Жизнь и смерть Гришатки Соколова

"УХ ТЫ! ОХ ТЫ!"

Приволокли мужики пленников к командиру. Втащили в каменный дом к Хлыстову.

Глянул Гришатка - Вавила!

Глянул Вавила - Гришатка!

– Ух ты!

– Ох ты!

Смотрят мужики остолбенело на Вязова. Горбоносый почесал за ухом. Понимает, что вышла промашка. Видать, и вправду не тех словили.

Рассказал Вавила Гришатке, в чем дело. Вот уже две недели, как он здесь, в Тоцком. Послал Рейнсдорп дровокола в Тоцкое за продуктами.

Трудно с харчами сейчас в Оренбурге. Приехал Вязов, а назад не вернулся.

Снова, как весной, заволновались тоцкие мужики. Избрали Вавилу своим командиром.

К тоцким присоединились крестьяне соседних сел и деревень. Организовался целый отряд. Волю всем объявили. Землю барскую стали делить. А вот теперь собираются идти в Берды к Пугачеву.

– Порядок у нас строгий, - объяснил Вавила.
– Охрана. Вы уж не сердитесь, что так получилось, - обратился он к Хакиму и Узловому.

– А как же Хлыстов?
– задал вопрос Гришатка.

– Повесили, повесили, вздернули. Да ты-то мамку видел? Эй, позвать Соколову!
– крикнул Вавила.

Прибежала Гришаткина мать, взвыла при виде сына:

– Кровинушка, родненький, дитятко!

Плачет, не верит своим глазам.

– Он, он. Он самый, тетка Лукерья, - улыбается Вязов.

Примчалась сестренка Аннушка. За ней дед Тимофей Васильевич.

За ними соседи и просто тоцкие жители. Набился хлыстовский дом до отказа.

– Гришатка, Гришатка! Ух ты! И стрижен на казацкий манер, и пистолет, и сабля, и шапка, гляди, мерлушковая!

Пришлось Гришатке до позднего вечера рассказывать всем про Берды, Оренбург и Пугачева.

Пробыл мальчик в Тоцком три дня. На могилку сходил к родителю. Вволю поплакал. Повидал своих старых дружков и приятелей. Удаль свою в стрельбе показал. Похвастал про Авзянский завод.

Но вот пора и назад к царю-батюшке.

– Вот что, - сказал Вавила.
– Едем все разом.

Собралось Вавилово войско. Кто конно, кто пеше, кто в санках. Присмотрелся Гришатка. Ба - и дед Тимофей Васильевич тут же! В новых, привезенных Гришаткой козловых сапогах.

– Да куда же ты, дедушка?!

– Молчи, молчи, - оборвал старик.
– К нему, к амператору. В войско казацкое.

– Да ты же старенький, дедушка.

– Эка скажешь!
– обиделся дед. Тряхнул бородой.
– Стар, да умел! Я еще при царе Петре Первом со шведами бился...

Но тут подбежала Гришаткина мать:

– Ах ты, старый, ах ты, глупый, ах душа твоя неспокойная! Да кто же в такой мороз и в козловых сапогах! Не смеши народ. Сиди, дед, дома.

И Аннушка вцепилась в дедов армяк.

Остался дед Тимофей Васильевич.

Уехало крестьянское воинство.

– Эх, эх!
– еще долго сокрушался старик.
– Как они там без меня! Хватит ли без меня у них силушки?

БОЖИЙ СТРАННИК

Вернулся Гришатка в Берды - новостей целый ворох.

– Ой, что тут было, что тут было!
– докладывала ему Ненила.
– Дружка твоего словили.

"Какого это еще дружка?" - подумал Гришатка.

– Ну, того, того самого, что тебя плетками драл, что в водовозах у губернатора.

– Деда Кобылина?!

– Его, его самого. Он царя-батюшку травить собирался.

Рассказала Ненила, что появился старик Кобылин в слободе под видом божьего странника.

– На молебен, все говорил, иду. Из Сибири в далекий град Киев, в Киево-Печерскую лавру. Все за нашего царя-батюшку помолиться там обещался. Я ему еще сухарей на дорогу дала и баранины кус зажарила, - призналась Ненила.
– А он, ох, ох, душонка его бесстыжая, мне же в котелок, где уха для государя варилась, взял и подсыпал отраву.

– Повесили?
– поинтересовался Гришатка.

– Нет, нет! Отпустил его государь. Говорит: "Ступай в свой Оренбург. Не имею на тебя зла, потому что человек ты глупый и темный. Иди и подумай". Да еще этому супостату десять рублей пожаловал. Чудной наш батюшка. К людям доверчив. Воистину царская, святая у него душа.

Пожалел Гришатка, что не к нему в руки старик попался. "Ишь ты, царя-батюшку явился травить! Да я бы его, как Хлыстова, на одну перекладину!" - совершил свой приговор Гришатка.

ПОРТРЕТ

Сидел как-то Гришатка в царевой горнице.

Взял лист бумаги, карандаш и стал рисовать портрет Пугачева.

Нарисовал коня, на коне верхом царя-батюшку. Бороду нарисовал, генеральскую ленту, пистолеты за поясом. Снизу написал: "Царь-государь Петр Третий Федорович".

Посмотрел Пугачев на портрет, усмехнулся.

– Похож, как есть похож. Мастак ты, Гришатка.
– Потом подумал и произнес: - А знаешь, Гришатка, я вовсе не царь.

Вылупил Гришатка на Пугачева глаза: "Ну и шутник батюшка. Право, такое скажет".

– Не царь, не царь, - повторил Пугачев.
– А простой казак Пугачев Емельян Иванович. Вот так-то, Гришатка.

Лицо у Гришатки стало глупым-преглупым. Рот по-лягушечьи разинулся до ушей. Не знает, как и принять слова государевы.

– А как же царские знаки?
– потянулся Гришатка рукой к груди Пугачева.

– Знаки?
– Пугачев рассмеялся.
– Так это с прусской войны. Картечины эти царские знаки мне припечатали.

Провалилась под Гришаткой земля. Голова закружилась. Думал, царь настоящий. А тут казак, да к тому еще и простой. Обидно до слез Гришатке. Смотрит мальчик на шапку свою, смотрит на валенки. Выходит, и шапка не царская, не царские валенки.

Бродил в этот день мальчик по Бердам, словно в воду опущенный.

А вечером под большим секретом рассказал о словах Пугачева Хлопуше.

– Эку новость принес!
– рассмеялся Хлопуша.
– Вестимо, не царь. Вестимо, Пугачев Емельян Иванович. Стал бы тебе настоящий царь воевать для народа землю и волю. Эх ты, Гришатка!

Смутился Гришатка.

– Царь наш батюшка, - продолжал Хлопуша, - тем и велик, что он сам из народа и что для народа он первый заступник.

– Так, дядя Афанасий, он же не царь!