Жизнь среди слонов

Мы летели над обширными землями — равнинами, глубокими каньонами, на склонах которых среди хаотического нагромождения скал росли деревья. Ближе к полудню мы, не заметив ни одного слона, приземлились на старой полосе около деревеньки Макао, чтобы выпить по чашечке кофе. Длина полосы была около 600 метров, и мы плавно спланировали и мягко сели. Но при взлете «Крузер» никак не желал набирать скорость и не мог оторваться от земли из-за высокой травы, достигавшей 30 сантиметров. Скорость почти не увеличивалась, и мы, как кенгуру, начали подпрыгивать в воздух и снова падать на землю. Вдруг перед нами выросли деревья — полоса кончилась.

Билл направил машину в прогалину меж деревьев. Самолет уже набрал скорость 75 километров в час и должен был вот-вот взлететь, как вдруг мы ощутили сильнейший толчок и нас бросило в сторону. Когда самолет несся на полной скорости, здоровенный сук ударил по фюзеляжу, опрокинул машину, и она крылом воткнулась в землю. Несколько секунд мы сидели, не шелохнувшись, пока из разорванных резервуаров в крыле выплескивался бензин, потом стряхнули с себя оцепенение и бросились со всех ног прочь.

Внимательно осмотрев полосу, мы нашли метрах в тридцати от ее конца сук, скрытый травой. После удара о него оторвалась правая часть шасси. Самолету пришел конец: кроме того, что оторвалось шасси, сломались оба крыла и погнулся фюзеляж.

Билл Хольц был опытным пилотом, но до сих пор не имел дела с высокой травой. Еще одна «переменная величина», которую следовало принимать в расчет перед полетом кроме высоты, скорости, направления ветра, времени суток и числа пассажиров. Я надеялся хорошенько потренироваться на нелегкой маньярской полосе, чтобы действовать безошибочно, когда придется принимать решение в условиях, где ошибка не прощается.

В полете меня охватывало пьянящее чувство свободы, которое стало моим наваждением в первые месяцы; пилотирование казалось столь же интересным занятием, как и наблюдение за слонами. Вскоре я уже знал, как выглядит каждый квадратный метр парка с воздуха. Планировать в восходящих потоках воздуха, с ревом пикировать на гладь озера, нестись в спокойной выси над облаками — все доставляло радость. Бескрайние горизонты вселяли в меня уверенность, что я хозяин своей судьбы. Подо мной стлалась земля, и я мог ее исследовать, повинуясь малейшим своим желаниям. Я мотался над парком, заглядывал в укромнейшие уголки и расщелины гор, зависал над неисследованными откосами, невидимыми с земли из-за нависающих скал. Какое счастье, что мне удалось объединить два удовольствия — полеты и работу.

Сверху мне было хорошо видно, как поднялся уровень озера во время наводнения 1968 года. Это глубокое озеро — 40 километров в длину и 15 в ширину — без каких-либо вытекающих рек наполнялось водой или мельчало в зависимости от сезона. Иногда оно высыхало совсем. В воде содержалось слишком много солей, и потому крокодилы в нем не водились, но в болотах в северной части парка и вдоль речек Граунд Уотер Форест жило несколько гиппопотамов. Теперь болота залило, тростник оказался под водой, а тот, что вырвало с корнем, образовал обширные плавучие острова. Частые юго-восточные ветры выбросили его на высокий обнаженный берег, и за несколько месяцев вся гниющая масса растительности покрылась зелеными ростками. Но ненадолго, ибо слонам эти острова пришлись по вкусу и они добирались до них по воде. Озеро занимало примерно 10 % площади парка. Оказались затронутыми интересы и бегемотов и слонов. Изменения подобного рода подчеркивают значение долгосрочных флуктуаций фауны и флоры.

Озеро затопило обширные пространства леса акаций тортилис, и их уродливые скелеты торчали над самой водой. Щелочные пастбища исчезли, и буйволы со слонами оказались зажатыми между разлившимся озером и все более и более обширными владениями вамбулу. Время почти залечило шрамы от обвалов скал вдоль Эндабаша, и нежно-зеленые растения разрослись на красной обнаженной земле.

Во время короткого сухого сезона в январе — феврале 1969 года уровень озера немного упал и отдельные лужи высохли под жарким солнцем. Аист-ябиру, желтоклювые аисты, священные ибисы, странного вида цапли-молотоглавы ополчились на несчастных глубоководных рыб, оказавшихся в плену. Молотоглавы по-куриному почесывались, опускали клюв в воду и глотали по нескольку рыб за минуту. Песочники искали в иле более мелкую добычу.

Джон Оуэн хотя и дал разрешение на полеты, но опасался за мою жизнь. Думаю, на нем висело немало забот и ему не хотелось прибавлять себе еще одну, а за мной укрепилась репутация не то «молодого человека, ставшего средоточием всевозможных происшествий», не то «закопченного сорвиголовы». Клянусь, я никогда не шел па бессмысленный риск, но репутацию поколебать очень трудно.

Ко мне вновь приехала погостить моя мать, чья вера в меня не знала границ; этот ее визит обошелся без приключений; правда, однажды, приехав за покупками в Арушу, она столкнулась с Джоном Оуэном, который два года назад утешал ее, пока я лежал в больнице после столкновения с носорогом. На этот раз он пронзил ее суровым, колючим взглядом.

— Иэну нельзя иметь самолет, — сказал он. — Для подсчетов животных мы берем пилотов, у которых налетано не менее двухсот часов, а в Маньяре опасность больше: там имеются грифы.

Вряд ли такое заявление могло успокоить человека, который знал богатую традицию авиакатастроф в нашей семье. Как бы там ни было, матери удалось скрыть свои чувства, а мне избежать столкновения с грифами.

Но жизнь часто подносит нам сюрпризы. Две недели спустя сам Джон Оуэн, летя по прямой, столкнулся с журавлем, которого не заметил. К счастью, ему удалось удержать машину, вовсю работая рулями высоты, чтобы компенсировать повреждения от удара. Больше о грифах Маньяры он никогда не упоминал.

Крупные птицы — постоянная опасность для пилотов, летающих над саваннами Восточной Африки: они могут стать причиной аварий с трагическим концом — так случилось с Михаэлем Гржимеком. Очень трудно кружить на одном месте, чтобы ваш помощник мог пересчитать животных, и краем глаза следить за всеми птицами, оказавшимися поблизости. Даже один из наших лучших пилотов, Хью Лэмпри, когда проводил подсчет слонов Серенгети, ухитрился за два дня столкнуться с двумя грифами.

Маньяра мало подходит для подсчета толстокожих. Лес местами образует сплошной полог, и неизвестно, какое количество слонов бродит под ним.

Мои первые подсчеты дали цифру 230; я никак не мог понять, почему слонов так мало, ведь в 1965 году Мюррей Уотсон и Майлс Тернер насчитали 420. Некоторое время спустя мой глаз научился различать все, что напоминало формой слона, и цифра оказалась выше. Такое часто случается с теми, кто занимается подсчетом животных с воздуха. Наблюдатели набирают опыт, и их работа становится эффективнее. Сначала может даже показаться, что подсчеты свидетельствуют о резком росте популяции. Только после года полетов и интенсивных наблюдений я пришел к наиболее точному результату — примерно 420 слонов; к стыду своему, должен признать, что мои первые оценки никуда не годились.

Окончательные результаты тоже носят характер минимальных оценок. При подсчетах никто не переходит границ реальных цифр. Доказательство тому — неоднократные аэрофотосъемки для контроля визуальных подсчетов. Даже на открытой местности визуальные оценки равны в лучшем случае 40 % истинных, если верить Майку Нортону Гриффиту, который тщательно обработал данные комбинированных исследований за десять лет.

При подсчетах следует учитывать множество различных факторов. Так, в жаркие дни в тени деревьев прячется больше слонов. Шум самолета пугает одних животных, и они бегут в укрытие, а другие остаются равнодушными и спокойными. Вскоре я открыл, что для подсчета слонов, прячущихся под деревьями, лучше подходит мягкий свет, дающий умеренную тень, чем яркое, солнце. Видимость меняется и от листвы. Когда в сухой сезон листья опадают, становятся доступными взгляду многие ранее скрытые зоны.

В Маньяре мне удалось эмпирически проверить справедливость своих собственных подсчетов. Как только я засекал группу слонов на маленьком клочке местности с определенными границами, я начинал крутиться над ней, считая и пересчитывая животных, пока не получал несколько раз одну и ту же цифру. Затем я спешил приземлиться, чтобы пересчитать их на земле, пока они не ушли с облюбованного места. Зная точное количество животных каждой семейной группы, мне оставалось только опознать эти семьи и прибавить к общей цифре замеченных поблизости самцов. На открытой местности я иногда получал точный результат, а в кустарниковых зонах — примерно 60 % истинного числа животных. В среднем к оценке с воздуха следовало прибавлять 27 %, и тогда получалась цифра наземного подсчета.