Жизнь Шаляпина. Триумф

Горький, Горький… С ним хлопотно, а без него грустно, плаваешь, не зная ответов на вроде бы простейшие вопросы. Если был бы здесь, то под его напором и настойчивостью, с какой он всегда доказывал свою всегдашнюю правоту, Федор Иванович давно бы успокоился, зная, что и как ему думать по тому или иному спорному, противоречивому, сложнейшему вопросу. У Горького почти не было сомнений, он все просчитывал наперед, словно провидец-ясновидец, предугадывал события. Конечно, знал он очень много, называл всегда такие книги, о которых Федор Иванович даже и не слышал никогда, и он тут же в захватывающей форме, словно это криминальное приключение, рассказывал или об этой книге, или об авторе ее. Разве забудешь рассказ Горького о революционере Берви-Флеровском, с которым он познакомился лет одиннадцать тому назад?

Горький в то время жил в коммуне с такими же радикально настроенными, как и он сам, «поливал из ведрышка просвещения доброкачественными идейками», по его словам, сблизился с революционерами-марксистами. И вот в эту коммуну на Ново-Арсенальной улице в Тифлисе зашел к ним Берви-Флеровский, почтенный автор нескольких нашумевших в свое время книг, а в январе 1892 года – служащий железнодорожного контроля в Тифлисе. По словам Горького, он тогда приехал из Костромы в Тифлис для получения паспорта, чтобы уехать за границу: более тридцати лет он подвергался преследованию со стороны царских чиновников, не выпускавших его ни на минуту из-под своей опеки. И за что? За то, что поддержал тверских дворян, которые «почтительно верноподданнически обращали внимание императора Александра Второго на некоторые упущения в его манифесте об освобождении крестьян от крепостной зависимости», призывали его быть более последовательным в своей реформаторской деятельности; тверское дворянство готово отказаться от своих сословных привилегий, за полное уничтожение сословного антагонизма, это оно предлагало созвать совещание, в котором приняли бы участие выборные от всего народа без различия сословий. Тринадцать мировых посредников из той же Тверской губернии, ссылаясь на решение Дворянского собрания, отказались выполнять Положение 19 февраля 1861 года об освобождении крестьян, в своих решениях и действиях они будут опираться на собственные убеждения и совесть, исполнять же императорское Положение 19 февраля они признают противным общественному благу. Среди этих мировых посредников были братья Бакунины. Правительствующий Сенат, рассмотрев действия мировых посредников, осудил их за составление и распространение заявления, в котором содержались недозволенные суждения о постановлениях и действиях правительства, они получили по два года заключения в «смирительном доме» и лишены «некоторых особенных прав и преимуществ». Государь император в честь тезоименитства государыни соизволил освободить арестованных от заключения, но лишение «некоторых особенных прав и преимуществ» осталось в силе. Это была тяжелая кара для сторонников политической свободы, которым запрещалась общественная деятельность. Дворянство приумолкло. И лишь надворный советник Берви, сын профессора Казанского университета и сам выпускник этого университета «по юридическому факультету со степенью кандидата с особым отличием», чиновник особых поручений при департаменте министерства юстиции, выступил в защиту тринадцати мировых посредников, осмелившихся высказать свое несогласие с Положением от 19 февраля об освобождении крестьян. Они не совершили преступления, а их арестовали, судили, вынесли приговор, но освободили от заключения, лишив некоторых прав. Тверские дворяне исполнили свои прямые обязанности. Они открыто заявили о своих убеждениях и о своих мнениях относительно законов, которые им предстояло выполнять в качестве должностных лиц. Они не призывали крестьян к волнениям, а лишь высказывали то, что решило на своем собрании значительное число дворян. И судилище над ними – это оскорбление всего дворянства, попытка запугать и держать его в рабском унижении, в страхе заключения и ссылки, тем самым препятствуя им высказывать свои чувства и убеждения. В цивилизованном государстве, утверждал Берви, поступок тверских дворян мог бы повлечь за собою увольнение их от должности и ничего более. Берви просит императора оградить дворян от такого произвола, который унижает честь дворянского сословия. И если не будут устранены подобные гонения, то, обещает Берви, Россия пойдет по пути развития революционных идей. Он призывает императора вести Россию по пути мирного прогресса, любовь к революциям вышла из моды, стала пользоваться даже презрением… Любители революций – это как дотлевающие угли, посыпанные пеплом общественного мнения, они были обречены на естественную смерть. Но для этого необходимо предоставить гражданам России политические свободы, возможность свободно и беспрепятственно выражать свои мнения и убеждения. А что получается на деле? Стоило студентам там предъявить свои скромные требования об улучшении условий их жизни и учебы, как на них обрушились жандармы и солдаты, разогнавшие мирную демонстрацию. Стоило талантливому поэту и переводчику Михаилу Михайлову выступить за равноправие женщин, как началось его преследование, а уж когда написал обращение «К молодому поколению», как тут же его арестовали и отдали под суд. Все ожидали, что он будет прощен, потому что он лишь высказывал свое мнение. Но суд приговорил его к шести годам каторги и пожизненному поселению в Сибири. Значит, у правительства не хватало здравого смысла простить Михайлова, и тем самым оно увеличило число поклонников, окруживших поэта ореолом святого страдальца. Эта несправедливость снова возбудила в обществе мысли о необходимости революции, о необходимости насильственным путем добиваться прав и свобод личности. Ожесточение, месть, несправедливость по отношению к несчастному поэту сделали его мучеником, увеличили число его последователей, но никого не устрашили, как добивалось правительство. Но те, кто надеялся на мирный путь развития, разочаровались, потому что надеялись, что никаких гонений после великих реформ не должно быть. Берви, по словам Горького, обращал внимание правительства, что чем сильнее террор против инакомыслия, тем глубже и быстрее будут укореняться в сознании людей революционные симпатии и идеи крайней партии в обществе, тем быстрее будет увеличиваться число протестантов против существующего образа правления, если самая смелая часть общества, среди которых и тринадцать мировых посредников, и поэт Михайлов, и студенты, вышедшие с петицией, будет подвергаться преследованиям, то она, естественно, начнет симпатизировать революционным движениям, а это предвещает для России катастрофические несчастья. И призывал императора оградить дворян от произвола и в управлении следовать политике самовоздержания…

Шаляпин хорошо помнил, как Горький особо выделял эти слова, придавая им глубокий смысл.

Но правительство не послушало трезвые предостережения потомственного дворянина, надворного советника, чиновника особых поручений департамента министерства юстиции. Напротив, с этих пор началось открытое преследование. Сначала хотели предать его суду, но потом приняли решение освидетельствовать его умственные способности и отдали психиатрам. В итоге решили уволить из департамента за неосмотрительное участие в политическом движении, которое не соответствует «пользе службы».

Уволили, сослали в Астрахань и установили за ним наблюдение. Двадцать пять лет жандармерия опутывала талантливого публициста сетью своего шпионского наблюдения. Но все-таки ему удалось написать «Положение рабочего класса в России» под псевдонимом Н. Флеровский и «Азбуку социальных наук», а эту книгу выпустил вообще без авторства, псевдоним его уже чуткие жандармы быстро раскрыли. Эти книги Горький признавал лучшими для своего времени, они оказали мощное воздействие на молодую интеллигенцию 70-х годов. Берви-Флеровский талантливо и убедительно доказывал, приводя огромное число неопровержимых фактов, что существующий порядок вещей нуждается в коренной ломке.

Горький, со слов его старших единомышленников, называл Берви-Флеровского «первым революционером России». А ведь он хотел найти для России путь наибольшего прогресса без революций и даже без потрясающих реформ. Печатное слово, по его мнению, может убедить образованное общество соединить свои интересы с интересами рабочего класса и крестьянства, и тогда исчезнет взаимная ненависть и зависть, и все будут счастливы. Берви считал, что может быть дурная монархия и хорошая республика, но может быть и дурная республика и хорошая монархия. Правительство должно внушать народу больше терпимости во взаимоотношениях между людьми различных классов, смягчать внутреннюю вражду и дать больше свободы для проявления гражданам своих возможностей. И чем меньше грубых и невежественных чиновников, тем меньше нелепейших и зловреднейших идей в обществе будет распространяться.

И вот человек, перед которым открывалась блестящая карьера ученого, профессора Петербургского университета, двадцать пять лет скитается по России под постоянным наблюдением жандармского управления, получает наконец место бухгалтера в Костромской губернской земской управе, и только потом уж он оказывается в Тифлисе, где Горький и познакомился с ним.

Удивительный старик, ему в то время было уже за шестьдесят. Такой же бескорыстный и отважный, как и тридцать лет тому назад, когда и начиналось революционное брожение на Руси. Интеллектуальное развитие человека дает больше удовольствия и счастья, чем вещи и богатство. Интеллектуальным богатством человек легче делится, порождает вокруг себя атмосферу доверия и справедливости. Таким образом устанавливает между людьми солидарность устремления, а если человек думает только о приобретении богатства, вещей, то это порождает между людьми зависть, а зависть порождает рознь, столкновение интересов. Это единственный путь, который может привести к свободному и спокойному прогрессу. Но задачу эту выполнить трудно. Вот что, дорогой Федор, говорил нам первый революционер России. Мы смотрели на него с уважением, но то, что он проповедовал нам, давно уже устарело. Уже в то время перед ним стояли более радикальные задачи. А сейчас – и говорить нечего… Тридцать лет борьбы с самодержавием многое изменило в людях, в способах и методах революционного движения. Такие, как Берви-Флеровский, лишь звали к борьбе с произволом и насилием, а каким путем добиваться справедливого устройства общества, он не знал, уповая лишь на мирные, эволюционные меры понуждения правительства..

Федор Иванович хотел бы отмахнуться ото всего этого ужасного, мрачного, кровавого, но Горький повелительным жестом призывал его к покорному вниманию, дескать, пригодится, послушай… А дорогой Алекса продолжать развивать свои революционные мысли…

Причина всей волнений, неурядиц в обществе – крестьянский вопрос. До освобождения крестьяне в некоторых губерниях имели больше земли, чем после освобождения, возникли волнения, которые были жестоко подавлены. Сначала чуть ли не все слои русского общества с радостью и облегчением отнеслись к манифесту от 19 февраля 1861 года. Даже враги самодержавия поддержали реформы Александра Второго, сделавшего, по их мнению, великое дело: «Имя Александра принадлежит истории, – писал Герцен, – если бы его царствование завтра же окончилось, все равно, начало освобождения сделано им, грядущие поколения этого не забудут… Гнилое, своекорыстное, алчное противодействие закоснелых помещиков, их волчий вой не опасен. Что они могут противопоставить, когда против них власть и свобода, образованное меньшинство и весь народ, царская воля и общественное мнение. Мы имеем дело не со случайным преемником Николая, а с мощным деятелем, открывшим новую эру для России; он столько же наследник 14 декабря, как Николая. Он работает с нами для будущего… Из дали нашей ссылки мы приветствуем Александра II, редко встречающимся с самодержавием, – мы приветствуем его именем Освободителя…» Чернышевский также поддержал реформы Александра Второго: «Высочайшим рескриптом 25 ноября и 24 декабря 1857 года благополучно царствующий государь император начал дело, с которым, по своему величию и благотворности, может быть сравнена только реформа, совершенная Петром Великим. Благословение, обещанное миротворцам и кротким, увенчает Александра II счастьем, каким не был увенчан еще никто из государей Европы – счастьем одному начать и совершить освобождение своих подданных».

Но вскоре здравомыслящая часть русского общества поняла, что обманулась в своих надеждах и ожиданиях. Чернышевский был брошен в Петропавловскую крепость, а потом сослан на каторгу, Герцен заговорил совсем другим голосом. И все потому, что не оправдались надежды на политические свободы, по-прежнему попирались права человека на свободомыслие. Оживились и славянофилы. Веруя в самобытный путь развития и решения всех острых политических и социальных вопросов, Самарин, Хомяков, Аксаков в полный голос заговорили против существующего государственного строя как противоречащего национальным особенностям славянского характера. «Путем государства, – писал Аксаков, – пошла Западная Европа и разработала великолепное государственное устройство с чрезвычайными оттенками, доведшими его в Америке до высокой степени либерализма. Но это либеральное государство есть все-таки неволя, и чем шире ложится она на народ, тем более она захватывает народ и себя и заменит его духом закона, учреждения, внешнего порядка. Если либерализм государственный дойдет до крайних пределов, до того, что каждый человек будет чиновником, квартальным самого себя, тогда окончательно убьет государство живое начало в человеке. Передовые умы Запада начинают сознавать, что лежит не в той или иной форме государства, а в самом государстве, как идее, как принципе, что надобно говорить не о том, какая форма лучше или хуже, какая форма истинна, какая ложна, а о том, что государство, как государство, – есть ложь. Славянские народы представляют нам иное начало – начало общинное. Славянские народы, русский народ по преимуществу, есть народ без-государственный».

Западники тоже протестовали против существующего порядка вещей. Но мотивы, цели, средства их достижения предлагали совсем иные.

Горький прошел все стадии революционной борьбы с царизмом, многих участников этой борьбы знал лично, а о других читал или слышал от их соратников. Освобождение крестьян в 1861 году вызвало открытое недовольство и бунты. Чернышевский понял обман и в обращении «К барским крестьянам» звал их на борьбу, «к топору» звал Русь. И действительно, разочарованные крестьяне ожидали одного, а получили другое, в тридцати двух губерниях поднялись с протестом. Волнения крестьян были подавлены, в некоторых случаях жестоко, в селе Бездна вызвали солдат, стреляли из орудий по безоружной толпе, были сотни убитых и раненых. Подобные действия правительственных чиновников вызвали взрыв негодования со стороны либерально настроенной молодежи. Повсеместно начали возникать кружки, члены которых резко осуждали существующий строй и проповедовали социалистические идеи. Резко обострилась обстановка после подавления студенческих волнений, требовавших всего лишь смягчить драконовские законы и казарменную дисциплину в Медико-хирургической академии и университете Петербурга: право сходок, участие студентов в распределении стипендий и пособий, право иметь студенческую кассу, библиотеку. Зачинщиков арестовали и выслали на родину под присмотр родителей и надзор полиции. Так вольнодумцы-протестанты разбрелись по всей России, создавая литературные кружки, становившиеся центром свободомыслия и антиправительственной агитации. Выстрел Дмитрия Каракозова, дворянина, попытавшегося убить царя Освободителя, и казнь его по приговору Верховного уголовного суда лишь увеличили число партии радикалов. Возник кружок чайковцев, названный так по имени его организатора Н.В. Чайковского; появились «Исторические письма» П. Лаврова, звавшие «критически мыслящие личности» своей самоотверженной деятельностью перевоспитывать народ в духе социализма, а для этого необходимо идти в народ, не боясь никаких жертв для блага народа; привлек внимание своей страстной непримиримостью Сергей Нечаев, бежавший за границу и организовавший там журнал «Народная расправа», в котором звал к беспощадному террору против царских чиновников и служителей самодержавия вообще.

Михаил Бакунин бесстрашно участвовал в революционных событиях в европейских странах, дважды его приговаривали к смертной казни и дважды заменяли пожизненным заключением в Саксонии и в Австрии. Затем выданный России и посаженный в Алексеевский равелин Петропавловской крепости и сосланный в Сибирь, он оттуда бежал через Японию в США, а потом в Лондон; всю жизнь он боролся против тирании, за независимость человека от всякой власти. Жизнь Бакунина казалась легендарной, имя его тоже овладевало молодыми умами и сердцами.

Большое распространение в этой среде получили книги Шелгунова, Кетле, Флеровского, Михайлова, Токвиля, Фурье, Сен-Симона, Пфейфера, Луи-Блана, Лассаля, Милля, наконец, «Капитал» Карла Маркса и другие сочинения марксистов… Ни у кого не возникало сомнений в том, что Россия накануне больших социальных потрясений. Молодые люди разных национальностей пошли в народ, чтобы агитировать крестьян, отобрать землю у помещиков. Переодевались коробейниками, разъезжали по ярмаркам, сеяли слухи, бросали социалистические семена, лозунги, идеи в надежде, что они прорастут в душах крестьян, и они поднимутся в своем протесте до восстания. Но из этого ничего не получилось. Попробовали даже использовать имя великого князя Константина, якобы несогласного с реформами, чтобы поднять крестьян. Но ни мистификации с самозванством, ни мирная пропаганда идей социализма ничего не дали: гибли сотни, тысячи молодых пропагандистов, но результата ожидаемого не было: сами же крестьяне выдавали таких пропагандистов, считая их призывы «социалистическими бреднями и утопиями».