Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

– Гроза идет, – сказал Самгин, выходя из беседки, – солдат откликнулся:

– Пускай идет, – и со свистом рассек палкой воздух. – Не желаете беседовать? Не надо, – безобидно пробормотал он.

Возвратясь в дом, Самгин закусил, выпил две рюмки водки, прилег на диван и тотчас заснул. Разбудил его оглушительный треск грома, – в парке непрерывно сверкали молнии, в комнате, на столе все дрожало и пряталось во тьму, густой дождь хлестал в стекла, синевато светилась посуда на столе, выл ветер и откуда-то доносился ворчливый голос Захария:

– Ольга, унеси молоко, скиснет! Теперь уж не приедут. Ах ты, господи...

Затем по стеклам дробно застучал град. Самгин повернулся лицом к стене, снова пытаясь уснуть, но вскоре где-то раздался сердитый окрик Марины:

– Есть тут кто-нибудь? Чаю скорее. Спроси Ольгу – белья женского нет ли, платья? Ну, халат какой-нибудь...

Самгин подошел к ней как раз в тот момент, когда молния встряхнула, зажгла сумрак маленькой комнаты и Марина показалась туго затянутой в шелк.

– Хороша? – спросила она. – А всё капризы Лидии, – надо было заехать в монастырь, ах... Ну, уходи, раздеваться буду!

Ее крупная фигура покачивалась, и как будто это она встряхивала сумрак. Самгин возвратился в зал, вспомнив, что тихий роман с Никоновой начался в такой же дождливый вечер; это воспоминание тотчас же вызвало у него какую-то торжественную грусть. В маленькой комнате шлепались на пол мокрые тряпки, потом раздался возмущенный возглас:

– Тише, Ольга, ты меня уколола...

Вошла Марина в сером халате, зашпиленном английскими булавками, с полотенцем на шее и распущенными по спине волосами, похожая на княжну Тараканову с картины Флавицкого и на уголовную арестантку; села к столу, вытянув ноги в бархатных сапогах, и сказала Сангину:

– Ну-ко, хозяйничай, угощай!

Захарий, улыбаясь радостно и виновато, внес большой самовар, потоптался около стола и исчез. Выпив большую рюмку портвейна, облизнув губы, она сказала:

– Жил в этом доме старичишка умный, распутный и великий скаред. Безобразно скуп, а трижды в год переводил по тысяче рублей во Францию, в бретонский городок – вдове и дочери какого-то нотариуса. Иногда поручал переводы мне. Я спросила: «Роман?» – «Нет, говорит, только симпатия». Возможно, что не врал.

Вытирая полотенцем мокрые волосы, она продолжала:

– Философствовал, писал сочинение «История и судьба», – очень сумбурно и мрачно писал. Прошлым летом жил у него эдакий... куроед, Томилин, питался только цыплятами и овощами. Такое толстое, злое, самовлюбленное животное. Пробовал изнасиловать девчонку, дочь кухарки, – умная девочка, между прочим, и, кажется, дочь этого, Турчанинова. Старик прогнал Томилина со скандалом. Томилин – тоже философствовал.

– Я его знаю, он был репетитором моим, – сообщил Самгин.

– Вот как?

Марина посмотрела на него, улыбаясь, хотела что-то сказать, но вошли Безбедов и Турчанинов; Безбедов – в дворянском мундире и брюках, в туфлях на босых ногах, – ему удалось причесать лохматые волосы почти гладко, и он казался менее нелепым – осанистым, серьезным; Турчанинов, в поддевке и резиновых галошах, стал ниже ростом, тоньше, лицо у него было несчастное. Шаркая галошами, он говорил, не очень уверенно:

– Человек должен ставить пред собой высокие цели...

– Очень правильно, – откликнулась Марина. – Но какие же?

Садясь рядом с нею, он сказал:

– Вообще – жить под большим знаменем... как, например, крестоносцы, алхимики.

Безбедов стоя наливал в стакан вино и бормотал:

– Нам старые знамена не подходят, мы люди самодельные.

– Что это значит? – спросил Турчанинов, видимо, искренно заинтересованный словом,

– Ну, – как сказать? – проворчал Безбедов, глядя в стакан. – Интеллигенция... самодельная. Нам нужно: хомут, узду и клочок сена пред глазами, чтоб лошадь шла вперед, – обязательно!

Турчанинов молча и вопросительно посмотрел на него – и спросил:

– Клочок сена?

– Ну да, – грубо сказал Безбедов, – вместо знамени.

– Брось, Валентин, – посоветовала Марина. Дождь стал мельче, стучал в стекла порывисто и все торопливее, точно терял силу и намеревался перестать.

Гудел ветер, глухо шумели деревья.

В дверях появилась девушка и почему-то сердитым голосом сказала:

– Лидия Тимофеевна не придет, просила принести ей чаю и рюмку какого-нибудь вина.

– Крысавица, – сказал Безбедов, посмотрев вслед ей, когда она уносила чай. – Крысиная мордочка.

Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо пил горячий чай, подливая в стакан вино. Самгин, хозяйничая за столом, чувствовал себя невидимым среди этих людей. Он видел пред собою только Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая с одной на другую, – глаза ее были задумчиво прищурены.

Ложка упала, Самгин наклонился поднять ее и увидал под столом ноги Марины, голые до колен. Безбедов подошел к роялю, открыл футляр гитары и объявил:

– Пусто. Впрочем, я не умею играть на гитаре.

– Пойду, взгляну, что с ней, – сказала Марина, вставая. Безбедов спросил:

– С гитарой?

Турчанинов взглянул на него удивленно и снова начал пить чай с вином, а Безбедов, шагая по скрипучему паркету, неистовым голосом, всхрапывая, стал декламировать:

Я – тот самый хан Намык,Что здесь властвовать привык!Все, от мала до велика,Знают грозною Намыка!

Остановился, помолчал и признался:

– Забыл, как дальше.

Самгин вдруг понял, что Безбедов пьян, и это заставило его насторожиться. Глядя в потолок, Безбедов медленно припоминал:

Я прекрасно окружен,У меня... сто сорок жен!Но – на-днях мне ясно стало,Что и этого мне мало.

– Очень забавно, – сказал Турчанинов, вопросительно глядя на Самгина. Самгин усмехнулся, а Безбедов подошел к столу и, стоя за спиной Самгина, продолжал сипеть: