Жизнь Ленина. Том 1

В августе 1918 года Ленин удваивает усилия. Он пытается помешать ухудшению политического климата. Второго августа он произносит три речи. В это время до него доходит весть о крестьянском восстании в Пензенской губернии. Он отправляет в Пензу Евгению Бош, народного секретаря внутренних дел Украины, для сбора информации о крестьянском недовольстве. Бош сообщила из Пензы по телеграфу, что против Советской власти восстало пять волостей. Ленин телеграфирует инструкции в губернский исполком (копия: Евгении Бош): «...провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Экспедицию пустите в ход. Телеграфируйте об исполнении». Через три дня Ленин шлет вторую телеграмму: «Крайне удивлен отсутствием сообщений о ходе и исходе подавления кулацкого восстания пяти волостей. Не хочу думать, чтобы вы проявили промедление или слабость при подавлении и при образцовой конфискации всего имущества и особенно хлеба у восставших кулаков»⁴⁷¹.

Крестьянские восстания происходили не только в Пензенской губернии.

На митинге в Сокольническом районе 9 августа Ленин говорил: «Русская революция бросила искры во все страны мира и еще ближе подвинула к краю пропасти зарвавшийся империализм. Товарищи, тяжело наше положение, но мы должны преодолеть все и удержать в своих руках знамя социалистической революции, поднятое нами. Рабочие всех стран смотрят на нас с надеждой. Вы слышите их голос: продержитесь еще немного, говорят они. Вы окружены врагами, но мы придем к вам на помощь и общими усилиями сбросим, наконец, в пропасть империалистических хищников» *.

Настроение у Ленина ухудшалось. Он обратился к рабочим и крестьянам в провинции с призывом не идти на соглашение с левыми эсерами, все еще пользовавшимися авторитетом среди крестьян, и не оставлять без внимания середняков, идти на уступки по отношению к этой прослойке, «не наживающейся на народной нужде», как кулаки: «Старайтесь идти на уступки с средним крестьянином, относиться к нему как можно осторожнее, справедливее»^{472 473}. Но никакой пощады левым эсерам! «Напрасно вы их не арестовали, как это делают повсюду,— сказал Ленин большевистскому делегату из провинции.— Всех эсеров необходимо вышибить со всех ответственных постов. Власть на местах целиком теперь уже нужно взять в свои руки...»⁴⁷⁴

16 августа,— приблизительно к этому времени относится головная боль и бессонница Ленина и его разговор с Сосновским,— Ленин поделился мыслями с Московским комитетом партии: «Чувствуется большой недостаток сил... На наших митингах очень мало выступающих новых сил»⁴⁷⁵. Ленин работал до полного изнеможения. Среди всех своих забот он находит время обратиться с письмом к американских рабочим. Из Чикаго приехал в Москву Михаил Бородин, участник революции 1905 года, позже прославившийся своей деятельностью в Китае; после беседы с ним Ленин написал это возмущенное письмо, распространявшееся в США Джоном Ридом. Ленин горячо защищал Брестский мир и бичевал империалистов, утверждая, что в Америке распространяются выдумки о Советской России: «О, лицемеры! О, негодяи, которые клевещут на рабочее правительство... О, как гуманна и справедлива эта буржуазия! Ее слуги обвиняют нас в терроре... Английское буржуа забыли свой 1649, французы свой 1793 год. Террор был справедлив и законен, когда он применялся буржуазией в ее пользу против феодалов. Террор стал чудовищен и преступен, когда его дерзнули применить рабочие и беднейшие крестьяне против буржуазии!» Большая часть письма Ленина дышала гневом. Но тон его заключительной части был несколько сдержаннее: «Мы знаем, товарищи-амери-канские рабочие, что помощь от вас придет еще, пожалуй, и не скоро, ибо развитие революции в разных странах идет в различных формах, различным темпом (и не может идти иначе)». На эти слова Ленина о «различных формах» позже не обращали внимания. «Мы ставим ставку на неизбежность международной революции, но это отнюдь не значит, что мы, как глупцы, ставим ставку на неизбежность революции в определенный короткий срок... Несмотря на это, мы твердо знаем, что мы непобедимы, ибо человечество не сломится от империалистической бойни, а осилит ее...»

«Мы находимся как бы «в осажденной крепости, пока на помощь нам не подошли другие отряды международной социалистической революции. Но эти отряды есть... Одним словом, мы непобедимы, ибо непобедима всемирная пролетарская революция»⁴⁷⁶.

С этих высот веры Ленин спускался на московские рабочие митинги, чтобы посмотреть в глаза действительности: организационному хаосу на национализированных предприятиях, голоду, наступающей зиме.

Первой принадлежностью вождя является физиологическая мощь. Коренастое тело Ленина обладало ею. С углублением кризиса, с развитием западной военной интервенции и подрывной деятельности внутренних врагов, Ленину пришлось обратиться к запасам своей внутренней энергии. 30 августа он выступал на двух рабочих митингах. На первом он привлек внимание слушателей к событиям на Украине, в Поволжье, в Сибири и на Кавказе, где Советы были свергнуты русскими контрреволюционерами и иностранными интервентами и «земля отдана дворянам, фабрики и заводы их прежним владельцам, 8-часовой рабочий день уничтожен, рабочие и крестьянские организации упразднены, а на их место восстановлены царские земства и старая полицейская власть. Пусть каждый рабочий и крестьянин, кто еще колеблется в вопросе о власти, посмотрит на Волгу, на Сибирь, на Украину, и тогда ответ сам собой придет — ясный и определенный»

В тот же вечер Ленин поехал в Замоскворечье и говорил там на большом митинге рабочих заводов «бывш. Михельсона». Он счел нужным полемизировать с отсутствующими — с Керенским, Милюковым и другими членами временной демократической коалиции, свергшей царизм. Где бы ни правили кулаки и буржуазия, прибавил Ленин, «власть... трудящимся массам ничего не давала... Возьмем Америку, самую свободную и цивилизованную. Там демократическая республика. И что же? Нагло господствует кучка не миллионеров, а миллиардеров, а весь народ — в рабстве и неволе... Где господствуют демократы — там неприкрашенный, подлинный грабеж. Мы знаем истинную природу так называемых демократий». Правда, у советов все еще трудности с крестьянами, признал Ленин, «но мы верим в творческую силу и социальный пыл авангарда революции — фарбично-заводского пролетариата»^{477 478}.

Ленин закончил свою речь восклицанием: «У нас один выход: Победа или смерть!» Еще не смолкли аплодисменты, как он узко быстро шел к выходу. Среди его слушателей было два правых эсера — Новиков и Фанни Каплан. Когда Ленин приблизился к ним у выхода, Новиков отстранил рукою нескольких рабочих, так что Фанни Каплан смогла подойти к Ленину. Внезапно она выхватила револьвер и трижды выстрелила в Ленина. Две пули попали в цель. Ленин упал на камни.

То ли из-за наступившей паники, то ли потому, что это была Россия, никому и в голову не пришло отвезти его в больницу, где к его услугам были бы врачи, сестры милосердия, рентгеновская аппаратура и медицинские препараты. Его отвезли в Кремль, в дом, где он жил, и позволили ему взобраться без лифта на третий этаж. Он упал на стул в прихожей своей квартиры. Были вызваны четыре врача. Позже был приглашен на консилиум доктор Владимир Розанов⁴⁷⁹. Врачи нашли, «что перебито левое плечо одной пулей, что другая пуля пробила верхушку левого легкого, пробила шею слева направо и засела около правого грудно-ключичного сочленения». Эта пуля «пройдя шею... сейчас же непосредственно впереди позвоночника, между ним и глоткой, не поранила больших сосудов шеи. Уклонись эта пуля на один миллиметр в ту или другую сторону, Владимира Ильича, конечно, уже не было бы в живых». Сердце Ленина было смещено далеко вправо громадным кровоизлиянием в левую плевральную полость.

Розанов с трудом нашел у Ленина пульс: он попадался лишь порой, как нитевидный. «Да, ничего, они зря беспокоятся»,— говорил Ленин. Врач попросил его молчать. Ленин опять что-то прошептал, но Розанов опять попросил его не разговаривать. Ленин слабо улыбнулся. Во время исследования, «безусловно очень болезненного», как говорит Розанов, Ленин только слегка морщился: «ни малейшего крика или намека на стоны».

Врачи удалились в другую комнату на консультацию. Было ясно, что извлекать пули нельзя. Врачей беспокоила возможность инфекции, но большая физическая сила Ленина давала надежду на благоприятный исход. Ленин был нетерпелив, он разговаривал и двигался. Когда врачи вернулись к его постели, он сказал в ответ на настойчивую просьбу не разговаривать и не шевелиться: «Ничего, ничего, хорошо, со всяким революционером это может случиться». Позже его рука была повешена на вытяжение «и тем самым волей-неволей приковывала Владимира Ильича к постели».

Через двое суток пульс Ленина восстановился. Постепенно всасывалось и кровоизлияние. Массаж облегчал боли в большом и указательном пальцах левой руки — результат ушиба лучевого нерва. Ленин стал подумывать о возвращении к работе. Врачи настояли, чтобы он отправился в правительственный дом отдыха в Горках, неподалеку от Москвы. Ленин, не без колебаний, согласился. К концу сентября он вернулся в город на врачебный осмотр. Его состояние оказалось превосходным. Врачи научили его, как массировать руку, и велели беречься и позаботиться о том, чтобы в квартире было потеплее. Ленин засмеялся: «Велел себе электрическую печку поставить — поставили, а это оказывается против декрета; вот как быть? — придется все-таки оставить... по предписанию врачей». Врачи тоже посмеялись. Он попытался заплатить им, но они отказались от гонорара.

«На мой вопрос,— пишет Розанов,— беспокоят ли его пули, из которых одна на шее прощупывалась очень легко и отчетливо, он ответил отрицательно и при этом, смеясь, сказал: а вынимать мы с вами их будем в 1920 году, когда с Вильсоном справимся».

В Горках Ленина посетил Максим Горький. «Я пришел к нему, когда он еще плохо владел рукой и едва двигал простреленной шеей. В ответ на мое возмущение он сказала неохотно, как говорят о том, что надоело:

— Драка. Что делать? Каждый действует как умеет.

Мы встретились очень дружески, но, разумеется,

пронзительные, всевидящие глазки милого Ильича смотрели на меня, «заблудившегося», с явным сожалением.

Через несколько минут Ленин азартно говорил:

— Кто не с нами, тот против нас. Люди, независимые от истории,— фантазия. Если допустить, что когда-то такие люди были, то сейчас их нет, не может быть. Они никому не нужны... Вы говорите, что я слишком упрощаю жизнь? Что это упрощение грозит гибелью культуре?

Ироническое, характерное: