Жизнь Исуса Христа

Но опять встретился один из наивных перерывов, — так верно и живо переданных евангелистами, указывающий нам непонимание и духовное неведение после такого продолжительного пользования высоким учением! И мы должны быть благодарны за такое их откровенное смиренное сообщение относительно их простоты и неведения; потому что ничто не может в такой степени доказать крайней перемены, которая совершилась в их душах. Прежде люди робкие, плотяные, проникнутые насквозь племенными предрассудками и непросвещенные, должны были преобразиться в апостолов, которых достоинство нам известно и которые, — будучи вдохновлены виденными ими делами и наитием Святого Духа, давшего им мудрость и слово, — стали могущественнейшими мировыми учителями, прежде чем непродолжительная жизнь их окончилась мученическою смертью.

Господи, покажи нам Отца, сказал Филипп из Вифсаиды, и довольно для нас.

Покажи нам Отца! Чего же ожидал Филипп? Какого-нибудь Богоявления, сопровождаемого землетрясением? Какого-нибудь ослепительного блеска с небес? Разве Он еще не познал, что Невидимый не может быть видим смертным оком, — что конечное не может достигнуть до того, чтобы видеть бесконечного, что те, которые хотят видеть Бога, не должны творить для себя никакого подобия, что Его торжественное молчание может быть прервано для нас единственно только через посредника наших к Нему обращений, — Его существование понято только чрез размышление о сотворенном Им? Ужели он в течение трех лет, бывши постоянно при Иисусе, не знал, что ходил с Богом, что ни он, ни другой смертный в мире не может познать Бога более, чем будет открыто о Нем Единородным Сыном, находящимся в лоне Отчем?

Но в ответе на этот вопрос не было никакого оттенка неудовольствия, а едва заметное выражение грустного удивления. Столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня, видел Отца; как же ты говоришь: покажи нам Отца?

Затем, указывая на слова свои и на дела, — возможные только при вселении в Нем Его Отца, — Он стал сообщать им о сошествии Святого Духа и о том, каким образом этот Утешитель, поселясь в них, соединит их с Отцом и с Ним.

Но Иуда Леввий встретил новое затруднение. Он не понял, что глаза могут видеть только то, что подлежит зрению; не понял, что не должен был касаться того, что Господь открывает для взоров только тех людей, понимание которых настолько обширно, что объемлет свободно духовные предметы. Господи! спросил он, что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не миру?

Причиною этого была полная неспособность мира различать явление физическое от духовного, — недостаток, которым страдал сам Филипп. Но не отвергая вполне явления своего миру, Иисус преподал ученикам только ключ к пониманию Его слов, что Бог живет с тем, кто любит Его и что доказательство любви есть послушание. Потому что все остальное поучение относилось к Утешителю, которого Он пошлет и который напомнит им все. Затем Он ниспослал на них благословение мира, предполагая добавить еще немного, потому что начинается Его столкновение с князем мира.

При этих словах апостолы пришли в движение. Встаньте, сказал Он им, пойдем отсюда.

Поднявшись из-за стола, они воспели гимн, который, может быть, составлял последний отдел «аллилуия» и заключал 114,115 и 116 псалмы. Какую неувядаемую прелесть должны были получить эти псалмы от пения в таком обществе и каким глубоким значением обладали многие из стихов для некоторых из собеседников! С каким чувством пели они: Объяли меня болезни смертные, муки адския постигли меня; я встретил тесноту и скорбь. Тогда призвал я Имя Господне: Господи избавь душу мою; или Что воздам Господу за все благодеяния — Его ко мне? Чашу спасения прииму и имя Господне призову, или Славлю Тебя, что ты услышал меня и соделался моим спасением. Камень, который отвергли строители, соделался главою угла. Это от Господа и есть дивно в очах наших.

Прежде отправления в сад Гефсиманский, Иисус сказал апостолам еще слово, в котором предложил, — если хотят, чтобы вера их была плодовита и желают спастись от рассеяния, — быть в теснейшем общении друг с другом, изложив это поучение в притче «о лозе виноградной и ветвях». Поводом к этому было или вкушение за Вечерей «плодов от лозы виноградной», или посеребренные лунным светом живые виноградные лозы, обвивавшиеся вкруг решетчатых окон, или колоссальные золотые гроздья, украшавшие ворота храма. Он объяснил им, как глубок будет тогда для них источник радости в ожидающих их от ненависти мира преследованиях, а затем, в более пространном и ясном слове, передал им, что хотя разлука с Ним теперь слишком для них тягостна и прискорбна, но в действительности Его удаление будет для них лучше, потому что Он может тогда еще ближе, чем прежде, присутствовать с ними духом. Все это устроится при сошествии Утешителя Духа, который теперь с ними, а тогда будет в них. Это сошествие обличит мир о грехе, о правде и о суде, а их наставит на всякую истину и сообщит им будущее. Он прославит Меня, потому что от Моего возмет и возвестит вам, а теперь, прибавил Иисус: Я иду к Отцу; еще мало и вы не увидите Меня, а потом еще мало, и снова свидитесь со Мною.

Не понимая этих слов, ученики начали шепотом спрашивать друг друга: что бы это значило? Они с радостью спросили бы Его самого, но глубокое благоговение, которым они были к Нему проникнуты, мешало высказаться. Они чувствовали, что и так уже часто прерывали поток Его высоких дум, с одной стороны, не дельными вопросами, за которые хотя Он и не упрекал их, но которые видимо печалили Его, с другой — неправильным пониманием того, что Он старался втолковать им. Но пока они перешептывались, Учитель с кротостью явился к ним на помощь. Сначала наступит для них, — сказал Он, — непродолжительный час печали, но за ним последует радость, которой никто не отнимет у них и которой не будет конца. Потому что какая бы ни была у них нужда, стоит только им попросить у Отца, и она будет удовлетворена. К этому Отцу, который любит их, потому что они уверовали в Него, — к этому Отцу, от которого пришел, Он возвращается.

Такие ясные и утешительные слова глубоко тронули апостолов. Но Иисус с грустью остановил их восторг. Слова Его водворяли мир в настоящем, бодрость и надежду в будущем; но Он знал и передал им, что приблизился час, когда все они разбегутся от себялюбивого страха и оставят Его одного, а если не одного, то потому только, что Отец будет с Ним. После этого Он возвел к небу очи свои и произнес великую молитву, в которой просил, чтобы Отец облек Его добровольное человечество снова в вечную славу, которую Он сам сокрыл, приняв вид раба, — чтобы именем своим охранил тех, которые любили Его и странствовали с Ним в мире, чтобы освятил и сделал совершенными не их одних, но всех живущих на земле и все дальнейшие поколения, которые уверуют в их слова.

Когда смолкли последние звуки этой Божественной молитвы, они оставили горницу и вступили при лунном свете в молчание восточной ночи.

ГЛАВА LVII Гефсимания. Последняя борьба и взятие под стражу

Путь их проходил через одни из городских ворот, вероятно, через те, которые соответствуют нынешним воротам св. Стефана, вниз по ступеням рва, через Вади Кедрон, который лежит на сто футов ниже, а затем по красивому зеленому откосу [687] . Кто посещал эту местность, именно в это самое время года и в этот самый час ночи, кто насладился этою торжественною тишиною ее молчания, несмотря на близость городской стены, кто видел эту густую тень от объемистых стволов древних олив и падающий на дерн лунный свет, который едва прокрадывается между серебристою зеленью, тот скорее всего может представить себе чувство благоговения, объявшее души галилеян, когда, не прерывая молчания, с тяжелою скорбью в сердце, следовали они за тем, кто со склоненной головою и со скорбным сердцем шел впереди их на добровольный суд.

687

Матф. 26, 36–46. Марк. 14, 32–42. Лук. 22, 39–46. Иоанн. 18, 1–2.

Нам известен один только случай, совершившийся в этот последний достопамятный переход в полночь к Гефсиманскому саду. Это было последнее предостережение ученикам вообще и св. Петру в особенности. Может быть, что сумрак, молчание, перемена положения, глухое эхо собственных шагов, таинственный вид, который носили на себе их движения, мучительное чувство, что предательство делает теперь свое дело, начали уже возбуждать холодный трепет робости в апостолах.

С грустью обратился к ним Иисус и сказал, что нынешнею же ночью все соблазнятся о Нем; все признают, что общение с Ним есть камень преткновения на их пути. Исполнится древнее пророчество; поражу пастыря и разсеются овцы [688] . Апостолы только отрицали возможность с их стороны покинуть Господа, а Петр, затронутый видимым недоверием к его стойкости, преследуемый печальной думой, что Иисус почувствовал в отношении его некоторое сомнение, громче и выразительнее прочих опровергал всякую мысль об отречении. Если все соблазнятся, он не соблазнится никогда. Не тайное ли предчувствие заставляло его давать такие сильные, строгие клятвенные обещания? Не оно ли вынуждало его уверять, что он не допустит лжи и будет упорно стоять за правду, так что, если бы стали угрожать ему смертью, то самая близость смерти не заставит его решиться на подобное отречение? В мрачном молчании выслушал Иисус обеты, которые в скором времени должны были разлететься прахом.

688

Зах. 13, 7.

Беседуя таким образом, пришли они в Гефсиманию, отстоявшую почти на три четверти версты от городских стен. Это был простой или фруктовый сад, обнесенный, вероятно, невысокой оградой. По частому пребыванию там Иисуса и Его последователей можно думать, что он принадлежал какому-нибудь расположенному к Нему владельцу. Гефсимания означает по-еврейски «жом для масла» и получила, вероятно, название от прессовки олив, растущих там во множестве и передавших свое имя холму. Кто побывал весною в полдень в садах энганнимских и назаретских и помнит приятную тень под сплетшимися ветвями олив, гранат, фиг и мирт, тот может вообразить, как был хорош Гефсиманский сад. Место, указываемое преданием, почтенно и прекрасно, по древности и великорослости седых ветвистых олив, из которых одна известна под именем «дерева борьбы», но мне кажется слишком людно для того, чтобы признать действительным местом древней Гефсимании. Оно находится на самом пересечении двух путей, ведущих через вершину и откос Елеонской горы. Надо думать, что Гефсиманию времен Спасителя следует отыскивать неподалеку от указываемого ныне места в одной из уединенных впадин, напоминающих это зрелище, полное благоговейного ужаса и трогательной таинственности. Впрочем, если трудно определить с точностью местность тогдашней Гефсимании, то в общем виде положение ее ясно. И в то время, как нынче, едва пробивающийся свет луны, сероватые листья, темно-бурые стволы, нежная зелень трав, впадина, над которой возвышаются с восточной стороны гора Елеонская, с запада — Иерусалим, составляли прелесть места, представляющего, пока будет существовать время, бессмертный интерес, как места, куда Спаситель мира входил один в долину тени.