Жизнь во время войны

– О да! Со многими. – Он рассказал ей о мадрадонской женщине.

Марина хмыкнула.

– Они чересчур назойливы, правда? Хотя не без приятности, конечно.

– Конечно.

– Странное у вас сегодня настроение, – сказала Марина.

– То же самое можно сказать и о вас.

– О, я просто устала. Вы знаете, сегодня все складывается.

Слова прозвучали до странности многозначительно, однако Минголла списал это на химию – теперь он был уверен, что Марина чем-то накачалась.

– Всё? – переспросил он.

Она кокетливо похлопала его по руке.

– Да, и в этом огромная ваша заслуга.

– В самом деле?

– Когда-нибудь я вам расскажу, – пообещала она. – Но не сейчас. – Она показала на робота-сказочника; тот подкатывался к столу, расположенному в нескольких футах за их спинами. – Сейчас будет представление.

– Все сюда, все сюда! – кричал робот; вокруг стола полукругом собирался народ, смеясь и переговариваясь.

Из рядов вышел Сотомайор, ведя за собой бледную тонкую девушку в белом спортивном костюме.

Смотрела она пусто, замкнуто, и Минголла подумал, что это признак заторможенности. Девушка встала за юбкой робота, полуспрятавшись и нервно переплетя пальцы.

– Музыку, маэстро! – крикнул робот и захлопал розовыми пластмассовыми руками.

Девушка вздрогнула и спрятала глаза.

– Chiquita [28] , пожалуйста! – Робот легонько ущипнул девушку, и та отпрянула. – Совсем немножко музыки, чтобы всех развеселить.

28

Чуть-чуть (исп.).

Девушка мученически улыбнулась, и через секунду в голове у Минголлы зазвучал колокольный перезвон такой безукоризненной чистоты, что, ошеломленный красотой этих звуков, он не сразу заметил их простоту и неуклюжесть. Песенка для детского сада. Игра плохая, такты сбиты. Девушка была всего лишь музыкальной шкатулкой с открытой крышкой – игрушка с покореженными пружинами. Номер затянулся, толпа аплодировала вежливо, но без энтузиазма. Затем девушку увели, а публике был представлен молодой человек с таким же пустоватым взглядом. Глаза темные и глубоко посаженные, вытянутое костлявое лицо, сквозь ежик волос просвечивает череп. После тычка робота юноша уставился в пространство, и перед внутренним взором Минголлы возник цвет: темная синева, густая и глубокая, казалась чувством как оно есть, воплощением абсолютного спокойствия. Потом пошли другие эмоции, каждая на пике своей силы, и каждую толпа встречала шумными аплодисментами.

Выступив вперед, Марина обратилась к зрителям:

– Я думаю, нам следует выразить признательность Карлито за его неустанный труд, благодаря которому все же удалось вырастить цветы на этих камнях.

Толпа захлопала, овация переросла в скандирование: «Карлито, Карлито, Карлито!», которое стихло только после того, как вновь заиграла танцевальная музыка. Минголла уставился в чашу для пунша – ему померещилось, будто среди плавающих кожурок и фруктовой мякоти мелькнуло нечто шестиногое.

– Привет, Дэвид! – произнес у него за плечом пронзительный женский голос.

Минголла повернулся и уставился в глаза робота. За лоснящимися кристаллами поворачивались на шарнирах камеры.

– Не узнаешь? – Робот сложил руки на обширном животе.

На секунду Минголла поплыл, но затем вспомнил вертолет с его божественными претензиями и брезгливо передернулся.

– Исагирре, – сказал он.

– Рад тебя видеть, – ответит робот. Пухлое розовое лицо изучало Минголлу с отеческой заботой.

– Ты здесь сам или как? – спросил Минголла, надеясь, что это всего лишь ящик, не зная, что будет делать дальше, но все-таки надеясь.

– Ну что ты. Я в Коста-Рике. Однако давно за тобой приглядываю. – Робот изобразил что-то вроде подмигивания. – Я восхищен твоей работой.

– Неужели?

– Безусловно! Это замечательно. Твои достижения не оставляют и следа от моих жалких потуг.

– Пустые слова. – Минголла предложил роботу пунш и пролил чашку прямо на плотное желтое платье. – Хе... повезло, могло бы и замкнуть. Кстати говоря, чем ты вообще занят? Устраиваешь дни рождения?

– Я вижу, ты все еще злишься. Это хорошо, Дэвид, очень хорошо. Злость – полезный инструмент. – Робот смахнул капли на пол. – Отвечая на твой вопрос: нет. Никаких дней рождения. Моя работа во многом похожа на твою, хоть я и вынужден ограничиваться единовременным эффектом, в отличие от полноценной реабилитации, на которую претендуешь ты.

– Я не претендую ни на какую говняную реабилитацию. Просто убиваю время.

– Не стоит принижать своих усилий. Ты не стал бы тратить на это столько сил, не имея серьезных убеждений.

– Все лучше, чем болтаться среди твоих племянничков.

– Я не требую от тебя согласия, – сказал робот. – Однако у меня есть предложение. Не хочешь поработать со мной, когда здесь наконец свяжутся все концы?

– Не-а, – ответил Минголла. – Поеду домой валяться на пляже.

– Одно другому не мешает.

– Ты работаешь в Штатах?

Кристаллические глаза пробежались взад-вперед по танцевальному залу.

– В сложившихся обстоятельствах не вижу причин скрывать. Да, у меня там дом. Думаю, ты встретишь в нем радушный прием.

– Где?

Робот бросил свое бессмысленное хихиканье.

– Это я, пожалуй, сохраню в тайне – пока.

«Не в такой уж тайне, как ты, мудак, думаешь, – сказал про себя Минголла. – Сухая пустыня, жара и куча крепких ребят вокруг».

– Почему? – спросил он. – Боишься?

– Нет, Дэвид, не особенно. Тебя стоит опасаться, согласен. Но мы знаем друг друга слишком давно и слишком хорошо умеем обращаться с нашей силой. – Робот откатился на фут назад, затем на столько же вперед, словно разминая шестеренки перед тем, как прыгнуть. – Так как насчет моего предложения?

– Я подумаю.

– Талант не позволит тебе сидеть без дела, Дэвид. Чем еще ты можешь заниматься?

– Вернусь в киллеры. Спрос на убийства в этом мире будет всегда.

Робот дернул большой овальной головой.

– К чему такой сарказм?

– Это не сарказм, – сказал Минголла. – Мне просто тошно.

– Я знаю, что...

– Ни хрена ты не знаешь! – перебил Минголла. – То, что ты, ублюдок... – Он поймал себя на том, что не хочет доводить это до конца. – Ладно, может, ты и прав. Может, я больше ни на что не способен, кроме как чинить то, что поломали твои люди.

– Как ты не понимаешь, – сказал робот, – я ведь чувствую то же самое.

– Ну да?

– Неужели ты думаешь, что я бесчувственный чурбан? – спросил робот. – Неужели я не понимаю, насколько ужасно все, что мы делаем, – все, что нам приходится делать.