Жизнь в другую сторону. Сборник

У Бранденбургских ворот картина ещё радужнее: тут этих голубей, то есть кроликов, уже значительно больше. Они резвятся на лужайках или, уткнувшись мордочками в траву, неподвижно сидят – и дальше, вдоль стены, на тех участках, которые в данной ситуации легче всего было бы обозначить нейтральной полосой.

За стену пускают, проход действительно открыт. Столпотворения, впрочем, не наблюдалось. Всё было как вчера, только теперь стало возможным продолжить свой путь.

Но куда? Мы ведь ничего тут толком не знали, разве что про кинофестиваль в Западном Берлине слышали, – просто брели вперёд по парку Тиргартен. Кино нам и аукнулось: позже, знаменитым фильмом «Небо над Берлином», где наконец-то мы смогли разглядеть Колонну победы с «Золотой Эльзой» в лавровом венке, до которой мы так и не дошли, оказавшись вполне земными ангелами, привязанными к расписанию дня, помня о том, что нам дано не очень много времени, – и значительно раньше, буквально через день, когда уже наша группа переехала на Балтику, в городок Кюленсборн, где вечером, сидя в гостиничном номере перед телевизором, мы вдруг узнали улицу, оказавшуюся на пути нашего непрямого отступления в Берлин Восточный; на ней обстреляли полицейскую машину в каком-то боевике, а мы там оказались потому, что очень всё же хотели увидеть что-то ещё кроме парковых аллей и деревьев. Мы даже старательно втягивали воздух, пытаясь выяснить, существует ли какая-то разница между двумя Берлинами или она исключительно в головах находит себе место.

Кюленсборн – городок маленький, скромный и не тесный. То общее, что связывает подобные места, располагайся они хоть на севере, хоть на юге, называется морем, и из-за этого кажется, что ты уже бывал тут прежде.

Море всё окрашивает по погоде – дома, улицы, предметы в комнате, настроение, расчёты на будущее; как если бы над хмурыми скалами вдруг сверкнул спасительный луч солнца из-за туч или, безо всякой внезапности, устойчивый головокружительный свет заливал всю округу, но ты всё равно стоял оглушённый от этой всесильной беспредельности, не испытывая ни в том, ни в другом случае равновесия, а только какую-то необъяснимую беззащитность.

Равновесие и спокойствие у моря нам только мнится. Накатывающиеся на берег волны гребёнкой прочёсывают наши мысли, – от них не остаётся ничего. Это воронка, в которую затягивает наше оцепенелое сознание, и нам вдруг начинает казаться, что мы чего-то подобного то ли ожидали, утеряв в мутном остатке сна, то ли просто вернулись из какого-то затянувшегося и безнадёжного путешествия по подъездам, кухням и магазинам большого города – и даже так: совсем без сил наконец-то вернулись домой.

Ребёнок прильнул к груди матери.

У Стёпы была закоренелая ещё привязанность к Крыму, воспитанная с детства путёвкой в Артек, – ни у меня, ни у Тараса, как выяснилось, ничего подобного не было. Взгляд Стёпы в каждой мелочи упирался в родное, мы же вспоминали свои сны. Втроём мы скоро прониклись особым спокойствием. Это было спокойствие на краю – потому что дальше уже только вода.

Впрочем, берег при внимательном изучении линии горизонта отыскался. Кто-то уверенно нам объяснил, что этот берег датский. Нам бы и самим, без подсказок, так хотелось думать. В согласном на всякие чудеса настроении мы выходим на балкон, чтобы по праву новых хозяев обозреть отданные в наше пользование на несколько дней окрестности. Двухэтажная гостиница, в которой мы остановились, стоит у моря – до него рукой подать. Номер нам достался замечательный во всех отношениях, хотя выяснилось это не сразу. Мы-то поначалу решили, что ничего особенного, у всех такие же, и даже получше кому-то «апартаменты» достались. Но оказалось, что апартаменты – это у нас, и безо всякой иронии: две комнаты на троих на втором этаже, балкон с видом на море, телевизор, ванная комната.

Распределение номеров носило случайный характер: очевидно, старшая группы решила, что если номер рассчитан на троих, то ничего хорошего это обстоятельство не сулит, и что это обязательно должно быть чем-то вроде тесного зала ожидания на заброшенной железнодорожной станции. Так же, как нам, повезло ещё одной троице: Лиде, умело мешавшей смех со слезами в поезде, и двум девятнадцатилетним подружкам – Юле и Ире. Остальным, после некоторого ропота недовольства и едва ли не настоящих слёз, – конечно же, у обойдённых удобствами женщин, – пришлось довольствоваться малым. Мы так и не узнали, чего в их номерах не хватало для нормальной жизни, потому что опасались одного: а вдруг нас, едва мы переступим порог, чтобы посочувствовать и исследовать состав «малого», запрут в неудачном номере, и наши апартаменты захватят обманом.

Нам несколько раз постучали в дверь, чтобы вежливо убедиться в нашем благополучии (простодушную Лиду с девочками, видно, уже посетили) и воззвать к мужской обязанности уступать дамам место, но мы так умело маскировали своё присутствие, не помышляя о долговременной обороне, что через час, другой, всё стихло: перестали возбужденно стучать каблучки по лестнице, высохли слёзы; надо было наконец-то начинать радоваться тому месту, где находишься.

Лёгкий бриз овевал наши лица. Свежесть морского воздуха убеждала двигаться и обещала вечную молодость; по крайней мере, о том, что эти дни уже будут насыщены воспоминаниями, мы смутно догадывались.

Солнцем заполнено всё вокруг, соблазн искупаться велик, но море в мае холодное. Осмотрительные немцы в воду не идут, по песчаному пляжу разбросаны одиночные и парные фигурки лениво отдыхающих.

Нас не трое, а значительно больше: две весёлые подружки из номера-близнеца, с ними Лида в роли мудрой наставницы, атлетического сложения парень по имени Антон, его друг в тёмных очках и ещё одна молчаливая девушка с книгой – непонятно, кому из них подруга.

Жарко, а потому мы за активный отдых. Мы не можем просто так лежать на песке. Первым поднимается Антон. Он прикладывает ладонь к глазам, щурясь от солнечного света, и открывает на всеобщее обозрение сложный рельеф мышц. Античная роспись, лепка. Бог величаво поводит вокруг себя взглядом и решает окунуться.

Мы следим за тем, как скульптурный Антон укрощает водную стихию. Выходит это у него дерзко и размашисто. Немцы поворачивают головы в его сторону, они явно увлечены происходящим. Схватка с морем продолжается не больше минуты; спокойная гладь мелководья не даёт Антону показать своё подлинное величие, – просто холодно очень. Его друг в очках замечает, куда-то неопределённо кивая:

– Я тут смотрел на стенде – температура воды сегодня +12.

Антон с достоинством выходит из моря. Встряхивается, красиво поводя плечами. Капельки воды поблёскивают на его коже.

Стёпа вдруг выдаёт:

– Когда ты в воде, ты не мокрый. Мокрым ты становишься на суше.

Его слова ободряют.

Антон похож на вывинченный шуруп нестандартной резьбы. Он приближается к нам пружинистой походкой вышедшего из повиновения робота, вытягивает полотенце из-под книги читающей девушки и начинает энергично обтираться.

– Как вода? – интересуется его друг.

– Нормально, – скромно отвечает богатырь.

Приходиться и нам присоединиться к живописному проекту «Русские на Балтике». Меня хватает на то, чтобы сделать шагов десять, – глубже не стало, а вот холодно – сразу. Ноги просто сковало с непривычки. С удивлением вдруг открываю, что я не герой, однако изображаю осмотрительность: наклоняюсь и кончиками пальцев судорожно провожу по воде. Юле и Ире всё нипочём: маленькие и ладные, они и резвятся, как дети, – плещутся друг на друга, хохочут и визжат; кажется, что шуму от них на всё побережье.

Лида находит в себе силы, чтобы степенно приседать, на секунду задерживаясь под водой до подбородка, – бережёт свою монументальную причёску. Оно и понятно: она находится уже в таком возрасте, когда её единственным достоинством может оставаться только причёска. Другое дело, что подобные головы вышли из употребления где-то в конце 70-х. Тарас напряжённо курит, стоя по колено в воде; отвлекается, говоря как-то вскользь – то ли Лиде, то ли подружкам, – с ироничной назидательностью: «Такие шалости в воде и неразумны, и опасны». Друг Антона держится несколько в стороне; он неуверенно идёт по направлению к Дании, только бы не видеть этого безобразия, а может быть, ему просто голову напекло. Стёпа стоит на берегу и подыскивает всем нам определения. Он потом скажет, что глухой, почти армейский купальник Лиды, больше чёрный, чем какого-либо другого цвета, по всей видимости, достался ей ещё по «ленд-лизу».

Наш пример оказался заразительным: немцы тоже потянулись в воде. Не все, конечно, но трое смельчаков всё же нашлось. Двое парней помочили ноги и руки, а девушка так даже и попыталась проплыть, – её аккуратно выдворили на берег.

Другим нашим невинным развлечением, но уже в обычном составе, было посещение нудистского пляжа. Он оказался совсем рядом, надо было только перейти через дюны, поросшие редкими усиками травы.

Пространство другого солнечного дня поделено на две части разницей в деталях: с одной стороны те, кто для выхода на пляж подыскивает себе удовлетворительные плавки и купальники, с другой – те, кто полностью освободился от подобных забот. Мы словно чайки, захваченные в небе ветром, парим надо всеми, или выгнутые безответным вопросом лебеди, которых мы заметили у причала, мирно скрываем свои достоинства. На деле же мы держимся как в меру любопытные исследователи чужих обычаев и нравов, относящиеся к ним, если не с пониманием, то скорее уж с чем-то, отдалённо напоминающим вынужденное уважение.