Жизнь советской девушки

Ничего ужасного в этой папиной второй жене, вообще-то, не было, баба как баба, про своё хлопочет, и очень может быть, что отца она на свой мещанский лад любила. Хозяйственная, чистоплотная. Вскоре они построили кооперативную квартиру на улице Брянцева, я навещала там папу и видела, что ему душно и тошно. Однажды мы с ним (он был маленько подвыпимши) ушли гулять, потом зашли в гости к его друзьям, а когда вернулись, Наташа устроила разнос. "Ушёл пьяный, ушёл с Таней!" – причитала она с характерным сварливым мещанским завыванием, свидетельствующим о немалом опыте свар, разносов и выволочек. Несходство характеров и жизненных ценностей этой нелепой, из досады образованной пары привело к тому, что в один прекрасный вечер папа ушёл из дома насовсем, в чем был, не прихватив даже чемоданчика. Этот казус он называл "пожаром". Я его потом, бывало, спрашиваю, где, папа, собрание Шекспира, у тебя было, надо глянуть, – а он разводит руками с иронически-горестным вздохом: "Сгорело! Всё сгорело! При пожаре…"

Ну, а тогда, после развода, будущей пожар ещё пребывал в стадии сырых дров.

На глазах у меня и мамы папа якобы любовно снимает с новой жены ботиночки. Варит ей кофе. Изображает счастливое супружество. На кухне (шесть метров) теперь нагло торчит высокая, статная баба, которую мы с бабушкой в сердцах прозвали "шваброй". Швабра устраивается работать по специальности – она воспитательница детского сада – и носит в дом бидоны с супом и пакеты с яйцами, остатки от не съеденного дитями. Я думаю, это действительно были остатки (сибирские люди не вороваты), но бабушка скептически хмыкает: знаем мы эти остатки! детей объедает!

Бабушка приезжает к нам время от времени, привозит летние припасы, и мы спим с ней "валетиком" на диване, а мама на раскладушке. За стеной – папа с новой женой. Нехорошо, неладно, тесно, в груди кипит горечь и злоба, маленькое сердце разрывается от противоречивых чувств – я же не могу разлюбить папу, это невозможно…

Разваливается, конечно, и театр – какой театр, если режиссёр в состоянии войны с главной актрисой? Чёрт обожает такие ситуации и всегда стремится извлечь из них максимум возможного дерьма, потому как всё, что с приставкой "раз" – развод, раздор, развал, разлад, – всё идет от него. Была семья, был театр – и вот вам, ни семьи, ни театра.

Противоестественное сожительство длилось недолго: из Москвы приехал брат Наташи К., накричал на папу ("Ты с ума сошел?!"), и молодожёны съехали от нас, сдав мою бывшую комнатёнку по коммерческой цене новым жильцам.

Так я опять очутилась в коммуналке. Но, надо сказать, жильцы подобрались не вредные – сначала вообще жили друзья по Военмеху, тихая семейная пара, потом поселилась "тётка Ритка" – уморительнейшая бабёха, любившая слушать пластинки с советской эстрадой (Аида Ведищева!) и работавшая на ткацкой фабрике. С фабрики стройная Ритка выносила отрезы тканей, обмотанные вокруг талии. Из похищенного шила наряды, искала мужа, напевала, чуть выпивала – лёгкий, уживчивый характер.

Жизнь раскололась и завертелась, рождая всё новые происшествия. Иван из Киева померк и сгинул, но мама опять увлеклась – на сей раз вихрь страсти увлёк её в роман с Анатолием, студентом Военмеха (к тому времени мама что-то там преподавала), спелым молодым красавцем. У Анатолия имелась безумная мамаша, которая поставила целью жизни разрушить эту связь – она своими руками отдала сына в армию и добилась, что маме предложили уйти с работы. С этой поры маму стали преследовать несчастья и болезни – она слабела и не могла понять причину (потом обнаружилось ХВП, хроническое воспаление лёгких). Хотя упрямая мама храбрилась, дела наши были плохи.

Жили в коммуналке, работу мама нашла – её пристроил в конструкторское бюро (лифты, подъёмники) друг по Военмеху Лёня Вышедский, – но бюро было далеко, мама уставала. Обе любви (Иван и Анатолий) закончились полным крахом.

Мне категорически не нравился иногда появлявшийся в нашей квартире Анатолий – не из-за личных качеств, которых у него, здоровяка-красавца, и в помине не было, но из-за тесноты общего житья (иногда он оставался ночевать, спал с мамой на раскладушке, и, не вовремя проснувшись, можно было услышать…). Но в целом я обнаружила, что развод и разлад – почти что норма жизни. В разводе были и родители Иры Порошиной, и родители Лены Ким, притом их мамы завели отчимов, и ничего. Ощущение катастрофы притушилось, затаилось. Жизнь с самого начала не сулила мне ничего лёгкого и радостного – ну вот и начинает сбываться.

С папой мы теперь встречались по воскресеньям, гуляли по городу и пригородам, и он замечательно интересно и вдохновенно рассказывал мне о книгах (однажды пересказал "Мастера и Маргариту") – мы никогда не говорили о жизни, никогда. А разве часто мы вообще говорим о настоящих серьёзных вещах? В основном люди отмалчиваются, тем более дети и подростки. Только много лет спустя, когда мне было под сорок, я сказала папе о той детской драме – как моё сердчишко рвалось от горя, когда он привёл Наташу, как я тихо ревела, скрывшись в ванной. Папа прижал меня к сердцу и заплакал…

Какими дураками делают страсти самых умных людей, как жесток делается добрый человек, если оскорблено его самолюбие! Папа, единственный ребёнок в своей семье, любимый своей мамой до предела, предполагавший в жене такую же преданность и самоотверженность, ослеп и оглох именно из-за травмы самолюбия, его желанием было – отомстить, дать почувствовать обидчице, что он ценный мужчина, что его любят, желают, боготворят. А такую мелочь, как я, родители в расчёт не брали. Страсти меняют оптику!

Потом папа построил очередной кооператив на улице Брянцева, куда приходилось ехать на трамвае чуть не полтора часа и где вскоре завёлся ребёнок Андрей (ныне известный панк Андрей Фига).

А мама… мама вышла замуж, как это принято у мам.

От меня вечно всё скрывали, отправляли то к друзьям на дачу, то в Рустави к бабушке. Когда я вернулась из Рустави, мама встречала меня не одна, её сопровождал невысокий брюнет с короткой бородкой и насмешливым выражением лица.

Мне было сказано, что это Валерий Шапиро, что мама вышла за него замуж и он будет с нами жить.

Шапиро тоже закончил Военмех, тоже играл в самодеятельности – и в Драме, и в эстрадном коллективе, тоже недавно развёлся с женой (была дочь Катя). Он принадлежал к тому же домену, что и родители, с блеском исполнил роль Франка Давенанта в инсценировке романа А. Грина "Дорога никуда", обладал эффектной внешностью, и папа даже написал на него дружелюбную эпиграмму:

Чтобы скрасить жить свою,Серую и сирую,Я себе щенка куплю,Назову Шапирою.

(У Шапиры были большие выразительные карие глаза, которые можно было с равным успехом назвать и типично еврейскими, и типично собачьими.)

Как оказалось, он давно любил маму, и сила этого чувства, конечно, бесспорна – я не сомневаюсь, что Валерий обожал маму и никогда ей не изменял. Иначе они бы не прожили больше сорока лет вместе (и живут до сих пор). Но он хотел владеть мамой безраздельно и быть главным человеком её жизни.

Я должна была это ясно понять – и с первых дней Шапиро стал вести себя так, чтобы я это поняла.

Его с полным правом можно назвать кристально порядочным человеком из той серии, про которую говорят: "копейки не украдёт". До потери трудоспособности (в 2007 году его избили до полусмерти молодые отморозки на Каменном острове) Валерий неустанно работал, уже после шестидесяти лет овладев дефицитной специальностью "кислородчика" (в больницах есть такая должность, для обслуживания кислородных баллонов). Он много читал и обладал самостоятельным, насмешливым умом критического склада. Но у него, к несчастью, рано сформировался тяжёлый характер, осложнённый пьянством. А это штука, истребляющая в пепел любую добродетель.