Жизнь прекрасна, братец мой

— Теперь совсем изменился, братец.

На следующее утро они проснулись рано. Обнялись. Измаил не пошел на работу.

— Дверь нельзя оставлять открытой! — воскликнул Ахмед. — Кому ты теперь дашь ключ?

Когда он на вокзале садился в вагон третьего класса, то заметил какого-то типа. Стоит на перроне. Выглядит так, будто наблюдает за теми, кто садится в поезд. Этот тип, кажется, мне знаком. Или я его с кем-то путаю? Опять эти мои подозрения. Черт побери!

Поезд тронулся. Ахмед сидит у окна, прислонился головой к стеклу.

* * *

Аннушка прислонилась головой к стеклу; мы возвращаемся в Москву. Ее рука — в моей руке. Мимо проносятся леса. Мы молчим. Она очень крепко держит меня за руку, словно я могу бросить ее в вагоне и убежать. Я бормочу:

Слушай тот ней, как он поет — о скорби разлуки речь он ведет.

— Ты опять читаешь этого своего мистика?

— Как ты поняла?

— По ритму. Повтори-ка еще раз, сначала по-турецки, потом по-русски. Но только на ухо.

Я повторяю.

— Очень грустно. Этот инструмент, который неем называется, нельзя найти на Кавказе, в Средней Азии?

— Думаю, можно. А что ты будешь с ним делать?

— Попытаюсь найти его. Играть я на нем не сумею. Но дома на стенку повешу.

* * *

Тип, которого я видел на перроне, когда садился в поезд, вошел в купе. Сел напротив меня. Очень похож на того, которого я вспомнил. Черт побери! На меня якобы не смотрит. Вай, мать честная, если за мной следят, то не будут же сразу арестовывать. Им нужно понять, с кем я буду встречаться. Тогда ехать к Зие или нет? Конечно же нет! Не будем ни с того ни с него навлекать беду на парня… Тип вышел из купе. Мы подъезжаем к какой-то станции. Поезд замедляет ход. Значит, я ошибся. Наверное, он здесь сходит.

Я посмотрел в окно, чтобы понять, сошел тот субчик или нет. Не смог увидеть, но если он вышел с другого конца вагона, то я все равно не увидел бы.

Поезд тронулся.

* * *

Аннушка все так же крепко держит меня за руку. Мелькают березы. Русские обожают эти березы. А какое дерево любим мы? Тополь? Платан? Какое дерево люблю я? Иву? Вид у нее, у болезной, слишком слезливый… Я… Аннушка! Аннушка! Мне показалось, что я зову Аннушку по имени про себя, а оказалось, что я зову ее вслух.

— Что, Ахмедушка?

— Я никогда так не любил раньше и не полюблю никогда ни одну женщину так, как тебя…

— Через один-два года ты вернешься на родину, Ахмедушка. Какое-то время будешь меня вспоминать… Конечно, будешь. А потом… Но дело не в этом. У нас есть еще два года. Давай подумаем, как провести их вместе…

Во мне все сжимается. Даже если бы мне можно было открыть ей тайну, что я уезжаю через неделю, самое большее, через десять дней, то я сейчас все равно не смог бы на это решиться. В последнюю ночь скажу, может быть… Через день после моего исчезновения Аннушка все равно все поймет. Что будет, если я скажу ей одной ночью раньше? У меня не укладывается в голове, как я буду говорить Аннушке о своем отъезде.

Немедленно нужно отвлечься, немедленно. На глаза мне попадается пакет с вещами, который Аннушка завернула в старые газеты. Я читаю заголовки: «Террор в Румынии», «Пятилетие Коминтерна».

* * *

Типа из купе я увидел в коридоре. Точнее, он заглянул в купе и сразу отошел. Ясно, что меня узнали, когда я садился в поезд. За мной следят. Как бы мне незаметно сойти на одной из следующих станций? К Зие ехать нельзя. Билет у меня до Балыкесира.

* * *

Мы подъезжаем к Москве. Аннушка спрашивает:

— Маруся с Керимом, кажется, собирались встретить нас на вокзале?

— Так они говорили.

— Керим очень хороший человек. Знаешь, чем больше будет в вашей партии таких людей, тем лучше вы будете работать.

На глаза мне опять попадается сверток. Я вновь читаю те же заголовки: «Террор в Румынии», «Пятилетие Коминтерна».

Мы проезжаем пригороды Москвы. Аннушкина рука — в моей руке.

* * *

Мы проезжаем у подножия какой-то горы. Тип сидит напротив меня. Дремлет. На самом деле дремлет или прикидывается?

МОИ ГОСТИ

У меня гости: Аннушка, Измаил, Ахмед, Нериман, Маруся, Зия, Си-я-у.

Керима нет. Керим умер. Но не в сумасшедшем доме. Он поправился, вышел. Умер в мае 1950 года от туберкулеза.

Мои гости не постарели. Они в том возрасте, в каком я их видел в последний раз. Си-я-у все так же влюблен в Аннушку. Ахмед все так же ревнует ее к Си-я-у.

Зия попросил меня:

— Прочитай стихотворение.

Я прочел:

Коммунист я: Любовь с головы до пят, Любовь — смотреть, размышлять, понимать, Любовь — к ребенку рожденному, Любовь — к пламени разожженному, Любовь — к звездам качели летят; Любовь — сталь, залитая с потом и кровью. Коммунист я: Любовь с головы до пят.

Я перевел стихотворение на русский для Аннушки с Марусей.

Измаил прикурил сигарету от моей.

— Хорошо ты написал, — сказал он. Затем встал, открыл окно, и в комнате засияло солнце.

В Аннушкиной белоснежной руке с полными пальцами — рука Ахмеда.

Нериман повторила своим низким голосом слова мужа:

— Жизнь прекрасна, братец мой.

Мои гости не постарели. Они в том возрасте, в каком я их видел в последний раз, а вот мне — за шестьдесят. Прожить бы еще пять лет…