Жизнь на миссисипи

Цинциннати сиял от восхищения. Два мошенника обменялись карточками своих фирм и встали. Когда они выходили из-за стола, Цинциннати сказал:

— Но вам ведь нужны таможенные клейма, а? Как вы их раздобываете?

Ответа я не расслышал.

Мы миновали Порт-Гудзон — место двух самых страшных эпизодов войны: ночной битвы между флотом Фаррагета и береговыми батареями южан 14 aпреля 1863 года, а спустя два месяца — знаменитого сражения на суше, которое продолжалось восемь часов — восемь часов исключительно жестокого и упорного боя — и окончилось тем, что северяне отступили с большими потерями.

Глава XL. ЗАМКИ И КУЛЬТУРА

Батон-Руж утопал в цветах, как невеста, — нет, больше того — как оранжерея. Теперь мы достигли самого настоящего юга — без компромиссов, без подделок, без полумер. Вокруг Капитолия благоухали магнолиевые деревья, и их густая, пышная листва и громадные, похожие на снежки, цветы были прелестны. Цветы эти пахнут очень сладко, но их аромат хочется вдыхать на некотором расстоянии — так он силен. В спальне ставить их нельзя — от них можно задохнуться во время сна. Да, наконец-то мы попали на настоящий юг, потому что здесь начинается сахарный район; и перед нами тянулись плантации — обширные зеленые равнины с расположенными посредине сахарными заводами и группами негритянских хижин. А над головой — солнце тропиков, и в воздухе томящая тропическая жара.

Отсюда для лоцмана начинается сущий рай: до самого Нового Орлеана — широкая река, полноводье от берега до берега, никаких мелей, коряг, порогов, никаких аварий на пути.

Сэр Вальтер Скотт, вероятно, несет ответственность за сооружение здешнего Капитолия, ибо трудно себе представить, что когда-нибудь был бы выстроен этот крохотный псевдозамок, если бы за два-три поколения перед тем писатель не свел всех с ума своими средневековыми романами. Юг еще не оправился от расслабляющего влияния его книг. Здесь еще живо увлечение фантастическими героямп Вальтера Скотта, их нелепыми «рыцарскими» подвигами и романтическим мальчишеством, несмотря на то, что в атмосфере уже чувствуется оздоровляющий практический дух девятнадцатого века — запах бумагопрядильных фабрик и локомотивов; но следы напыщенного языка и увлечение всяким вздором до сих пор уживаются рядом с повой жизнью. Трогательно и жалко, что этот оштукатуренный известкой «замок» с башнями и всякими штуками (весь материал насквозь подделан и старается казаться не тем, что он есть) построен на таком во всех других отношениях почтенном месте; но еще более жалко видеть, как эта архитектурная ложь реставрируется и поддерживается в наше время, когда так легко было бы при помощи динамита докончить то, что начато милосердным огнем, а деньги, предназначенные на реставрацию, употребить на постройку чего-нибудь настоящего.

Батон-Руж не взял патента на поддельные замки и не обладает монополией на них. Нижеследующая заметка взята из объявления «Женского института» в Колумбии, штат Теннесси:

«Здание института давно слывет образцом поразительно красивой архитектуры. Посетителей чарует его сходство со старинными замками, воспетыми в песнях и сказках, чаруют его башни, зубчатые стены и подъезды, увитые плющом».

Поместить школу в замке — романтическая затея; столь же романтическая, как устроить в замке гостиницу.

Сам по себе такой псовдозамок, конечно, безвреден и довольно эффектен. Но он — символ, он насаждает и поддерживает здесь слезливую романтику средневековья в разгар самого простого и здорового века — величайшего и достойнейшего нз всех веков, прожитых миром, — а потому все это является несомненно вредной затеей и ошибкой.

Вот извлечение из программы женского колледжа в Кентукки:

«Директор — южанин по рождению, по воспитанию, по образованию и по чувствам. Преподаватели — все южане по духу и, за исключением тех, кто родился в Евроне, родились и выросли на Юге. Считая, что южане — представители высшего типа цивилизации на нашем материке [13] , мы воспитываем молодых девиц согласно южным понятиям о скромности, утонченности, женственности, благочестии и приличиях. Таким образом, наш колледж является первоклассным женским колледжем Юга, и мы рассчитываем на покровительство Юга»,

13

Авторы объявления легкомысленно забыли иллюстрировать свое утверждение примерами, вот они:

«Ноксвилл, штат Теннесси, 19 октября. Сегодня утром, в десять часов с минутами, генерал Джозеф А. Мабри, Томас О'Коннор и Джозеф А. Мабри-младший были убиты в перестрелке. История началась с того, что вчера днем генерал Мабри напал на майора О'Коннора и грозил убить его. Произошло ото иа ярмарочной площади, и О Коннор сказал Мабри, что здесь не место сводить счеты. Мабри тогда сказал О'Кониору, что он его и живых не оставит. Мабри был вооружен, а О'Коннор — нет. Причиной столкновения послужила старая вражда из-за перехода какой-то собственности Мабри к О'Коннору. В тот же день Мабри послал записку О'Коннору, что убьет его, как только увидит. Сегодня утром майор О'Коннор стоял в дверях Национального ремесленного банка, директором которого был. Генерал Мабри с каким-то джентльменом шел но противоположной стороне Гэйстрит. О'Коннор вошел в банк, взял ружье, спокойно прицелился в генерала Мабри и выстрелил. Мабри упал мертвым, так как выстрел попал в левый бок. Когда он упал, О'Коннор выстрелил вторично и попал Мабри в бодро. После итого О'Коннор бросился и банк и достал другое ружье. Тем временем Джозеф А. Мабри-младший, сын генерала Мабри, не замеченный О'Коннором, промчался по улице и, очутившись в сорока шагах от О'Коннора, выстрелил в него из пистолета; нуля попала в правую сторону груди и прошла навылет вблизи сердца. В ту секунду, когда Мабри выстрелил, О'Коннор обернулся и также выстрелил; заряд попал молодому человеку в правый бок. Мабри упал, изрешеченный крупной дробью в двадцати местах, и почти тотчас же свалился мертвым и О'Коннор. Мабри пробовал подняться, но упал снова — и умер. Вся драма произошла в течение двух минут, и все трое умерли на месте. У генерала Мабри обнаружено в теле около тридцати дробинок. Тяжело ранены двое прохожих — один в бедро, другой в руку. У четырех других одежда пробита дробью. Происшествие наделало много шуму, и Гэйстрит была запружена тысячной толпой. Генерал Мабри и его сын Джо были лишь за несколько дней до того оправданы но делу об убийство Мозеса Ласби и его сына — Дона Ласби, которых они застреляли несколько недель тому назад. Уилл Мабри был убит Доном Ласби в прошлое рождество. Майор Томас О'Коннор состоял директором Национального ремесленного банка и был самым состоятельным человеком в нашем штате» .(Телеграмма «Ассошиэйтед Пресс»).

«В прошлом месяце профессору Сомервиллского (штат Теннесси) женского колледжа Шарпу, «человеку спокойному и порядочному», сообщили, будто его шурин, некий капитан Бертон, грозит, что убьет его. Бертон, как говорили, уже убил одного человека и пырнул ножом другого. Профессор вооружился двустволкой, отправился на поиски своего шурина, нашел его за бильярдом и кафе и прострелил ему голову. Мемфисская «Лавина» сообщает, что поведение профессора вызвало всеобщее одобрение. Понимая, что при нынешних правах закон бессилен защищать его, он защитил себя сам.

Приблизительно в это же время двое молодых людей и Северной Каролине поссорились из-за девушки и обменялись «враждебными посланиями». Друзья пытались их помирить, но все было напрасно. 24 числа молодые люди встретились на дороге. У одного из них в руках была тяжелая дубина, у другого — топор. Тот, что с дубиной, отчаянно боролся за свою жизнь, но борьба была безнадежна. Метко направленный удар вышиб дубину у него из руки, и через мгновение он был мертв.

Приблизительно в это же время два молодых человека из «высшего круга» Виргинии, клерки скобяного склада в Шарлоттсвилле, как-то дурачились, пока дело не дошло до драки. Питер Дик засыпал Чарльзу Родсу глаза перцем. Роде потребовал извинения. Дик извиниться не пожелал, и они решили, что остается только дуэль, но тут возникло затруднение: у них не было пистолетов, а достать их было невозможно, так как случилось все это поздно вечером. Тогда один из них сказал, что годятся и мясницкие ножи, и другой согласился. В результате Роде упал с распоротым животом, и рана, может быть, окажется смертельной. Возможно, Дика и арестовали, однако нам об этом ничего не известно. Но он «выразил глубокое сожаление», и, как сообщает стонтоновский корреспондент филадельфийской «Прессы», были приняты все меры к тому, чтобы замять дело».

(Выдержки из газет.) (Прим. автора.).

Ай да воспитатель! Человек, который способен так трубить о себе, наверно трубил, сидя в каком-нибудь старом замке!

От Батон-Ружа до Нового Орлеана река на всем протяжении с обеих сторон окаймлена большими сахарными плантациями; плантации эти, шириной с милю, простираются от реки вглубь, до мрачных кипарисовых лесом, стоящих зубчатой стеной. Берега уже не пустынны; повсюду виднеются дома, которые иногда на большом пространстве так теснятся друг к другу, что широкая река, протекающая между этими двумя рядами домов, становится чем-то вроде улицы. Очень уютная и веселая местность. И там и сям видишь большие дома-усадьбы с колоннами и портиками, окруженные деревьями. Приведем сообщения некоторых туристов-иностранцев, объездивших эти места полвека тому назад. Миссис Троллоп пишет:

«Непрерывная равнина по берегам Миссисипи тянулась на много миль вверх по течению от Нового Орлеана, но изящная и пышная карликовая пальма, величавый и темный каменный дуб, яркие апельсиновые деревья виднелись повсюду, и в течение многих дней мы не уставали ими любоваться».

Капитан Бэзил Холл:

«Те области, которые примыкают к Миссисипи и нижней части Луизианы, повсюду густо населены плантаторами, разводящими сахарный тростник, и их красивые дома, нарядные веранды, аккуратные сады и многочисленные поселки невольников, чистенькие и уютные, придают всему речному ландшафту весьма цветущий вид».

Вся вереница туристов рисует одну и ту же отрадную картину. В описаниях, сделанных пятьдесят лет тому назад, не придется изменить ин одного слова, чтобы точно обрисовать эту местность в ее теперешнем виде, — кроме отзыва об «уютности» домиков. Известка с негритянских хижин осыпалась; многие — пожалуй, почти все — большие дома плантаторов, некогда сиявшие белизной, потускнели, пришли в упадок и имеют запущенный, унылый вид. Это — губительный след войны! Двадцать один год тому назад здесь все было нарядно, аккуратно и весело, совершенно так же, как и 1827 году, когда «берег» был описан туристами.

Несчастные туристы! Местные жители дурачили их глупыми и нелепыми выдумками, а потом потешались над тем, что они верили этим басням и печатали их. Так, миссис Троллоп уверили, что аллигаторы, — или крокодилы, как она их называет, — страшные чудовища, и подкрепили эти уверения леденящим кровь рассказом о том, как одно из этих оклеветанных пресмыкающихся забралось ночью в хижину скваттера и сожрало женщину и пятерых детей. Одной женщины было бы совершенно достаточно для самого взыскательного аллигатора, но нет — этим лгунам понадобилось еще заставить его слопать и пятерых детей. Нельзя себе представить, что шутники такого закала могут быть обидчивы, а между тем это так. В наши дни трудно понять и ничем нельзя оправдать того приема, который встретила книга серьезного, честного, толкового, деликатного, великодушного, доброжелательного капитана Бэзила Холла. Рассказ об этом миссис Троллоп, пожалуй, будет интересен читателю. Поэтому я поместил его в приложении В,

(Опущенная глава.

Эти путешествующие иностранцы, давно умершие и позабытые, вводят нас в удивительно странный мир — странный и как бы нереальный. Мы протираем глаза и спрашиваем себя: да полно, Америка ли это? В их книгах описан Нью-Йорк, где свиньи бродят по городским улицам и не только никому не уступают дорогу, но и толкают пешеходов, а тех, кто не успевает посторониться, обрызгивают грязью и даже сбивают с ног; тут Америка как «прибежище угнетенных со всего мира» существует лишь в газетах, а на самом деле в сердцах американцев гнездится ненависть к пришельцу — невзирая на то, откуда он явился, ненависть настолько сильная, что будто бы граждане иностранного происхождения (кроме ирландцев) собирали публичные митинги, протестуя против ничем не вызванной бессмысленной неприязни; тут большая газета в порыве величественной добродетели «обескураживала» женщин-лекторов, срывая их лекции искаженными отчетами, где невинные речи лекторши перевирались так, что выглядели непристойно! Тут неуважительное замечание по адресу американской «цивилизации», высказанное — как бы вы думали, кем — царем? биржевым магнатом? архангелом? какой-нибудь другой знаменитостью? — нет, безвестным английским актером, было опубликовано в газете, что сразу взбесило всех жителей и вызвало настоящую бурю воззваний с требованием к театрам — не выпускать на сцену этого человека, с требованием к самому актеру — убраться из страны, которую он так обидел, и с подстрекательствами толпы — линчевать его! Тут на пожар сбегались люди и, разинув от восторга рты, любовались этим зрелищем, в то время как пожарные, во всем параде, совещались и прыскали водой из ярко раскрашенных, но никуда не годных насосов, причем тут же дом преспокойно грабили, а кроткая полиция в штатском не мешала и не препятствовала грабежу. Тут из шестидесяти четырех пожаров девятнадцать былп делом рук поджигателей с целью ограбления, и купцам пришлось организовать и оплачивать свою, частную полицию, после того как угасла всякая надежда на помощь со стороны тупоумного правительства. Тут иностранцу, усомнившемуся, что это самая свободная страна в мире, грозило купанье в пруду, тут каждому гражданину — своему или приезжему, — позволившему себе неосторожно высказать гуманное порицание священному институту рабовладения, угрожала опасность быть вывалянным в дегте и перьях.

Право, это была странная Америка, какую и представить себе трудно. В ней, в этой Америке, находилась Филадельфия, где «весь транспорт состоял из ручных тачек», и пешеходу приходилось идти посреди улицы, чтобы уступать им тротуары; в этой Филадельфии, в штате Пенсильвания (сорок пять лет тому назад), душевнобольных держали на цепи в темных пустых погребах, где зимой лежали подстилки из соломы вместо постелей, причем праздношатающиеся любители зрелищ, прикорнув на снегу, разглядывали несчастных сквозь решетки; там женщина, запертая в погреб, «выбивалась из сил от крика», стараясь вырваться из цепей, из этого ужаса, а одного умалишенного юношу на долгие годы заперли в деревянный сарай, без постели и без огня; в этой Филадельфии толпа сожгла общественное здание за то, что там состоялся митинг протеста против рабства; там — семьдесят лет тому назад!—царил «закоренелый порок» (!), «хотя, может быть, — продолжает наш путешественник, — в Филадельфии и не найдется родителя, который сказал бы мне то, что я слыхал от одного почтенного гражданина Нью-Йорка: «Нет у нас в городе отца, который не жалел бы, что у него есть сын»; в этой Филадельфии тридцать шесть ночных сторожей ходят с жестяными фонарями и выкрикивают время и предсказания погоды, получая за это по четырнадцать долларов в месяц; в этой Филадельфии «существо женского пола» (надо заметить, что англичанин называет так не только корову или кошку, но иногда и женщину, как в данном случае) «в двадцать семь лет выглядит так же, как английская леди — в сорок»; и там «молодые особы, включая квакерш», красятся все поголовно; там редко встречаются два явления: «здоровые зубы» и «цветущая старость», зато повсюду все без исключения «пьют ром и жуют табак»; и там, пятьдесят лет тому назад, была испытана современная деревянная мостовая, которая всем пришлась по вкусу, но была отвергнута, потому что «выдерживала не более четырех лет».