пришло сразу трое. Это были крестьяне. Они принесли с собой сало и черный хлеб. Боясь, что крестьяне тоже уйдут, отец не стал требовать деньги вперед. Они поели и принялись пить чай. Отец подошел к столу и, показав двумя руками на «тот» зал, спросил:

— Не угодно ли газетки почитать?

Крестьяне переглянулись.

— А чего в них? — спросил один. — Может, война?

— Нет, войны, слава богу, нету. Разные новости: местные, столичные, иностранные.

Крестьяне опять переглянулись:

— А про землю ничего не пишут?

— Про какую землю? — не понял отец.

— Слух такой идет промежду мужиков: землю скоро делить будут.

Отец пугливо глянул на дверь и строго сказал:

— Это политика. Здесь политикой заниматься воспрещается. Здесь общество трезвости.

— Так, так, — закивали мужики. — Это правильно.

Они молча допили чай, заплатили деньги и так же молча ушли.

Отец выписал чек и отдал его Никите. Тот долго держал листок в руке, видимо, размышлял, что с ним делать. И положил его перед отцом на стойку.

В полдень приехала старая барыня в матерчатых туфлях. Она повязала кружевной фартук и, переваливаясь с боку на бок, пошла по залам. Отец ходил за ней и пританцовывал. Барыня понюхала воздух, провела пальцем по столу — нет ли пыли — и уселась за буфетом.

— Разрешите доложить, мадам Капустина: посетители обижаются, что нужно деньги платить вперед. Некоторые даже уходят. Не привыкли-с, — сказал отец.

— Ничего, — прошамкала барыня, — привыкнут. Порядок есть порядок, а беспорядок есть беспорядок. Беспорядок всегда нарушает порядок, а порядок всегда пресекает беспорядок. Так им и скажите.

— Слушаюсь, — поклонился отец и шаркнул ногой.

Барыня еще немного посидела и уехала.

— Черт бы их побрал, этих дам-патронесс! — сказал отец. — От них пользы как от козла молока.

— Это ее дом на Полицейской улице? — спросил Никита. — Огромадный такой!

— Ее. Что там дом! Муж ее председатель в банке, сорок восемь тысяч рублей в год огребает.

Никита даже пошатнулся.

— Сорок восемь тысяч?! Очуметь можно. Мне бы хоть тысячу! Хоть бы сто целковых!

Отец засмеялся:

— Ну и что б ты на них сделал?

— Что?… Нашел бы что!.. Перво-наперво сапоги б себе купил. Домой бы на деревню уехал, оженился б… Корову купил бы, вола…

Подъехала коляска.

— Еще одна!.. — вздохнул отец и пошел из-за буфета навстречу барыньке с усиками.

Барынька ласково улыбнулась отцу, кивнула Никите, а мне опять сунула мятную лепешечку.

— Ну, как вы здесь? — защебетала она. — Да у вас никого нет! Что, дух трезвости гонит всех прочь? Мадам Капустина уже приезжала? Ужасно скучная старуха! А… — Она запнулась и порозовела. — А капитана Протопопова еще не было? Впрочем… — Тут она взглянула на золотые часики, висевшие у нее на груди. — Впрочем, еще без четверти час. Ну что ж, если у вас никто чай не пьет, выпью я. Можно?

Все столы у нас были покрыты клеенкой, но для дамы-патронессы отец бросился собственноручно накрывать стол скатертью. Никита с такой быстротой помчался в пекарню за печеньем, что на его плече захлопало полотенце.

Барынька пила чай, откусывала беленькими зубками печенье и рассказывала:

— Я больше люблю миндальное. Но его почему-то здесь не делают. У моего мужа свой пароход, он каждый месяц делает рейс в Марсель и обратно, и капитан всегда привозит мне свежее миндальное печенье. А вы любите миндальное?

Отец шаркнул подошвой.

— Так точно, мадам Прохорова, люблю.

— Вот видите, значит, мы во вкусах сходимся. А «клико» вам нравится?

— Как же-с, мадам Прохорова, как же-с! Печенье — высший сорт!

— Что вы! — Барынька расхохоталась. — «Клико» — это вино.

Она все болтала и болтала. Потом опять глянула на часики и прошептала:

— Полное неуважение к даме…

Но тут зазвенели шпоры. Барынька бросилась навстречу офицеру.

— Миль пардон, миль пардон! — весело сказал офицер. — Задержался на маневрах. — Он повернулся к отцу и сделал строгое лицо: — Что же это у вас пусто? Нехорошо, нехорошо!

Отец растерянно молчал.

— Но я же говорила, что сюда нужен Поль де Кок! — Барынька топнула ножкой. — Завтра же пришлите ко мне человека!

— Кок Коком, а вот без музыки тут не обойтись, — сказал офицер. Он ударил себя ладонью по лбу и крикнул: — Эврика! У директора кожевенного завода Клиснее есть фонограф. Замечательная штука! Клиснее привез его из Парижа. Едемте! Приступом возьмем!

— Не даст, — поморщилась барынька. — Я Клиснее знаю: скряга.

— Даст! Он привез себе уже другой фонограф, еще лучше этого.