Жизнь как год

Я подхожу, а она все сидит, и деревья вокруг стоят совершенно зеленые. Не могли они так распуститься за день. Неделю нужно на это.

— Ну, как? — спрашиваю я.

Никса смотрит на меня отсутствующим взглядом.

— У вас тут хорошо. Весь лес зазеленел.

— Давно вы меня ждете?

— Минут десять.

Десять минут назад деревья вокруг нашего института вдруг покрылись листвой.

Подходит шеф и смотрит на девушку испуганно-недоверчиво, потом говорит:

— Познакомь.

Как я могу их познакомить? Я даже не знаю ее имени. Я просто говорю:

— Знакомьтесь.

Они протягивают друг другу руки, но имен тоже не называют. Шеф-то, конечно, просто забыл свое.

Мимо идут научные сотрудники и инженеры. Деревья стоят зеленые-зеленые.

— У вас должно получиться тоже, — говорит она моему шефу. — Я знаю. Вы ведь сейчас пойдете по правой стороне Красноармейской?

— Да. — Шеф трясет головой и приходит в себя.

— Вам это понравится, вот увидите.

— А вы?

— Мы пойдем по берегу через Лагерный сад.

Я думал, шеф обидится, но он словно сам желает отделаться от нас. Конечно, у него жена, дети, магазин, ясли, то да се. Он наскоро прощается и чуть ли не бегом бросается по краю лесопитомника к Южной площади, от которой и начинается улица Красноармейская. А девушка подходит к проходной и кладет свои цветы на бетонную плиту, так что становится ясным, что они не просто здесь брошены, а подарены тем, кто будет проходить мимо.

Мы идем по бетонной дороге к обрыву, бетон через сто метров кончается, дальше ведет тропинка, по правую сторону которой тянется огромный пустырь-свалка с предупреждениями на фанерных щитах: «Свалка мусора запрещается!»

— Не смотри туда, — говорю я. — Вот влево ионосферная станция. Здесь красиво.

— Да, — отвечает она. — Красиво тут у вас. Только и пустырь должен зеленеть.

— Он и в хорошие-то годы не... — начинаю я и замолкаю.

Пустыря нет. Вернее, он есть, но... но какой же это пустырь-свалка?! Зеленеющие бугры и ложбинки. Густая трава скрыла отбросы человеческой деятельности.

— Да-а... — говорю я. — А завтра снова все завалят мусором.

— Жаль, что завалят. Но что я могу сделать?

Мы идем и разговариваем, а иногда молчим. Легко и разговаривать, и молчать. Зеленеют маленькие березки возле нашего института и старые березки и осины в Лагерном саду. А потом мы идем по проспекту Ленина к центру города.

Воздух над городом чист. Солнце высоко стоит над левым берегом Маны, но уже можно представить, каким будет закат, — мягким, теплым, во все небо.

— Ты замечаешь, что творится с природой? — спрашиваю я.

— Замечаю.

— Наверное, она слишком долго ждала тепла, все в ней уже было подготовлено к сегодняшнему дню, но удерживалось холодами; и вот солнце и тепло — как пусковой импульс. Поэтому все расцвело и распустилось...

У главного корпуса политехнического, где проспект Ленина сбегает с горы вниз и открывается вид на главпочтамт и низинную часть города, я вдруг смутно ощущаю что сейчас своими глазами увижу разгадку тайны. Вот она рядом, тайна, нужно какое-то усилие мысли, чтобы сообразить, что же происходит. Небольшое усилие воображения. Надо мной шелестят на легком ветерке листья, шумят несущиеся мимо машины, проходят люди, в основном студенты, а я стою и пытаюсь прочистить какие-то фильтры в своем головном мозге. Я чувствую, что только здесь, только сейчас смогу понять все.

А она стоит и улыбается, она знает все. И как, наверное, смешон я, ничего не понимающий, беспомощный и страдающий от этого.

Кто-то пробегает мимо, вниз, и кричит:

— Смотри, а там еще голые деревья!

Конечно, можно все видеть и быть слепым. Как я... Над нами березы шумят листьями, а там, внизу, в тополиной аллее, нет еще и намека на зелень, словно весна там еще и не начинается. Это и объяснимо, и немного жутковато. Слишком резок контраст.

— Ну, пошли, — говорит она.

— Такого не может быть, — бормочу я. — Невозможно... Мор, что ли, на них напал какой?

— Да нет же. Просто нужно, чтобы их кто-нибудь разбудил. Они, конечно, распустятся и сами, но все же лучше им помочь.

— Это как же?

— Просто пройтись рядом и представить себе молодую листву. Деревья надо любить.

— Так это ты помогла деревьям по одной стороне Красноармейской?

— Я. Я еще и в лес ходила.

— А другая сторона?

— А по другой стороне уже, наверное, прошел твои шеф. У него это должно получиться.

— Да откуда у него может взяться такое свойство?

Никса смотрит на меня и тихонечко лает. Это она голос свой проверяет.

— Оно передается от человека к человеку. Я сразу поняла, что у него получится.

— А у меня?

— Ты же не веришь...

— С научной точки зрения это ерунда. Невозможная вещь.

— Тогда у тебя ничего не получится.

— Конечно, нет. И ни у кого не может такое получиться.

— Не может? А ну, смотри!

Она бросается вниз по ступеням. Никса за ней. А я остаюсь стоять. Зеленая волна движется вниз по проспекту. Сверху все отлично видно. Ну и явление природы! Там, внизу и впереди, была тополиная аллея, и вот по ней зашагал светло-изумрудный цвет. Движение зелени даже немного опережало ее.

Я догоняю ее и говорю:

— Попробую сам.

Но у меня ничего не получается. Я и убеждаю себя, и настраиваю, я вроде бы и люблю лес, и хочу, чтобы он зазеленел, но ничего, ничего у меня не получается.

Я могу так идти сколько угодно среди голых деревьев, пока им не придет время распуститься самим.

В общем, я оказываюсь неспособным делать чудеса. Но у меня находится другое занятие: показывать _ей_ город. Так и идем мы с ней до самой ночи, и собака, устав, еле плетется за нами.

Обидная мысль приходит мне в голову.

Может, ей нужна рядом с собой обыденность. Может, чудеса невозможны без чьей-то ординарности... Ладно. Пусть так. Но уж мне-то эта тайна все равно очень, очень нужна.

Я теперь каждый год буду ждать весну, ждать пору, когда деревья вот-вот начнут распускаться. Я пойду среди голых стволов. Но деревья, наверное, так и останутся голыми. А потом мы пойдем с ней, и Никса побежит за нами. И тогда все вокруг начнет зеленеть. Но я не буду завидовать, я буду только тихо радоваться и каждый раз у меня будет возникать надежда, что когда-нибудь и я научусь оживлять лес.