Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом

Ему тогда не нравился «Дядюшка Бернак», как никогда не нравился и впоследствии.

Хотя он давал этой книге такую низкую оценку, сейчас можно понять причины этого. Возможно, к тому моменту он слишком много времени уделил эпохе Наполеона и Регентства. Он устал, хотя не признавался в этом и самому себе. «Дядюшка Бернак» с его описанием Великой армии, скопившейся в Булони для вторжения в Англию, представляется произведением фрагментарным: сплошные головы да плечи. Как будто бы он планировал нарисовать широкую панораму, но закончил лишь треть ее с образами Наполеона и его окружения. Что касается Бонапарта, то, как он признавался в предисловии, «я по-прежнему не мог понять, имею ли я дело с великим героем или великим негодяем. Сомнений не вызывало только прилагательное».

Под его хозяйским оком стал быстрее строиться новый дом на участке площадью в четыре акра, который должны были окружать сады. «Нас волнуют многие проблемы, связанные со строительством дома, в особенности электрическое освещение». Оно должно было обеспечиваться частной электростанцией, что для сельской местности было делом неслыханным. «В холле у меня будет очень красивое окно, хочу повесить несколько фамильных гербов». В конце 1896 года он купил лошадь, Бригадира, который был предметом его гордости. Также в конце года он начал обрабатывать свои приключения в Египте для создания фона к новому роману «Трагедия в Короско».

Этот роман пронизывала атмосфера верхнего Нила: жара, жужжащие мухи, покрытые черной пороховой копотью скалы в пустыне, а он видел в своем воображении маленькую туристическую группу, состоявшую из людей разных национальностей и религиозных убеждений, которая высаживается на берег, чтобы полюбоваться скалой Абукир, и попадает в плен к дервишам. В «Трагедии в’Короско» он ставил перед собой цель изучить проявления характеров этих людей (в особенности пары ирландских католиков, полковника-англиканца, американской женщины-пресвитерианки, французского агностика) в дни боли, страха и отчаяния.

Их сопровождение, состоявшее из солдат-негров, расстреляно, и туристов через всю пустыню везут в направлении Хартума. Они испытывают физические страдания, а потом кавалькадой овладевает фанатичный эмир, который настаивает на том, что пленников необходимо обратить в мусульманскую веру или предать смерти.

Человеческая натура проявляется в каждой строчке. Католики готовы и полны желания умереть за свою веру. Девушка-американка таким желанием не полна, но испытывает нажим со стороны своей старой и решительной тетки. Худощавый английский полковник бормочет, что предпочел бы, чтобы его конец наступил здесь, вместо того чтобы его продали в рабство в Хартуме, на самом же деле он считает, что обращение в мусульманство было бы не совсем приличным. Взбешенный французский агностик мог бы исповедовать любую веру, но не хочет, чтобы его принуждали к этому силой. «Я христианин, — кричит он, — и я им останусь». Через всю пустыню их преследует египетский верблюжий корпус, напряжение нарастает и достигает такой точки, что его уже больше невозможно сдерживать; каждый должен сделать свой выбор.

«Трагедия в Короско» наполнена быстро сменяющими друг друга действиями, за которыми почти не видны раздумья автора. Как и в «Старке Манро», но с еще большей силой встает некая конечная цель — трудиться во имя добра. Это не относится к французу. А между строк мы читаем, что в своем неповиновении дервишам почти все члены туристической группы в меньшей степени опираются на религию, нежели на человеческую гордость.

Таковы были умонастроения Конан Дойла, когда в январе нового года все семейство переехало в гостиницу в Мурлендсе, гораздо ближе к новому дому, чтобы наблюдать за его строительством. В этом доме в самом его центре и как главную достопримечательность он собирался поставить известный обеденный стол.

Это был тот самый стол, который принадлежал его деду Джону Дойлу и стоял на Кембридж-Террас; за ним сидели великие писатели, художники и политические деятели ушедшего века. Джон Дойл завещал его дяде Дику. Потом он перешел к тете Аннетт, а после ее смерти — к ее любимому племяннику. Со времен его юности будто бы полированная поверхность этого стола все еще отражала лица Скотта, Колриджа и Теккерея. Он был символом величия. Любопытно, что об этом столе он думал именно в то время.

В жизни Артура Конан Дойла были три поворотных момента. Этого нельзя сказать о его женитьбе на Туи или о трагедии ее болезни; это были важные эпизоды, но не более. Первым моментом была его ссора с Дойлами по поводу католицизма, когда в двадцатидвухлетнем возрасте он захлопнул дверь на Кембридж-Террас и ступил на собственную стезю. Сейчас он приближался ко второму моменту. Он встретил мисс Джин Леки.

Глава 9 ЛЮБОВЬ

Шел 1897 год, на который приходился бриллиантовый юбилей королевы Виктории. Государственный министр по делам колоний господин Джозеф Чемберлен убедил коллег отметить его фестивалем империи, который должен был прозвенеть по всему миру.

Мисс Джин Леки было всего двадцать четыре года. Даже на не самых лучших фотографиях того времени видна ее исключительная красота. Чтобы передать ее, не хватает красок: темно-золотистые волосы, каре-зеленоватые глаза, нежный белый цвет лица, улыбка.

У нее был большой музыкальный талант: прекрасный голос меццо-сопрано, который она совершенствовала в Дрездене, а позднее должна была продолжить это во Флоренции. Джин Леки происходила из очень древней шотландской семьи, которая уходила корнями в XIII век к Мали де Легги; одним из ее предков (невозможно избавиться от романтических чувств, следя за происхождением ее или Конан Дойла) был Роб Рой Макгрегор. Несмотря на свое изящество (стройная, с маленькими кистями рук и ступнями ног), она была искусной наездницей, которую этому с детства обучали. С матерью и отцом, а последний был зажиточным шотландцем со строгими религиозными убеждениями, она жила в доме «Глиб-Хаус», в Глибе, Блэкхит. На протяжении ряда лет она предстает перед нами как натура, готовая к сочувствию, импульсивная, весьма романтическая; тонкая шея возвышается над ее кружевным платьем, а глаза (посмотрите на их выражение даже на фотографиях) все говорят о ее характере.

Обстоятельства, при которых они встретились, нам неизвестны, но это произошло 15 марта 1897 года — дата, которую ни Джин Леки, ни Конан Дойл никогда не забывали. Они влюбились друг в друга сразу же, безрассудно и навсегда. Его письма к ней на семьдесят первом году жизни читаются так, будто их писал человек, женатый всего около месяца.

Но все казалось тщетно и безнадежно.

Конан Дойл был далеко не святым. Это знает каждый, кто следил за его жизнью. Он был резок, упрям, часто неуравновешен и не прощал обид легко. Однако с учетом его происхождения, воспитания и убеждений мы можем точно предвидеть, как он поступит. Он не мог не любить Джин, а она его. Но на этом все и должно кончиться.

Он был женат на женщине, к которой испытывал чувства глубочайшей привязанности и уважения и которая тем более нуждалась в нем, потому что была больна. Он не перестает повторять, что не причинит боли Туи, и он никогда такую боль ей не причинял.

Он не занимался самообманом. Любой обычный человек на его месте стал бы искать предлог, чтобы развестись с Туи или же превратить все это дело в интригу. Любая обычная женщина (отметим, что Джин Леки с большинства точек зрения была его женщиной-двойником) либо вообще прекратила бы с ним встречаться, либо приняла бы участие в интриге. Но эти двое так не поступили. «Я борюсь с дьяволом и побеждаю», — кричал он. И так продолжалось десять лет.

Он приходил в ярость оттого, что это было несправедливо по отношению к ней; она же просто покачивала головой и говорила, что не возражает. На протяжении нескольких лет после 1897 года единственным человеком, который знал об их чувствах, была Мадам. Он все рассказал ей об этом. Эта маленькая пожилая леди тут же его поддержала, а когда увидела Джин, поддержала еще сильнее. Больше того, от случая к случаю она на короткое время приглашала Джин к себе в деревню, а он с братом Джин Стюартом их там навещал.