Жизнь в стеклах (сборник)

Был у меня и другой случай в алтаре: прям перед причастием залезла муха в святую чашу с кровью Господа нашего. Вот вам свидетельство того, что всякая тварь тянется к Богу и желает причаститься! Да только не положено ей. А надобно в таких случаях муху выловить, сжечь и зарыть останки под престолом, дабы они не осквернились. Я-то думал, что она захлебнулась, вынул её, облизал, как полагается, чтобы кровь Господа куда не капнула, положил на газетку и стал причащаться. А она очухалась и полетела. Я давай её ловить, а народ уже скандирует, требует, чтобы его причастили. «Ну, – думаю, – мой выход! Муху потом поймаю, никуда она от меня не уйдёт!» Возвращаюсь в алтарь, мухи и след простыл! Видно, она в какую дырку пролезла аль в Царские врата вылетела, пока я народ причащал! Я схватился за сердце, говорю Петьке с Васькой: «Ловите всех мух, каких найдёте в храме, потом награжу!» Они проявили рвение, десятка два наловили, приходят гордые и на бутылку с кагором поглядывают. Но тут я опять за сердце схватился: мухи на лицо все одинаковые, как освящённую муху от прочих отличить? Думал, по траектории движения – не получилось: моя муха, видно, успела протрезветь. Хотел сжечь всех скопом – нельзя: как я буду нечистые останки с освящёнными хоронить? Выход один! Окунул я их всех в святую чашу, а потом и порешил! Сжёг я их, закопал, на душе у меня стало спокойно, вот и возгордился: рассказал о своём успехе благочинному – похвалиться. А он рассердился сильно и меня дураком обозвал. А что мне было делать с этими мухами?

Дети мои! Если вы служите, будьте внимательны, не зевайте по сторонам, следите за мухами! Иначе одна из них непременно угодит вам в чашу!

В общем, Петька с Васькой – ребята расторопные были, хотя и матерщинники отпетые. Я сам чуть было с ними материться не начал, до того они меня довели! Один раз такое происшествие было – меня чуть в служении не запретили. Залезла кошка на иконостас, на самую верхнюю икону с Троицей. Вернее, не сама залезла, а Мишка с Вовкой её туда загнали, я тогда их ещё в храм пускал. Я думал, она оттуда сама спрыгнет – не тут-то было! Сидит она там и орёт. День орёт, другой орёт, а на третий мне Литургию служить. А Матрёна в тот день в ударе была, распелась. Голос у неё сиплый, дребезжащий, но громкий. И, как на беду, как раз у этой кошки отношения с Матрёной были плохие! Глупое животное, как Матрёнин голос услышало, совсем запаниковало и орёт во всю мочь так, что и меня и хор заглушает. К тому же на неё торжественность Литургии подействовала. А тут заходит в храм наш благочинный с ревизией. Он кошачьи вопли ещё в притворе услыхал. Я иду со святым Евангелием на Малый вход, а вместо блаженств раздаётся дикий кошачий мяв – на клиросе как увидели благочинного, со страху петь перестали. Встречаюсь взглядом с глазами отца Петра, а они у него выкатились и смотрят на меня, как на преступника. Захожу в алтарь и шиплю Петьке с Васькой: «Снимайте кошку сию минуту!» Петька стал кошку шваброй спихивать, а Васька за стремянкой побежал. Отец Пётр заходит в алтарь, глазами сверкает, но виду, что злится, не показывает. «Алтарники, – говорит, – у тебя заняты, давай я сам Апостола почитаю!» И идёт читать Апостола. Тут Васька на стремянку полез, а Петька удержаться не смог и вместо того, чтобы стремянку держать, тоже за ним полез. Кошка, как увидела, что к ней двое лезут, совсем отчаялась, прыгнула прямо на благочинного и вцепилась ему в бороду. А тут стремянка заваливаться стала, Петька отпрыгнул, а Васька на иконостасе повис, ногами дрыгает и орёт как сумасшедший! А стремянка, когда падала, аналой с Апостолом опрокинула, хорошо благочинный увернулся. В общем, службу прервали, Ваську сняли, а мне выговор объявили и последнее предупреждение. Но места я, милостью Божьей, не потерял. Вот так меня мои собственные алтарники подвели! Говорю вам, дети мои, на личном опыте убедившись, держите свой причт в страхе Божием!

А один раз по вине причта у нас в храме начался пожар! Была у нас баба Шура на подсвечниках. Лет ей было уж за девяносто, а весила она килограммов не меньше ста. Обычно-то за ней следили. Но на Всенощную, как известно, народ ходить не любит, хорошо, если один-два человека зайдут. И вот случилось, что на Всенощную никто не пришёл. На клиросе Матрёна с Катюхой с сонными голосами, да Васька с кадилом играется. Свечек почти нет, бабе Шуре скучно стало, ходит она по храму и думает, чем бы заняться. Иконы я ей запретил протирать, потому как она их половой тряпкой всё время норовила протереть. Не по злобе, конечно, а из-за маразма. И вот углядела баба Шура, что над Царскими вратами лампадка погасла. Сбегала за табуреткой, поставила на амвон, забралась. Я открываю Царские врата и вижу её внушительный торс на фоне пустого храма. Бес попутал, не удержался и выглянул посмотреть, что она там делает. И вдруг чувствую, как что-то липкое попадает мне на плешь и стекает по бороде прямо на рясу. То было лампадное масло, которое баба Шура пыталась налить в лампаду. Ну а пока я бегал переодеваться, начался пожар: баба Шура горящую свечку в лужицу с маслом уронила. Я думаю: что спасать? Что в храме самое ценное? Антиминс, дарохранительница или Казанская икона Божией матери? Стою и не могу решить. И тут, каюсь, тяжко согрешил: решил, что себя надо спасать, потому как двое детей могут остаться сиротами и одна матушка – вдовой. А в это время Васька прибежал с огнетушителем и мигом огонь потушил. Только плешь прожжённая на ковре осталась, прям перед Царскими вратами. Вот так, Божьей помощью, и спаслись!

А на кухню я взял себе работать тётю Свету, старую деву. Я ей сразу сказал: «Почти двести дней в году у нас постные. В пост у нас особый режим питания: на десять человек причта два литра подсолнечного масла в день, да на меня пол-литра накинь!» Это я для того, чтобы не потерять авторитет, а то в лице батюшки вся Церковь может опозориться. Был у меня один знакомый батюшка, так он масло постное не употреблял. И его к середине поста принимали за дьякона, а к концу поста – за алтарника. Выходит он исповедовать, а его спрашивают, когда священник выйдет. Он говорит: «Я – священник!» А народ смеётся и недоверчиво на него поглядывает, как на самозванца. Насилу потом, когда пост закончится, салом отъедался до нормальных кондиций. Так что знайте: для священника в пост спасение исключительно в подсолнечном масле! Потому что картошки и макарон желудок не может вместить больше, чем он может вместить. А питаться по семь раз в день для священника стыдно! А лицо священника есть не его лицо, но лицо Церкви Божией, и если оно худое, как у лошади, то и вся Церковь Божия в его лице посрамляется!

Тётя Света была женщина верующая, но постов не признавала. Меня расстраивать она тоже не хотела, поэтому подмешивала скоромные продукты в пищу тайно и незаметно. То и дело я вылавливал в супе подозрительные вещи, похожие на мелко изрубленные яйца или творог. Кончилось тем, что мне лично пришлось регулярно присутствовать на процессе приготовления пищи, потому что все остальные боялись тёти Светы. В итоге я так растолстел, что возникли затруднения при служении: например, я с трудом стал протискиваться через Малые врата. Пришлось сесть на диету и оставить контроль за тётей Светой, а она немедленно возобновила свои языческие безобразия. Как же тут не сказать вам, дети мои: держите причт в страхе Божием, управляйте железной рукой! Мы – пастыри, и мы не должны распускать овец, вверенных нам Господом Богом! Иначе их немедленно пожрут алчные волки, рыщущие вокруг!

Ещё хочу сказать про скотину. Если у вас сельский приход, никогда ни при каких обстоятельствах не держите козу. Коза – животное далёкое от Бога и лишённое какого бы то ни было представления о нравственности. Будут искушения: люди будут предлагать коз бесплатно. В этом случае нужно побороть экономность, свойственную каждому из нас, священников, и решительно сказать «нет»! Взял я однажды козу. Положительно относилось сие животное только к мужчинам, а когда моя матушка или другая женщина из причта пыталась подоить его, лягалось копытом и бодалось. Сколько я не вразумлял эту тварь, сколь подолгу не беседовал с ней, ничего не помогало. Пришлось самому взяться за соски! А когда пришло время её крыть, начались настоящие искушения. Я целый месяц искал козла. Кто бы мог подумать, что козёл в России – такая большая редкость! Вёз его тридцать километров в собственной машине, терпел запах (ведь козлы почти никогда не моются), а когда привёз, моя коза даже близко его к себе не подпустила! Может, козёл попался робкий, а может, время было неподходящее, однако осталась моя коза непокрытой и молоко давать перестала. Но при этом стала кушать комбикорма ещё больше, чем раньше, и превратилась в животное не только вредное по характеру, но и убыточное. Пристроить её опять же никому не удавалось, и я уж было решил взять грех на душу её зарезать, как мне предложили бесплатно взять того самого козла. Профессиональная экономность во мне опять взяла верх над благоразумием, и я согласился. Со временем козёл умаслил мою козу, справился-таки со своими обязанностями, и началась «козлиная» эпоха в истории нашего храма…

Я нисколько не приукрашиваю, все вышеописанные беды действительно имели место в нашем приходе. И вот недавно к ним добавилась ещё одна, самая страшная. Цель данного повествования – обратиться к доброте ваших христианских сердец и попросить помощи в восстановлении нашего храма после реставрации (банковские реквизиты прилагаю в конце). Дело в том, что реставрация есть весьма дорогостоящая процедура. И больше всего денег идёт не на краску и строительные материалы, а на зарплату рабочим. Храм наш в эпоху гонений не пострадал, но я счёл нужным провести реставрацию с учётом последних достижений. И вот тут меня бесы попутали, и я взял себе рабочих из Узбекистана, да ещё и с уголовным прошлым, но зато за полцены. Сначала всё шло хорошо. Но потом оказалось, что из-за узости глаз у представителей узбекской национальности есть определённые проблемы со зрением (это мне их бригадир объяснил). Стены у них после штукатурки получились кривые, что заметно даже невооружённым глазом, а пол – неровный, это ощущается даже через обувь. А когда стали пропадать в большом количестве стройматериалы, выяснилось, что у моих рабочих вообще другая квалификация. Но тут я проявил характер, переговорил с бригадиром, вразумил его по-христиански, и ремонт мне удалось закончить. Настало время обновлять роспись на стенах и потолке. И вот тут-то случилась настоящая беда. Те же самые рабочие предложили мне свои услуги фактически за бесценок (перед этим художник-реставратор запросил денег в несколько раз больше). Сначала я сомневался в их способностях, но бригадир говорил так убедительно, и к тому же показал диплом искусствоведа, что я не выдержал и прельстился. Теперь со стен и потолка нашего храма на прихожан смотрят такие гнусные лики, не имеющие даже отдалённого сходства со святыми, что наш храм нуждается в срочном восстановлении. Я до сих пор не могу понять, что явилось причиной этого безобразия – дефект зрения или злонамеренность?

Дети мои, учитесь на моих ошибках, не доверяйте узкоглазому Востоку! Языческий мир обманчив и непостоянен! Берегитесь его, как огня! И, если можете, помогите нашему многострадальному храму, тогда и вам поможет Господь!

Священник с. Козлятниково о. Димитрий

Путешествие по монастырям святой Монголии (заметки игумена Л.)

Мало кто знает о святой Монголии, возлюбленные во Христе братья и сестры. Православному русскому человеку слово «Монголия» напоминает о татаро-монгольском нашествии или о монгольской почте – «Монгол Шуудан». Однако и бесконечных пустынных степей этого дикого края достигло Благовестие Христово, прежде чем его захватили проклятые агаряне – потомки нечестивой служанки Авраама. И здесь подвизались безвестные гиганты духа, скрытые в толще пород от обезумевших кочевников. И вот сюда, в эти подземные сокровищницы благочестия, обратил свой духовный взор я, грешный, – современный русский подвижник игумен Л. Я оставил свой монастырь и братию на произвол судьбы и попечение Пресвятой Богородицы, и пустился в далёкое странствие самолётом, поездом, автомобилем и даже ногами, дабы просветить светом истины сидящих во тьме соотечественников моих.

Между маковым и конопляным полями, из которых поганые язычники получают бесовскую отраву, чтобы травить ей христианские народы, затерялся вход в подземный монастырь. Редко какой кочевник забредёт в эту дыру, но если и забредёт, то по причине темноты не разглядит в глубине древнюю святыню, а использует тёмный провал как отхожее место и удалится восвояси творить нечестивую жертву своим идолам.

Но если миновать пространство длиною в 17 метров и 30 сантиметров (я самолично измерил рулеткой), двигаясь ощупью во тьме, вдали можно разглядеть свет множества свечей, а под ногами – коврик, о который можно вытереть ботинки. Далее начинаются широкие каменные ступени, ведущие вниз и вниз, в священную бездну, где укрылась от развращённого мира катакомбная православная обитель. Я насчитал и измерил двадцать семь ступеней шириной 128–132 см. и длиной 153–161 см. Страшно подумать, какие великаны смирения ступали по этим невзрачным ступеням! Я прослезился и облобызал одну ступеньку, потрескавшуюся под их духовным весом. Тут меня и скрутил радикулит. Дело в том, что в Монголии было жарко, и я оставил шерстяное облачение в гостинице. А в катакомбах было холодно, и приступ радикулита застал меня врасплох. Так я сидел на четвереньках и ждал, впадший в руки к бесу немощи, как человек из Евангельской притчи, впадший в руки разбойников, когда какой-нибудь самарянин, проходя мимо, поможет мне подняться. Тут я разглядел фашистскую свастику, вырезанную на стене. Сердце моё сжалось от боли и ужаса. «Негодяи! – воскликнул я. – Даже в этом святом месте вы посмели изобразить сей нечестивый символ!» На мой крик снизу прибежал один из монахов, помог мне подняться и объяснил, что этой свастике почти две тысячи лет, и оставили её христиане, загнанные варварами в эту дыру и умирающие от голода. Я посочувствовал и сказал, что тогда в их положение можно войти: хотя христиане и должны любить врагов, но при таких обстоятельствах… Тогда монах объяснил, что они совсем не то имели в виду, что крест с загнутыми краями – раннехристианский символ вечной жизни, и у меня прямо камень с души упал.

Когда мы спустились вниз, глазам моим предстал широкий двор, вырубленный в скале. Куры, индюки и бараны свободно паслись на нём, выковыривая из стен коренья, насекомых и червей. Казалось, солнечный свет не был нужен им совсем – так положительно влияло на них сие благодатное место. Но монах объяснил, что сейчас вечер, а днём их выгоняют пастись на маковое и конопляное поля, оттого и ведут они себя несколько странно. Тут один баран подбежал ко мне, посмотрел на меня весьма задорно, встал на задние ноги и слегка лягнул передним копытом в бок. Я согнулся пополам, но монах помог мне распрямиться. Баран всё ещё стоял передо мной, жуя жвачку, из его рта свисали хвосты дождевых червей. Мне показалось даже, что он мне подмигивает. «Брысь отсюда!» – прикрикнул на него монах, и баран унёсся в неизвестном направлении. «Играется!» – объяснил он мне и улыбнулся.

Тут я вспомнил о цели своего странствия, выхватил из кармана рулетку и бросился измерять размеры двора. Когда с этим делом было покончено, брат Александр (так звали монаха) помог мне разогнуться, я поднял глаза и увидел невдалеке великолепный собор, переливающийся всеми красками в свете факелов. Я попросил у монаха тряпочку, отёр с мантии бараний и птичий помёт, отряхнул клобук от сена и комбикорма и пошёл поклониться этой чудесной святыне, так неожиданно представшей моему взору.

В соборе шла служба. Я посчитал братию – отдельно схимников, отдельно монахов и иноков, отдельно послушников, и составил их список. В своём списке напротив священников я поставил крестик, а напротив игумена нарисовал большой восьмиконечный трёхмерный крест. Поскольку я не знал, кого как зовут, то сделал наброски лиц. Затем я огляделся вокруг, и моё сердце замерло от благоговения. Ужасно представить, какие монстры молитвы молились в этих древних стенах!

Я стал измерять размеры притвора и боковых алтарей, дабы благочестивый читатель моего повествования мог составить представление об этой намоленной обители. Чтобы братья не раздражались на то, что я отвлекаю их от молитвы, я последовательно облобызался со всеми и объяснил необходимость моих измерений. Я посчитал и записал все иконы (списки, таблицы и чертежи будут приведены в конце), церковную утварь, мебель и прочие вещи, а потом принялся за центральный алтарь – благо, к тому времени служба уже закончилась.

В два часа ночи я принялся осматривать и мерить келии, вырубленные прямо в скале. Невозможно вообразить, какие исполины аскезы подвизались в этих пещерах!

Братия почти не роптала: за последнее десятилетие она привыкла к нам, русским игуменам. Только один брат отказался пустить меня к себе, сославшись на молитву. Но я так долго орошал слезами порог его келии, умоляя его, как евангельская вдова неправедного судию, пустить меня к себе и кладя земные поклоны с немалым стуком, что брат не выдержал и открыл. Впоследствии оказалось, что это была келия настоятеля, а брат был не кем иным, как самим игуменом отцом Антонием.

Рано утром, так и не дождавшись Литургии, я попрощался с братией и покинул это неземное место, исполненное благодати. Вскоре я добрался до взятого мною напрокат автомобиля – джипа с открытым верхом, который я спрятал от угонщиков посреди гигантских маков. Машина сразу же завелась, и я уже подъезжал к городку, в котором остановился, когда прямо у меня над ухом раздалось торжествующее блеяние. Я резко затормозил, обернулся и увидел на заднем сидении давешнего барана. Он был вне себя от счастья. К его ошейнику была привязана записка: «Горячо полюбившийся игумен Л.! Братия монастыря св. Георгия приносит в дар вашему монастырю сие необыкновенное животное, соименитое святителю Василию Великому (можно звать просто Васькой), и берёт на себя все расходы по транспортировке. Умоляем вас принять этот дар и не отвергнуть нашего смирения!»

Увидев, что я прочитал записку, баран заблеял ещё радостней. Видно было, что путешествовать ему не впервой. Конечно, я не смог отказать братии, столь дружелюбно принимавшей меня у себя. Но поскольку по графику у меня было запланировано посещение ещё нескольких монастырей, пришлось подыскать Василию в городке хороший хлев со всеми удобствами.

Следующим я хотел посетить женский монастырь великомученицы Варвары.

Я полагаю, возлюбленные во Христе братья и сестры, что все вы не раз бывали в языческих храмах. Иногда полезно сравнить ощущения, чтобы убедиться в истинности православия. Вот я, к примеру, неоднократно посещал идольские капища многобожников, мечети нечестивых шиитов и суннитов, синагоги богомерзких сионистов и даже египетские пирамиды. Каким древним, концентрированным злом веет от этих мест ужаса и нечестия! А этот оскал разбинтованного фараона, умершего тысячелетия назад! Видя этот оскал, нельзя не вспомнить милостивого Господа Иисуса Христа, распятого на кресте за грехи наши. Поверьте мне, братья и сестры, ничто так сильно не стимулирует к памятованию о смерти и Иисусовой молитве, как идольские капища и эта зловонная мумия! Не зря ведь великие египетские подвижники, вроде Макария Великого, селились в этих гробницах и даже спали на одной постели с мумией. Проснёшься утром, увидишь этот оскал в пяти сантиметрах от своего лица и сразу вспомнишь о смерти… Нам же, грешным, приходится насильно заставлять себя думать о смерти, что гораздо сложнее, если не спишь с мумией.

Вот и на этот раз мне встретился на пути буддийский храм, и я не преминул своим долгом посетить его, чтобы сравнить ощущения. После завершения измерений я встал на колени и горячо помолился Богу, надеясь, что, как только я выйду, Господь сокрушит по моей молитве это нечестивое капище. Но, к несчастью, этому храму ещё не успели сделать крышу. Солнце стояло в зените, и не прошло и пятнадцати минут, как со мной случился солнечный удар. Беспрестанные посты и смирение тела сильно ослабили мой организм. Но, несмотря на многочисленные болезни – мигрени, язвы, гайморит, радикулит, плоскостопие, – я продолжаю свой тяжкий труд на пользу вам, мои дорогие соотечественники!

Очнулся я в каком-то тёмном месте и сразу увидел красную мантию ламы, который готовился совершить надо мной какой-то ритуал. В моём мозгу сразу вспыхнула мысль о Карфагене, приносившем в жертву Молоху собственных детей. И вот я лежу совершенно один в этой языческой стране, беспомощный, как карфагенский младенец, а идольский жрец подготавливает меня к жертвоприношению! Такое может даже самого сильного человека вывести из равновесия! И спас меня, как всегда, крест Господень. Я снял его с шеи и с отчаянным криком замахнулся на жреца – никакого другого предмета не было под рукой. Он, конечно, сразу убежал, а я бросился к своей машине и благополучно добрался до обители св. Варвары. Сёстры сказали мне, что, скорее всего, буддист оказывал мне первую помощь. Может, так оно и было. Но кто их разберёт, этих язычников?

Игуменья Екатерина принимала меня со всем радушием, на которое только была способна. Мне не пришлось делать замеры: на случай приезда русских игуменов в монастыре было заготовлено много соответствующих распечаток. После всенощной мы отправились к старице-затворнице, много лет не пускавшей к себе сестёр. Узнав, что приехал русский игумен, она милостиво согласилась принять меня у себя и дать наставления. Я так растрогался, что через несколько минут вышел из её келии, не в силах более выдерживать строгие и справедливые обличения в свой адрес. Затем мы приступили к осмотру нежилых келий (жилые обещали показать, когда сёстры будут на Литургии). Невозможно даже вообразить, какие чудовищные постницы постились в этих кельях! Просто дух захватывает! У меня даже случился приступ астмы, и сёстры целый месяц выхаживали меня в корпусе для болящих. Возможно, приступ случился из-за пыли, царившей в этих древних святых кельях, но я всё равно не жалею, что взглянул на эти памятники смиренномудрия.

Я люблю лечиться в женских монастырях. Свежий воздух, милые, сострадательные лица монашек, диетическое питание… К счастью, время моей болезни не совпало со временем больших постов, как уже бывало ранее.

Неподалёку от обители был заповедник, а при нём – зоопарк, куда я ходил прогуливаться в сопровождении игуменьи и других сестёр.И вот до меня дошли дурные вести о моём родном монастыре. Я собрался с духом и написал поучительное письмо своим духовным чадам, которое и привожу здесь целиком:

«Дети мои! Слышал я, вы живёте, как кошка с собакой! Слёзно молю вас, не грызитесь, как волки, имейте мир между собою! Где-то в Писании сказано: «не угрызай брата твоего, яко дикий вепрь». Обращаюсь к вам со скорбью и жалостью: только бараны бессловесные и другая тварь может задирать друг друга без зазрения совести. Человеку же это неприлично и стыдно! Вы уже взрослые монахи, при обетах и мантиях, а не новорожденные щенки, у которых зубки чешутся! Зачем вам рваться в бой, как петухи? Образумьтесь, посмотрите в зеркало! Вы – здоровые мужчины с длинными бородами, а не дикие козлы! Уже которое послание пишу я вам, но не слушаете вы своего духовного отца, словно жирафы тугодумные! Вот и Апостол говорит: «кто не имеет мир между собою, тот словно свинья в калу»! Сказано: «дети, любите друг друга», – а не «змеи, душите друг друга»! Даже мерзкие крокодилы не трогают своих соплеменников, но щадят, а набрасываются лишь на иноплеменных. Вы должны быть солидарны, как пчёлы или муравьи – всё тащить в родной монастырь. Вы же, как удавы, думаете, кого бы из братьев заглотить! Я прошу вас, одумайтесь! Не будьте упрямы, яко ослы! Хоть осёл – животное трудолюбивое, но глупое и упрямое до крайности. Уж не знаю, с кем ещё вас сравнить? Разве что со стервятниками! Словно хищные птицы с безобразным клювом, словно вороны, вы набрасываетесь на добычу! И кто – добыча? Брат ваш, соратник единоверный! Вы бежите, как страусы, от исповеди, и, как псы на помойку, собираетесь на чаепитие с мыслью кого-нибудь осудить! Что там псы, дикие шакалы вы, а не ангельский образ! Толстокожие бегемоты, которые сидят в своём болоте и придаются нечистоте! Черепахи в делании добродетелей и гепарды в раздражении и злобе! Вы, как рыбы безгласные, на молитве, и коршуны за трапезой! Прячетесь по углам, как пауки, от послушаний и жужжите за работой, точно мухи! Червь и вошь пред Богом, но павлин перед паломничающим женским полом, к тому же гордый, как индюк! Справедливо говорят в народе: «в тихом омуте черти водятся»! Наш монастырь и стал этим омутом за время моего отсутствия! Вот приеду с Монголии через месяц-другой, всех разнесу по полкам, словно комаров! Ваш духовный отец игумен Л.»

Может, вы подумаете, что я слишком строг по отношению к своим подопечным? Спешу вас уверить, возлюбленные во Христе братья и сестры, что сердце у меня доброе, а характер мягкий, христианский. Я с детства любил всяких зверушек и мечтал пасти бессловесное стадо. Вот теперь моё желание сбылось: у меня под началом восемнадцать братьев. Кроме того, я окормляю своими книгами весь русский народ, который, по большей части, тоже бессловесен.

Сёстры поставили меня на ноги, я наконец осмотрел жилые кельи и хозяйственные помещения и собрался уезжать. От подарков в виде различной скотины я категорически отказался, хотя и видел в глазах игуменьи страстное желание одарить меня каким-нибудь копытным. Лицам, развитым духовно, с первого взгляда бросается в глаза моя любовь к животным, хотя я и разговариваю со зверями вполголоса, стараясь скрыть свою слабость.

Я покинул монастырь в полном здравии и отличном расположении духа. Но, к несчастью, я сильно издержался на барана и не мог далее продолжать своё странствие. Моя братия не смогла сделать мне денежный перевод, потому что недавно закупила крупную партию форели к Рождественскому посту, истратив на неё все наличные средства, и даже взяла заём в соседнем монастыре.

Я пообещал Богу, что когда-нибудь непременно вернусь в сей благословенный край, чтобы закончить свою паломническую программу, и собрался возвращаться на Родину. К этому времени баран Василий так отъелся, что авиакомпании отказались его транспортировать, и нам пришлось ехать на поезде. В багажное отделение Василия также не взяли. Выход остался один: я одел его в мантию, выдал за брата и купил на него взрослый билет.

В одном купе с нами ехал чернокожий негр. Кто знает, что привело его в эту дикую страну и гнало ещё дальше на север? Оказалось, что он крещёный, неплохо говорит по-русски и всю жизнь мечтал стать монахом. Не теряя времени даром, я наставил его в монашеских добродетелях и постриг в рясофор на второй день пути. Я хотел удивить своих иноков: уезжал в странствие один, а вернулся с двумя братьями! Но на каком-то полустанке негр исчез вместе с одним из моих чемоданов. К несчастью, в этом чемодане оказалась большая часть моих заметок и самое ценное, что мне удалось добыть – эскиз кельи святой старицы-затворницы (я нарисовал его по памяти сразу, как только вышел от неё). При составлении моей брошюры пришлось довольствоваться оставшимися записями.

Пользуясь случаем, обращаюсь к тебе, чадо и брат мой чернокожий Серафим! Если ты не хочешь жить в монастыре под моим началом, иди в другой! Но верни мне мои записи и бельё с брендами известных кутюрье (остальные вещи можешь оставить себе)! Вспомни обеты, данные Богу при постриге, и покайся за своё беззаконие!На сей просительной ноте я, Игумен Л., настоятель монастыря св. Лаврентия в богоспасаемом N-ске, завершаю своё повествование и желаю остаться неизвестным по великому смирению своему, как сказано в Писании: «возлюбите нищету духовную, и воздастся вам и в сем веке, и в будущем!» Аминь.