Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
А ведь кое-кого не мешало бы и поджарить: не так, чтобы досмерти, а так, чтобы для науки! — подумал я про себя.
Начальная школа и любовь
Мне еще не исполнилось и семи лет, когда в 1946 году я пошел в 13-ю мужскую среднюю школу. Школьных принадлежностей тогда в магазинах не было. Мама сшила из брезента мне портфель; из листов старых студенческих работ, чистых с одной стороны (она принесла их из ВУЗа, где работала), скрепками собрала тетради, налила в пузырек из под лекарств чернила. А чернила приготовлялись так: брали химические карандаши (таких, пожалуй, уже нет в продаже), оставшиеся еще с довоенного времени, вынимали из них грифель и растворяли его в воде. Перо обычно брали из довоенных запасов и прикручивали к деревянной палочке ниткой или проволокой. Мама преподавала
Меня отводили в школу и приводили обратно. Самому переходить улицы не позволяли. Еще бы — по этим улицам курсировали с частотой в полчаса раз трамваи и троллейбусы, а также иногда проезжала такая экзотика, как танк, автомобиль или фаэтон. Иногда мама или бабушка запаздывали брать меня. Тогда я медленно, крадучись шел по направлению к дому, иногда доходя до самих дворовых ворот, и как только видел спешащую ко мне маму или бабушку, стремглав бросался бежать назад к школе, не разбирая ни переходов, ни проходящих по улицам трамваев, троллейбусов и танков.
Когда меня уличили в этом, то провожать и встречать перестали. Никаких ярких впечатлений от первых классов школы у меня не осталось. Школа была старая еще дореволюционной постройки с печным отоплением и, слава Богу, с раздельными кабинетами в туалете. Матом тогда еще в младших классах не ругались и сильно не дрались. Поэтому товарищи ко мне относились терпимо.
Моего дедушку Александра, которого я называл «дедушка Шура» (между прочим, великорусского шовиниста, графа в прошлом), просто умилял контингент нашего класса. Вообще мой дедушка был большим специалистом в национальном вопросе. Он считал, например, что все грузины — «шарманщики и карманщики». Опыт жизни, видимо, научил его этому. Про армян он говорил, что «их сюда привезли в корзинах». Когда-то давно, рассказывал он, армян свозили из горных армянских селений на строительство Тбилиси как «гастарбайтеров». Причем привозили на лошадях в больших корзинах — лошади были этими корзинами навьючены. Почему-то это считалось обидным. А что, их должны были вывозить из нищих горных селений золотыми каретами? Евреев дедушка вообще всерьез не воспринимал. Даже самый богатый еврей был для него просто «бедный еврейчик». Видимо, это было ошибкой, и не только моего дедушки!
— А ну, назови всех евреев в классе! — приказывал мне дедушка Шура. И я начинал перечислять:
— Амосович, Симхович, Лойцкер, Мовшович, Фишер, Пейсис … — и так фамилий десять-двенадцать.
Дедушка кайфовал:
— Мовшович, Фишер, — подумать только! — Пейсис, — какая прелесть, — Пейсис, — ведь нарочно не придумаешь!
— А ну, назови всех армян в классе! — теперь приказывал он.
— Авакян, Джангарян, Погосян, Минасян, Похсранян …
— Хватит, хватит, — стонал дедушка, — Похсранян — это шедевр! «Пох», — это по-армянски — «деньги», а «сранян» — что это? Неужели «Похсранян» — переводится как «Деньгокаков»? Ха, ха, ха, — какая прелесть! — умилялся дедушка. — Послушай, Нурик, ну а русские в классе есть?
— Есть, один только — Русанов Шурик — отличник!
— Хорошо, есть хоть один, да еще отличник! А грузины есть? Ведь Тбилиси
— Грузия все-таки!
— Есть, двое — Гулиа и Гулиашвили!
Дедушка хохотал до слез, — ничего себе ассортимент — Герц и Герцензон! Ха, ха, ха!
Дело в том, что по иронии судьбы, у нас в классе были именно две фамилии с одинаковыми грузинскими корнями — Гулиа (что по-грузински переводилось как просто «сердце») и Гулиашвили («сын сердца»). Дедушка, как полиглот и настоящий аристократ, кроме русского говорил еще по-немецки и по-французски, а также знал местные языки — грузинский и армянский, он перевел эти фамилии на немецкий лад. Получилось очень складно, ну просто как название фирмы: «Герц и Герцензон». Я — это Герц (сердце), а Герцензон (сын сердца) — Гулиашвили.
Но не во всех школах Тбилиси был такой контингент. В элитных районах (проспект Руставели, площадь Берия и т. д.) в классе могли быть одни грузинские фамилии. А наш район был армяно-еврейским, вот и фамилии соответствующие.
Но затем, к сожалению, меня перевели в 14-ую школу, где доминировал почти чисто армянский контингент, жидко разбавленный грузинским. Еврея уже не было ни одного. Вот в этой-то школе, начиная класса с пятого, и начались мои неприятности, аналогичные тем, что были в детском саду. Туалеты в этой школе были кавказские или азиатские; ученики дрались
и ругались скверными словами.Я, уже в зрелые годы, встречался, кроме русского, с другими языками: английским, немецким, грузинским, армянским и идиш. Так вот, на английском и немецком языках матерные ругательства безобидны. По-немецки даже мужской член называется безобидно: «шванц» — «хвост», «хвостик». Когда будет необходимо, я буду пользоваться таким безобидным термином. По-русски же соответствующий термин восходит к словам «хвоя», «хвоинка» — как-то уж очень убого и малогабаритно! Правда, существует легенда о том, что когда император Александр Второй в детстве прочел на заборе выражение из трех букв и спросил своего воспитателя поэта Василия Андреевича Жуковского что это означает, тот, нимало не смутившись, ответил:
— Ваше величество, это повелительное наклонение от слова «ховать», то есть «прятать»!
Конечно же, «неприличные» вещи нужно прятать — вот вам и другое толкование происхождения обсуждаемого термина.
На идиш ругательства выглядят как-то комично, но может, я далеко не все знаю. Например, глупому человеку говорят: «У тебя «хвостик» на лбу лежит», или «твой лоб и мой «хвостик» — два приятеля». Забавно и не очень обидно, не правда ли?
Ругательства на грузинском языке, пожалуй, по обидности могут быть сравнимы с русскими, то есть обиднее, чем на предыдущих языках. Но я не слышал более обидных и грязных ругательств, чем на армянском языке. Тут часто присутствуют в одной фразе и онанизм, и орально-генитально-анальный секс, и даже жир с заднего места матери обругиваемого персонажа. Ужас! После армянских ругательств, как сказал бы незабвенный Фрунзик Мкртычян: «Даже кушать не хочется!»
Разумеется, я не мог поддерживать разговоры моих армянских товарищей, выдержанных в подобных тонах; в туалеты, которые мне предоставляла 14-я школа, я ходить тоже не мог; не мог и адекватно отвечать на зуботычины и пощечины одноклассников. И постепенно начались мои, уже несколько забытые с детского сада, терзания. Меня называли бабой, гермафродитом, засранцем; плевали, писали и даже онанировали мне в портфель, пока я выходил из класса на перемену; не опасаясь возмездия, отвешивали пощечины. Одним словом, «опускали» как могли. Когда кончались уроки, я стремглав убегал домой, так как брюки мои или были мокрыми, или готовы были стать таковыми. Азиатские туалеты, увы, мне были недоступны!
А тут, вдобавок, со мной случилось то, что обычно и случается с мальчиком в отрочестве — я стал понемногу постигать половые влечения и любовь. Началось все с происшествия в ванной. Горячей воды у нас, разумеется, не было, да и холодная еле дотягивала до нашего третьего этажа. Но рано утром и поздно вечером она еще поступала. Для разогревания воды служили большой медный бак, который надо было топить дровами, углем, опилками, старыми книгами — чем придется.
И вот однажды поздно вечером, почти ночью, я нагрел бак воды и решил искупаться. Распылителя на душе не было, и вода лилась сверху тоненькой струйкой. И струйка эта ненароком попала на место, которое я, как уже упоминал, буду называть «хвостиком». Эрекция не заставила себя ждать, я стоял под этой струйкой, чувствовал, что лучше отойти в сторону, но не мог. Древнейшее из ощущений — либидо не позволяло мне этого сделать. Уж лучше бы горячая вода закончилась в баке, и душ обдал бы меня отрезвляющим холодом. Но бак был полон, и оргазм стал неминуем. Вдруг все тело охватила сладкая истома, затем начались судорожные движения туловища, от которых я даже свалился в ванну. И последовало сильнейшее из тех сладостных ощущений, которые только доступны миру животных и людей, называемое оргазмом.
Я уже решил, что умираю, только удивлялся, почему смерть так легка и сладостна. Заметил также, что это новое ощущение сопровождалось выделением какой-то прозрачной клейкой жидкости, похожей на яичный белок. Что это, откуда жидкость, где я нахожусь — в обшарпанной, загаженной ванной, или в сказке?
Немного отдохнув, я решил повторить опыт — страсть к исследованиям оказались сильнее страха смерти. И опыт снова удался! Первое время я только и занимался тем, что повторял и повторял опыты, модифицируя их исполнение, и видимо, скоро дошел до общепринятого метода. Но тут меня взяло сомнение — все имеет свой конец, и видимо, запас этой жидкости тоже не безграничен в организме. Кончится жидкость, и в худшем случае — смерть, а в лучшем — прекращение этого восхитительного чувства. А без него уже жизнь казалась мне совсем ненужной!