Жизнь охотника за ископаемыми

Эта маленькая сумма дала мне возможность поехать вместе с сыном моим Георгом на мел Канзаса, где мы отыскали великолепный экземпляр мозазавра ^[16] , который теперь хранится в университетском музее в Айове. И если бы не своевременная помощь, которую Айовский университет оказал мне, когда я всего более нуждался в поддержке, Айова вряд ли получила бы это сокровище. Многомесячная терпеливая работа над листьями убедила ученых, что и над мозазавром я поработаю добросовестно.

16

Морское змееподобное пресмыкающееся, имевшее слабо развитые ласты. В длину достигало 15 м.

В заключение этого отчета о работе моей в Дакотском ярусе мне хотелось бы сказать несколько слов о способах, какими образуются конкреции вокруг отпечатков листьев. Я внимательно занимался изучением этого вопроса в течение долгих лет моих исследований и изысканий. Рисунки показывают конкрецию, прежде чем она была вскрыта, и вскрытый образец, прежде чем он был отчищен, как на других изображениях той же таблицы (рис. 3 a и b).

Материнская, или коренная, порода, из которой взяты эти конкреции, совершенно мягкая и под влиянием выветривания легко распадается в желтоватый песок. В этом желтоватом мягком песчанике заключены бесчисленные отпечатки и слепки листьев, но из-за мягкости коренной породы невозможно добыть их, и все они погибли бы при разрушении коренной породы, если бы не происходило естественного процесса, описываемого ниже.

Когда с деревьев, которые росли по берегу Мелового океана, падали листья, набегающий прилив заносил их песком. Некоторые падали вниз черешком и свертывались V-образно; другие ложились плоско или под разными углами. Песок, накопляясь год за годом, в конце концов уплотнялся. Под влиянием атмосферных явлений он в то же время подвергался процессу выветривания. Тем временем железистые соединения растительной ткани растворялись водой и проникали в окружающую породу. При дальнейшем выветривании породы отпечатки листьев затвердевали, благодаря осаждению железа, выщелоченного из песчаниковых масс водой, содержащей в растворе кислоты.

Так как мягкая порода, окружающая эти оплотневшие куски, продолжала все более и более разрушаться, то конкреции начали выступать на поверхность. Сначала они имели вид бугорков, слегка выдающихся над окружающей породой, а затем обнажались совершенно и держались на породе, на подставках не толще обыкновенного карандаша, в виде плотных конкреций, имеющих форму заключенных в них листьев.

Первая же буря с дождем или градом сбивала их с этих подставок. Освободившись, они уменьшались в размере и постепенно твердели все больше так, что часто оболочка конкреции на глубину 2 см состоит из почти чистого бурого железняка.

Только благодаря этому процессу образования плотной железистой оболочки сохранились прекрасные отпечатки листьев, которые иначе распались бы на куски при разрушении выветривающейся коренной породы.

Отложения, в которых я собирал свои образцы, я прозвал «бетулитовыми», из-за обилия в них березовых листьев ^[17] , многие разновидности которых там были найдены. Их открыл покойный судья Е. П. Вест, собиравший коллекции для Канзасского университета; профессор Лекере даже назвал один из видов в честь него «бетулитом Веста» (Betulites Vestii). Вест составил для университета отличную коллекцию листьев из Дакотского яруса; многие из них принадлежали к неизвестным еще в науке видам. Эти отложения тянутся больше чем на километр в длину по вершинам самых высоких холмов провинции Эльсворт.

17

Научное название березы — Betula.

Не буду говорить о тысячах ископаемых листьев, которые я собрал в песчанике центрального Канзаса. Я не оставил у себя ни одного образца, хотя и очень любил их; часто мне бывало тяжело отдавать их. Но целью моей жизни было двигать вперед человеческое знание, а ведь это не было бы сделано, если бы я сохранял лучшие образцы для собственного удовольствия. Нужно было, чтобы они уходили из моих рук, и они уходили. Часто я получал за них меньше, чем они стоили труда и расходов. Но они попадали в руки тех, кто мог дать миру важные сведения о них и сохранить их в больших музеях на общую пользу.

Одного только я требовал, одно считал своим неотъемлемым правом, хотя с грустью должен сказать, что не все его за мной признавали: я всегда требовал, чтобы мое имя — имя коллектора (собирателя) — стояло на всем материале, который я добыл из различных земных пород.

Я мог бы продавать свой материал посредникам или торговцам. Один из крупнейших торговцев этими предметами в Америке уверял меня, что я делаю большую ошибку, продавая свой материал непосредственно музеям, а не через него. Если бы я последовал его совету, тысячи ископаемых, которые я нашел и собрал, обошлись бы музеям раза в полтора дороже, а я получал бы за свой труд деньги по оценке торговцев и никогда не был бы известен среди тех, кто посвятил свою жизнь успешному развитию палеонтологии.

Глава II Первая экспедиция на Канзасский мел в 1876 году

Зимой 1875/76 года я учился в Канзасском правительственном земледельческом колледже.

Там подобралась партия для исследования ископаемых западного Канзаса, под руководством профессора В. Ф. Меджа, увлеченного своим делом геолога, одного из любимейших в колледже преподавателей. Экспедиция предполагалась под покровительством профессора О. Ч. Марша, из Йэльского колледжа, стараниями которого собрана в этом учреждении быть может богатейшая во всем мире коллекция американских ископаемых позвоночных.

Я сделал все от меня зависящее, чтобы получить место в составе исследовательской партии, но это мне не удалось, потому что когда я начал хлопотать, она была уже составлена. Мне всегда, однако, бывало трудно отказаться от чего-нибудь, что я решил исполнить. Поэтому, хотя и почти без надежды на успех, я попросил помощи у профессора Е. Д. Копа из Филадельфии, который приобрел в то время такую широкую известность, что отголоски его славы донеслись и до меня.

Я вложил всю свою душу в письмо, которое написал ему: ведь это была последняя для меня возможность удачи. Я рассказал ему о моей любви к науке, о моем упорном и страстном желании поехать на мел западного Канзаса и собрать коллекцию его чудесных ископаемых, ценой каких угодно лишений и опасностей. Я прибавил, однако, что я слишком беден, чтобы ехать за свой счет, и просил прислать мне триста долларов, чтобы купить упряжных пони, повозку и лагерное снаряжение, нанять возницу-повара. Я не послал ни одной рекомендации, ни одного отзыва лиц, которые могли бы поручиться за мою честность и работоспособность. Я только упомянул о моей работе в Дакотском ярусе.

И — о, счастье! — профессор ответил мне очень скоро. Когда я вскрыл конверт, из него выпал чек на триста долларов. При чеке оказалась записка: «Ваша манера писать мне нравится. Чек прилагаю. Принимайтесь за работу» или что-то в этом роде.

Письмо привязало меня к Копу на четыре долгих года. Оно помогло мне переносить безмерные трудности и лишения при поисках за ископаемыми в бесплодных пустынях Запада. Эта совместная работа с великим натуралистом была одной из величайших радостей моей жизни.

Как только прекратились морозы, я нанял пару пони и мальчика, который правил бы ими, покинул Мангэттен и отправился в Буйволовый заповедник (Буфало-парк), где один из моих братьев служил агентом. Единственным домом рядом с маленьким зданием станции был тот, где жили местные служащие. Большие груды буйволовых костей вдоль железнодорожного полотна свидетельствовали о бесчисленном количестве животных, убитых белым человеком в погоне за развлечением или деньгами. Шкура буйвола ценилась в то время около доллара с четвертью.