Жизнь в свете смерти. Об искусстве быть живым

Научиться не строить свое «я» на основе привязанностей не так уж сложно. Для этого вовсе не обязательно отвергать другие «я». Собственно говоря, отвергание — это еще одна форма привязанности. Все, что нам нужно, — это ясно увидеть процесс создания своего «я». Это вопрос сознательности. В тот момент, когда мы этот процесс увидим и все осознаем, наше «я» исчезнет, не выдержав яркого света ясности. Но в следующий миг возникнет новое «я». Поэтому практика избавления от своего «я» требует постоянной бдительности.

Отсутствие «я» тоже может стать привязанностью, как в знаменитом диалоге между великим китайским мастером Чао Шу и почтенным Йеном Янгом.

— Что, если я не принес ничего? — спрашивает Йен Янг.

— Положи это, — отвечает Чао Шу.

— Если я не принес ничего, что же мне класть? — спрашивает Йен Янг.

— Тогда унеси это, — отвечает Чао Шу.*

* Thomas Cleary, trans., The Book of Serenity (Hudson, N. Y.: Lindisfarne Press, 1990), Case 57: «Yan Yang's Thing».

Можно достичь отсутствия «я», отказавшись от всех привязанностей, и продолжать процесс создания собственного «я», гордясь своими достижениями: «Меня не волнует старение, я не боюсь смерти». Старайтесь отличать искренние чувства от искусного обмана. Наше «я» очень живуче: как только мы отрубаем одну его голову, на ее месте тут же вырастает другая. Следите за тем, чтобы пустота была действительно пуста.

Разрешите мне привести небольшой пример из собственной жизни. Когда я впервые стал практиковать випашьяну, то с увлечением рассказывал об этом друзьям. Некоторые из них тем не менее остались равнодушны к моему красочному рассказу. Это меня задело, я обиделся. После долгих поисков, думал я, я нашел наконец подходящую практику и многое принес ей в жертву. Но я не подумал о том, как к ней могут отнестись другие люди. Я не отождествлял свой путь со своим «я». Чтобы практиковать випашьяну, следует отказаться от образа человека, практикующего випашьяну.

Свобода, о которой я говорю, подразумевает отказ от любых форм психологической защиты, которые мы для себя создаем, от любых представлений о собственной личности. Такая свобода невольно внушает страх, который сродни страху смерти: мы боимся потерять свое мнимое «я». Но с этим страхом можно работать — он возникает и проходит, и мы видим, что он — феномен непостоянный. С помощью такого вдумчивого познания мы постепенно растворяем ощущение своего «я». Мы умираем постепенно, частями.

Как я уже говорил, многие люди не прочь расстаться с идеями или имуществом, но им тяжело расставаться с близкими людьми. Они не могут обойтись, например, без привязанности к своим детям, которых они сильно любят. Но любовь и привязанность — не одно и то же. Любовь не означает создание «я» и нежелание с ним расстаться. На самом деле мы можем по–настоящему любить, только расставшись с нашим «я». Привязанность означает наличие определенных условий, определенного порядка. Настоящая любовь не ставит условий. Она не преследует никакого результата.

Отказываясь от привязанностей, мы не отказываемся от людей, которые близки нам. Просто теперь мы связаны с ними совершенно иными узами.

Все, что я сказал, не ново. Можно назвать этот процесс «большой смертью», но на самом деле она — естественный результат ежедневной, упорной духовной практики.

Практика сознания поначалу кажется простой, обезоруживающе простой. Ее смысл не меняется. По прошествии двадцати минут вы говорите ученикам то же самое, что и по прошествии двадцати лет. Но по мере занятий духовной практикой смысл ее становится все глубже, пока наконец мы не поймем, что он так же велик и таинственен, как и сама жизнь. Постепенно нам становятся ясны все наши пристрастия и привязанности, в том числе и главная из них — привязанность к собственному «я». Работая с ним, мы работаем со всеми привязанностями одновременно. Кроме того, мы практикуем сознательный подход к смерти, поскольку имеем дело со смертью нашего «я». Больше умирать здесь нечему.

Теперь становится ясно, какое тяжелое бремя мы несли. Произошло очищение нашего сознания и одновременно — постижение глубочайшего учения и расширение представления о себе. Наилучшее представление о себе по сравнению с обширной и молчаливой природой нашего сознания — все равно что свеча на фоне солнечного света.

Очищая сознание таким образом, мы испытываем чудесное чувство от того, что добровольно отказались от своих привязанностей. Это предвосхищение смерти приносит большое облегчение. Мы убираем главное препятствие для практики Дхармы и настоящей жизни.

В результате смысл нашей практики — в предвосхищении смерти, в том, чтобы сойтись с ней лицом к лицу, а также в том, чтобы научиться жить. Практика проливает на нашу жизнь свет смерти. Если бы Будда практиковал во дворце, не сталкиваясь с реальностью старения, болезни и смерти, его практика не была бы так необходима для нас. Мы хотим знать, есть ли жизнь после смерти, и это очень важно. Но еще важнее понять, есть ли жизнь до смерти. Живем ли мы в настоящий момент? Только помня о смерти, мы живем по–настоящему.

БЫТЬ ЗНАЮЩИМ

Практика освобождения, о которой я говорю, практика ежедневного, ежеминутного умирания тесно связана с «незнанием». Мы начинаем практиковать, думая, что знаем, кто мы такие. Мы знаем свое имя, место рождения, своих родителей, нынешнее место жительства и наши качества. Но чем больше мы практикуем, тем глубже проникает наш взгляд за внешние данные нашей биографии. Наконец, мы доходим до той черты, за которой не остается ничего, никаких признаков личности. Мы не знаем, кто мы есть. Мы действительно этого не знаем. И мы не ждем никаких ответов, потому что такое незнание и есть истинное знание. Суть нашей личности не нуждается ни в каких понятиях или представлениях. Мы просто существуем.

Здесь уместно вспомнить знаменитую историю Бодхидхармы и китайского императора У-ди. Император был горячим покровителем буддизма и считал, что очень много знает. Но, встретив Бодхидхарму, он понял, что перед ним человек, глубоко погруженный в медитацию. Он задал ему пару вопросов о буддизме и получил совершенно неожиданные ответы. В раздражении он сказал: «Кто ты, стоящий передо мной и дающий такие ответы?» «Я не знаю», — ответил ему Бодхидхарма. Он ответил так не из–за своего невежества, а потому, что понимал, что никакое понятие не способно выразить истинную природу человека. Это была глубокая мысль незнающего ума.

Нечто похожее происходит с нами во время сидячей практики. Когда мы начинаем практиковать и все кажется нам новым, мы пытаемся сконцентрироваться на дыхании. Когда сознание успокаивается и ему становится доступно все, мы начинаем наблюдать не только за дыханием, но и за другими телесными ощущениями и настроениями. Мы не знаем, что произойдет, и не пытаемся выработать то или иное отношение к тому, что нас ожидает. Мы просто созерцаем все, что может произойти.

Сначала у нас возникает чувство, что мы все–таки что–то делаем: созерцаем дыхание и т. д., но постепенно это чувство проходит, и его место занимает непринужденное сознавание, наблюдение за всем, что с нами происходит со стороны. Тем не менее акцент все же делается на предметах. Мы ощущаем вдохи и выдохи, слышим, как рядом проезжают машины, чувствуем приступ боли в колене или нахлынувшую волну страха. Но вместе с тем мы сознаем, что эти явления временные — они приходят и уходят.

Но даже это не есть настоящее, не разбирающее сознавание, поскольку ощущение наблюдения и наблюдателя у нас остается — смутное чувство собственной личности. Мы сознаем, что есть некий человек, который сидит и пытается осознать. Но если практиковать таким образом месяцы и годы, ситуация изменится сама собой. Ощущение, что мы сидим и сознательно наблюдаем, медитируем, начнет исчезать — сначала на краткий срок, потом на более длительный. Для нас больше нет наблюдателя и наблюдаемого, они становятся неотделимы друг от друга.