Жизнь солдата

Тамара, наверно, была очень довольна, что мы удивлены ее богатством и, естественно, нашим посещением. Одной ей играться давно уже надоело. Поначалу я играл с машинами, а когда они надоели, взял строительный конструктор и стал складывать домики. Борис смотрел, как Тамара одевает куклы, и хвалил то куклы, то одежду. Сколько времени мы у нее пробыли, я не знаю. Мы были так заняты игрой, что совершенно не слышали и не заметили, как в дверях появился ее отец в своей милицейской форме.

– А, жиденята здесь, – сказал он тихим, но злобным голосом и, вдруг резко повысив голос, крикнул, – вон отсюда!

– Папа! – воскликнула жалобным голосом Тамара и умоляюще посмотрела на него своими большими глазами. Но отец даже бровью не повел.

– Вон! И чтоб духу вашего здесь никогда не было! – крикнул он опять, продолжая стоять у дверей.

У меня душа в пятки ушла, как только он появился, а теперь я стоял и не знал, что делать. Я бы с удовольствием сразу убежал, но он загородил всю дверь своей мощной фигурой. После второго его окрика мы с Борисом тихо пошли к дверям, ожидая от него всякой пакости. Я очень боялся, что он спустит нас кувырком с высокой лестницы, а то еще, чего доброго, двинет своим волосатым кулачищем и поминай, как звали. Но он посторонился и только грозно сказал:

– Чтоб я вас больше здесь не видел!

Когда мы вышли в переулок, я с облегчением вздохнул, как будто из темного царства попал в светлое. После пережитого страха пришло радостное настроение, что все благополучно закончилось. Освободившись от страха, я спрашиваю Бориса:

– Как ты, здорово испугался?

– Да, страшный отец у нее, – отвечает он.

– Теперь ты будешь любить Тамару?

Борис молчит. Он по-настоящему влюблен в Тамару, но что теперь будет с его любовью, он не знает. И разлюбить нельзя, и продолжать любить опасно. Любовь – сильная вещь. Если она проникает в сердце, то так просто ее обратно не вырвешь. У меня после этого случая сразу пропала всякая охота встречаться с Тамарой. А Борис продолжал каждый день дежурить в переулке, надеясь, что Тамара, как и прежде, выйдет поиграть, но она в переулке больше не появлялась.

Да и Борису скоро стало не до нее. После семи классов он поступил в Рогачевский двухгодичный учительский институт и уже не имел свободного времени, чтобы играться с Тамарой в куклы. Хоть и было ему только пятнадцать лет, но с детством пришлось распрощаться. Его ждало место учителя в одной из школ белорусской деревни…

Как-то в середине лета мама пришла с работы и сказала:

– Мне на работе предлагают путевку в детский санаторий. И если ты поедешь, то я ее возьму. Поедешь?

– А куда? – поинтересовался я.

Дело в том, что в пионерском лагере я уже был однажды, но он мне совсем не понравился. Коротко я расскажу вам об этом. Сначала все шло хорошо. Нас собрали на стадионе рядом с кинотеатром. Там играл духовой оркестр. Всех построили на беговой дорожке, потом выступили с речью мужчина и женщина. Нас было много, а родителей еще больше. Все было торжественно и интересно. Потом во главе с оркестром мы пошли пешком в лагерь. Говорили, что пионерский лагерь будет в нашем лесу.

В кавалерийском полку был свой духовой оркестр, а в пожарной команде – свой. И как только раздавались по Циммермановской звуки духового оркестра, так все от мала до велика сбегались со всех улиц посмотреть, послушать и проводить его. Так случилось и тогда, когда духовой оркестр сопровождал нас по главной улице до днепровского моста. Со всех улиц и переулков прибежали взрослые и дети и, стоя на тротуарах, сопровождали взглядом нашу колонну пионеров, идущих в лагерь. Это было интересно. Раньше я бегал смотреть на других, а теперь все бежали смотреть на меня. Гордость и радость переполняли мою грудь.

Когда я поравнялся с нашим Первомайским переулком, то увидел всех наших мальчишек и своих сестренок: Соню и Сашу. Они меня тоже увидели и помахали мне руками, но я почему-то постеснялся ответить им тем же. У моста оркестр встал в стороне от дороги, а мы под звуки марша пошли по мосту. Когда мы прошли мост, оркестр затих, и мы некоторое время шли молча. Затем вожатые организовали пение песен. Причем, разные отряды пели разные песни.

Мы шли по знакомой мне дороге к нашему лесу. Но идти в строю оказалось гораздо труднее, чем в одиночку. Когда мы шли в лес сами, то шли по обочине шоссе, по мягким тропинкам, а в строю пришлось идти по круглым камням, и это было неудобно и трудно. Многие пионеры натерли и побили себе ноги, и им пришлось снять сандалии и идти по обочине. Пионерский лагерь оказался близко, сразу же за домом лесника. Это километра четыре от города, а может быть чуть больше.

Лагерь состоял из двух длинных бараков с маленькими окошками, кухни и сарая для склада, а также одного длиннющего летнего навеса, под которым были намертво вкопаны длинные столы и скамейки. Под навесом была столовая. В стороне от построек была обширная площадка, в центре которой стоял высокий шест. На этой площадке проводились утренние и вечерние линейки. Весь лагерь был огорожен высоким штакетником. Нас распределили по баракам, познакомили с вожатыми и строго-настрого предупредили, чтобы мы никуда не уходили за пределы лагеря. В бараке стояло множество железных кроватей с низкими спинками в четыре ряда, проходы были узенькие, тумбочек не было. Только у дверей стоял столик и два стула.

При распределении кроватей я оказался рядом с Ароном Шпицем. Мы вместе учились в третьем классе школы №6. Именно здесь, в пионерском лагере, мы подружились с ним на всю жизнь. Это была не такая дружба, которая была у меня с соседями по нашей улице. Там мы то дружили, то ссорились, то сходились, то расходились. С Ароном мы за всю жизнь ни разу не поссорились. У него было доброе сердце и уравновешенный характер. Он никогда не задавался и не доводил дело до конфликтов. С ним всегда было хорошо, и я иногда тоже шел на уступки, боясь потерять дружбу с ним. Если бы не было рядом Арона Шпица, я бы убежал из лагеря домой.

Целыми днями мы слонялись по лагерю без дела. Некоторые ребята собирались компаниями и без спроса уходили в лес. Девочки целыми днями прыгали на своих скакалках. По выходным дням к нам приходили родители и родственники. Это были наиболее интересные дни. Но они проходили быстро и незаметно. Иногда к нам приезжала кинопередвижка.

Пожалуй, интереснее всего было в столовой. Напротив меня и Арона сидела девочка, которая все время моргала глазом. Я понимал, что это у нее какой-то тик, но Арону я сказал, что эта девочка все время подмигивает ему. Оказалось, что эту девочку зовут Зиной Рабинович, и Арон давно знает ее, потому что ее мать работает с отцом Арона в одном магазине. Но делать было нечего, и я каждый раз подначивал его:

– И все-таки она тебе подмигивает как знакомому.

Арон не сердился.

Один раз нас построили и повели в поход. Отошли от лагеря на несколько километров, расположились на лесной лужайке и стали петь песни. А к обеду вернулись. Так и прошел месяц. Впечатление от лагеря осталось невеселое…

Вот почему я спросил у мамы, что это за путевка и где находится этот детский санаторий.

– Где-то за Могилевом, – ответила мама.

– Возьми эту путевку, – сказал я маме, – может быть там будет интересно.

И вот я еду в сторону Быхова опять, но уже в компании еще четырех мальчиков, одному из которых поручено быть старшим, так как он действительно старше остальных. Станция в Быхове напомнила мне давнишнюю поездку. Тот, кто здесь не был, никогда не подумает, что это длинное кирпичное здание со множеством окон, но без дверей, и есть станция. Он скорее всего подумает, что это какие-нибудь мастерские или, в лучшем случае, депо. Но я здесь уже был и точно знаю, что это станция, а вход на эту станцию находится с обратной стороны. Удивительно, но сам Быхов так же нелепо построен, как и его станция.