Жизнь Вудхауза

Безусловно, эти два фрагмента очень похожи, что может быть объяснено исключительно сходством мыслей Плавта и моих, поскольку хотя в Далвиче мы читали многих авторов, но ни Плавт, ни Теренций отчего-то мне не попадались. Почему? Быть может, потому что П. и Т. считались чересчур откровенными?.. Но Аристофана-то мы читали, а он ничуть не более сдержан.

Вудхауз всегда искренне стремился быть нормальным и самодостаточным человеком; он был из тех мальчиков, что не расстаются с книгами. По аллюзиям в его юношеских рассказах из школьной жизни видно, что его библиотека в годы взросления включала поэзию Теннисона и Браунинга, кое-что из Диккенса, Киплинга, Конан Дойла, Джерома К. Джерома, а также ныне позабытых поздневикторианских писателей, вроде Барри Пейна и Джеймса Пэйна. Пелем также был страстным поклонником Гилберта и Салливана; его ранние книги изобилуют цитатами из их опер. Вудхауз вспоминал, что, в первый раз попав в театр — на постановку оперы Гилберта и Салливана «Пейшенс» в Кристал-Пэласе, — был «совершенно опьянен радостью. Я думал, что лучше этого ничего на свете не бывает». По программе же он изучал английскую литературу от «Рассказа рыцаря» до «Королевы фей». Классные журналы свидетельствуют, что по большинству предметов будущий писатель тогда успевал средне.

На развитие Вудхауза-литератора особенно повлияли трое его учителей. Уильям Бич-Томас, классный руководитель Вудхауза в четвертом классе (1897 год), был одним из тех редких людей, кому удалось, оставив учительство, стать хорошим журналистом. В 1898 году Бич-Томас ушел из Далвича и устроился в «Глоуб», ведущую лондонскую вечернюю газету тех лет, впоследствии прославился как военный корреспондент и удостоился рыцарского титула. Вудхауз, видимо, произвел на него впечатление и как ученик, и как редактор «Аллейнианца» [21] , поскольку в 1903 году Бич-Томас предложил бывшему подопечному первую журналистскую работу. В колледже на молодого Вудхауза повлиял и библиотекарь Филип Хоуп, везде появлявшийся с кипой книг под мышкой. Хоуп был блестящий педагог, а его занятия, как вспоминал позднее один из учеников, были «необычными и захватывающими… Едва ли кто-либо мог лучше него научить писать прозу и стихи; мы часто сидели будто зачарованные, пока он с поразительной скоростью и изяществом приводил все новые и новые варианты какой-нибудь фразы или строчки на греческом или латыни». Вудхауз научился писать на латыни и греческом так же бегло, как по-английски. Значение подобной подготовки трудно переоценить; во всех своих книгах Вудхауз проявляет любовь к сложной грамматике и с виртуозной легкостью строит труднейшие предложения, например, в самом начале романа «Везет же этим Бодкинам!»:

21

Школьный альманах Далвич-колледжа, который Вудхауз редактировал.

Молодой человек, сидевший на террасе каннского отеля «Манифик», смутился — верный знак, что англичанину сейчас придется объясняться по-французски [22] .

Бич-Томас и Хоуп производили сильное впечатление, но в жизни Вудхауза-школьника была и еще более заметная и внушительная персона. В золотой век Далвича его возглавлял Артур Герман Гилкс, о котором Вудхауз говорил, что это «один из общепризнанных великих директоров». Гилкс стал директором в 1885 году и на 1890-е пришлась его лучшая пора. Крупный, белобородый — точь-в-точь викторианский образ Всевышнего — Гилкс как-то раз заявил одному старосте, что предпочитает увидеть его в гробу, чем услышать из его уст бранное слово. В книгах Вудхауза директора колледжей внушают благоговение, даже если над ними смеются: говоря словами мистера Муллинера, «директор — это что-то вроде смеси „Бытия“ Эпстайна [23] и чего-нибудь такого из Откровения [24] ». Гилкс умел заворожить аудиторию не хуже Филипа Хоупа и казался неким небожителем: мог объявить войну словечкам вроде «препод» и «трояк» и тут же, без паузы перейти к чтению «Sartor Resartus» Карлейля. «Это было умопомрачительно, — вспоминал Вудхауз, — но у меня при виде его душа все равно уходила в пятки».

22

Перевод Н. Усовой, А. Соколинской.

23

Джейкоб Эпстайн (1880–1959) — американский скульптор, автор композиций на библейские сюжеты.

24

«Голос из прошлого». Перевод И. Гуровой.

Юный Вудхауз так же сильно боялся лишь еще одного человека — собственной матери. В 1895 году, на второй год в колледже, его счастливую новую жизнь омрачило возвращение родителей из Гонконга. Эрнест Вудхауз вернулся домой в сорокалетием возрасте; они с Элеонорой поселились в Далвиче по адресу Крокстед-роуд, 62. Армин и Плам съехали из пансиона и поселились с родителями, которых не видели пятнадцать лет и едва знали. Близость не принесла радости. К своему ужасу, Вудхауз узнал, что отец страдает запорами; каждое утро начиналась гонка — требовалось «добраться до единственного мужского туалета в доме раньше отца, потому что он просиживал там по два часа кряду». Жизнь обоих мальчиков (Певерил остался пансионером в Элизабет-колледже) еще сильнее осложнилась с появлением четвертого сына, Ричарда Ланселота Дина (в семье его звали Дик). В произведениях Вудхауза редко фигурируют матери или отцы, но младенцам достается еще меньше внимания. Типичный пример тому — отношение к детям Фредди Виджена из сборника «Юноши в гетрах»:

К младенцам он относился своеобразно. Как-то с ними муторно. Взгляд холодный, слюну пускают изо рта… Посмотришь и задумаешься, впрямь ли человек — венец природы? [25]

Переезд на Крокстед-роуд, в запущенный и нездоровый лондонский район, ничего хорошего не принес, и эксперимент этот продолжался недолго. Эрнест проявлял трогательную заботу о детях, и Пелем любил его, а вот Элеонора держалась холодно и не поощряла мечтательность и непрактичность сына. Летом 1896-ro, под конец учебного года, Вудхаузы, подобно многим другим семьям лондонского среднего класса, обремененным взрослеющими детьми, стали задумываться о переезде в деревню. В конце концов они остановились на «Старом доме» — доме XVII века из красноватого песчаника, построенном роялистами на окраине Стейблфорда — деревеньки, раскинувшейся вблизи Бриджнорта в Юго-Восточном Шропшире. Если Далвич казался «благоуханным оазисом», то Шропшир был и остается райским уголком сельской Англии, куда Вудхауз будет возвращаться в каждой своей книге, вызывая к жизни «видения тенистых садов, звуки и запахи природы и серебристый Северн, сверкающий вдали сквозь ветви деревьев». Стейблфорд окружало несколько усадеб; эти обширные, содержавшиеся в идеальном порядке владения станут прототипом замка Бландинг. В предисловии к первому роману о Бландингском замке он писал: «Счастливейшие дни моего детства протекли под Бриджнортом». По сельской Англии Вудхауз тосковал всю жизнь.

25

«Noblesse oblige». Перевод Н. Трауберг.

До той поры — а ему уже исполнилось четырнадцать — Вудхауз кочевал по тетушкам, бабушкам и дядюшкам-священникам. «Старый дом» в Стейблфорде стал его первым настоящим домом. И все же одинокое неприкаянное детство оставило свой след.

В школе, писал Вудхауз, «неприятности переживаешь в одиночестве», но и дома он так и не сблизился с родными. Далвич дал мальчику все, в чем он нуждался. «Роль личных отношений в колледже, — заметил он, — невелика, но ощутима». Он вспоминал: «Дома я был совершенно бессловесен и нелеп. Представьте себе эдакого большеногого монаха-трапписта, который то и дело опрокидывает столики с бесценным фарфором, и перед вами — молодой Вудхауз». Понятно, почему именно в Стейблфорде он завел свою первую собаку — дворнягу по кличке Боб. Особая привязанность к собакам всех пород, особенно к пекинесам, поселилась в сердце Вудхауза навсегда.

Переезд в Стейблфорд означал, что Пелем вернется в пансион, и осенью 1896 года его перевели в Элм-лаун, красивый кирпичный дом XVIII века, выходивший фасадом на спортивные площадки колледжа. Руководил этим пансионом Т. Дж. Тредголд, строгий наставник с усами, как у моржа. Под его опекой Вудхауз стал успевать во всем, от спорта до учебы, как впоследствии и многочисленные герои его рассказов из школьной жизни. На сохранившихся фотографиях это высокий, крепкий и дородный юноша, часто стоящий наособицу и с отсутствующим видом, как бы выражая тем свое отношение к жизни. В учебе Вудхауз продвигался как никогда. Летом 1897-го он удостоился стипендии для старших учеников классического отделения (нелишние 10 фунтов в год), а в 1898 году пошел в шестой класс, которым руководил Филип Хоуп. В это же время у него появился кабинет на чердаке, общий с Уильямом (Биллом) Таунендом; так началась важная для него дружба, не угасавшая до самой смерти Тауненда в 1962 году, — единственное в своем роде «окно» в жизнь и творчество Вудхауза.

В 1899 году Тауненд и Вудхауз не только делили кабинет, но и спали в одной комнатке на верхнем этаже Элм-лауна. Тауненд восхищался Вудхаузом, «одним из самых выдающихся ребят в школе», который стал не только его ментором и консультантом, но и моральной поддержкой своего невезучего друга. Оба они родились в 1881 году, но, если не считать любви к книгам и чтению, их объединяло только ношение очков: оба были близоруки. Дружба Вудхауза и Тауненда, безыскусная и невинная, немало говорит о них. Многое запечатлено на бумаге — в обширнейшей переписке, которая интересна в первую очередь тем, о чем в ней умалчивается, а также портретом Вудхауза-литератора за работой.

<…>

Первое достоверное изображение Вудхауза, молодого, подающего надежды писателя, дает именно Тауненд, заодно демонстрируя подлинную основу их дружбы. «Мы не переставая разговаривали о книгах и о писательстве, — вспоминал он. — Беседовать с Пламом было одно удовольствие. Лучшего собеседника я никогда не встречал. Уже в семнадцать лет он мог блистательно рассуждать об авторах, о которых я и не слыхивал… Он принял решение стать писателем еще до того, как мы познакомились. И никогда не сворачивал с этого пути». Тауненд также приводит эпизод, красноречиво свидетельствующий о первых шагах Вудхауза-юмориста; он вспоминает, как его друг написал «цикл безумно смешных пьес на манер греческих трагедий, где действовали школяры и учителя». Вудхауз никогда не острил в жизни, хотя Тауненд вспоминает, как во время съемки группового портрета (старосты сидят на стульях, младшие ученики со скрещенными ногами — на земле) все, не сдержавшись, рассмеялись негромкой шутке Вудхауза, сказанной именно в тот момент, когда фотограф, высунувшись из-за черного покрывала, попросил всех не шевелиться.

Как юморист Вудхауз был еще подмастерьем. В 1899 году он сменил брата Армина на посту одного из пяти редакторов «Аллейнианца». Многие его юношеские опыты публиковались там без подписи, но под двумя стихотворениями инициалы все же стоят. Первое, от февраля 1899-го, — ода на строительство нового поля для регби. Затем, в июньском номере 1899-го, выходит стихотворение «О чисто гипотетических лицах» — подражание У. С. Гилберту, литературному кумиру Вудхауза, написанное, чтобы поддержать вступительный взнос (5 шиллингов) в школьный клуб «Аллейн». Начинались оно так:

Если кто-то считает, что шиллингов пять — Непомерно высокий запрос, И в печати пытается всем рассказать, Что не хочет платить этот взнос…

Кроме того, Вудхауз пел. Согласно сообщениям в «Аллейнианце», он трижды выступал соло на концертах в актовом зале; в частности, 31 июля 1899 года пел «Песню критянина Гибрия» Томаса Кэмпбелла. Став взрослым, Вудхауз терпеть не мог выступать на публике, и его приемная дочь говорила, будто у него нет ни слуха, ни голоса. Однако в архивах Далвича есть запись о том, что он пел не только соло, но и в хоре, когда ставили «Лягушек» Аристофана на древнегреческом. А в конце последнего семестра, в День основателей колледжа в июне 1900 года, Вудхауз исполнил Гильденстерна в «Розенкранце и Гильденстерне» Гилберта и в этой роли сымпровизировал несколько удивительно смешных трюков с револьвером.