Жизнь ненужного человека
Шрифт:
– Этого нельзя узнать - головы-то нет почти, а узнали его, вчера пришли две барышни, вот цветы принесли, прикрыли цветами человеческое безобразие. А другой - неизвестно кто...
– Я знаю!
– твёрдо сказал Евсей.
– Он - Яков Зарубин, служил в охранном отделении.
Сторож взглянул на него и отрицательно покачал головой.
– Нет, это не он. Нам полиция тоже говорила - Зарубин, и контора наша охрану спрашивала, оказалось - не он!
– Я же знаю!
– тихо и обиженно воскликнул Евсей.
– А из охраны сказали -
– Неправда!
– воскликнул Евсей тоскливо и растерянно.
Со двора вошли двое молодых парней, и один спросил сторожа:
– Который неизвестный?
– Вот этот.
Климков вышел на двор, сунув сторожу монету и повторяя с бессильным упрямством:
– А всё-таки это Зарубин...
– Как хотите!
– сказал старик, встряхивая горбом.
– Только если бы так, то его узнали бы другие, вот вчера ходил агент, тоже искал кого-то убитого, а не признал вашего-то, хотя почему его не признать?
– Какой агент?
– спросил Евсей.
– Полный, лысый, ласковый по голосу...
"Соловьев!" - догадался Евсей, тупо глядя, как тело Зарубина укладывают в белый некрашеный гроб.
– Не лезет!
– пробормотал один из парней.
– Согни ноги-то, чёрт...
– Крышка не закроется...
– Боком клади, ну!
– А вы не охальничайте, ребята!
– спокойно сказал старик.
Парень, державший голову трупа, сапнул носом и сказал:
– Это сыщик, дядя Фёдор...
– Мёртвый человек - никто!
– поучительно заметил горбатый, подходя к ним.
Парни замолчали, продолжая втискивать упругое смуглое тело в узкий и короткий гроб.
– Да вы, дурачьё, возьмите другой гробок!
– сердясь воскликнул горбатый.
– Чай, всё равно!
– сказал один из парней, а другой хмуро добавил:
– Не велик барин...
Евсей пошёл со двора, унося в душе горькое чувство обиды за Якова. И вслед ему - он ясно слышал это - горбун говорил парням, убиравшим труп:
– Тоже что-то нехорошо. Пришёл, говорит: знаю! Может, он этого дела хозяин? Ребята!
И почти одновременно два голоса ответили:
– Тоже шпион, видно...
– Нам-то что?..
Климков быстро вскочил в пролётку, крикнув извозчику:
– Скорее...
– Куда теперь?
Не сразу и тихо Евсей сказал:
– Прямо...
В голове у него тупо стучали обидные мысли:
"Как собаку зароют его... И меня так же..."
Встречу ему двигалась улица, вздрагивали, покачиваясь, дома, блестели стёкла, шумно шли люди, и всё было чуждо.
"Уничтожу Сашку... сейчас пойду и застрелю..."
Отпустив извозчика, он вошёл в ресторан, в котором Саша бывал редко, реже, чем в других, остановился перед дверью комнаты, где собирались шпионы, и сказал себе:
"Сразу, как увижу, выстрелю..."
Тихонько, дрожащею рукою, он постучал в дверь и, ощупывая в кармане револьвер, застыл в холодном ожидании.
–
Это кто?– спросили из-за двери.
– Я, - сказал Евсей.
Тогда дверь немножко приотворилась, в щели мелькнул глаз и красноватый маленький нос Соловьева.
– А-а-а?
– удивлённо протянул он.
– А был слушок, что тебя убили...
– Нет, не убили!
– сердито отозвался Климков, снимая пальто.
– Запри дверь... Говорили, что, будто, шёл ты с Мельниковым...
Он внимательно жевал ветчину, это мешало ему говорить, жирные губы медленно выпускали равнодушные слова и чмокали.
– Значит, неверно, что ты с Мельниковым ходил?
– Почему неверно?
– спросил Евсей.
– Да вот... живёхонек ты, а ему плохо... Видел я его вчера...
– Где?
Шпион назвал больницу, в которой Евсей только что был.
– Зачем он там?
– безучастно осведомился Климков.
– А такая история, ударил его казак шашкой по голове, и лошади потоптали. Как это случилось и почему - неизвестно. Сам он лежит без памяти, доктор сказал - не встанет...
Соловьев налил маленькую рюмку какой-то зелёной водки, посмотрел её на свет, прищурив глаз, выпил и спросил Евсея:
– Где же это ты скрываешься, а?
– Я не скрываюсь...
Где-то в коридоре упала тарелка, Евсей вздрогнул и, вспомнив, что позабыл вынуть револьвер из кармана пальто, встал на ноги.
– Саша очень на тебя зубы точит...
В глазах Евсея проплыл злой и красный диск луны, окружённый облаком пахучего лилового тумана, ему вспомнился гнусавый, командующий голос, жёлтые пальцы костлявых рук.
– Он не придёт сюда?
– Не знаю...
Лицо у Соловьева лоснилось, он, видимо, был чем-то очень доволен, улыбался чаще, чем всегда, в голосе его звучала небрежная ласка барина, это было противно Евсею.
Метались, разбивая одна другую, несвязные думы:
"Все вы сволочи. Мельникова жалко. Значит, этот жирный не хотел признать Якова. Почему?"
– Вы Зарубина видели?
– Это какого?
– подняв брови, спросил Соловьев.
– Знаете.
– Да, да, да... Как же! Видел...
– А почему вы не сказали там, что знаете его?
– строго спросил Евсей.
Старый шпион приподнял лысую голову и с удивлением, насмешливо спросил:
– Ка-ак?
Евсей повторил вопрос, но уже мягче.
– Это дело не твоё, милый мой, ты так и знай! Жалеючи твою глупость, я тебе скажу, что нам дураки не нужны, мы их не знаем, не понимаем, не узнаём. Это тебе надо помнить ныне, и присно, и на всю жизнь. Пойми и привяжи язык верёвкой...
Маленькие глазки Соловьева светились холодно, как две серебряные монетки, и голос обещал злое, жестокое. Шпион грозил коротким, толстым пальцем, жадные, синеватые губы сурово надулись, но это было не страшно.
"Всё равно, - думал Евсей, - все они - одна шайка, - всех надо..."