Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди
Шрифт:
В те же дни в недрах КГБ родился очередной документ за подписью Ю. Андропова — о присуждении Солженицыну Нобелевской премии. В нем сообщалось:
"В Комитет госбезопасности продолжают поступать материалы о реагировании представителей интеллигенции на присуждение Солженицыну Нобелевской премии. Многие деятели литературы, науки и искусства выражают возмущение, считая, что решение Нобелевского комитета продиктовано исключительно политическими соображениями. Украинский литературовед А. Трипольский: "Присуждение премии Солженицыну — это еще одна идеологическая диверсия против нас". Кинорежиссер студии "Мосфильм" М. Анджапаридзе: "Солженицын — писатель хороший, но Нобелевской премии он недостоин…"
Отдельные писатели восприняли присуждение премии Солженицыну
Солженицын в те дни жил на даче Ростроповича в Жуковке, куда он переехал в сентябре 69-го. Причем жил настоящим затворником. Он вставал на рассвете, работал до вечера, а в 10 часов уже ложился спать, чтобы рано утром проснуться для работы. Работал он за огромным письменным столом, который он привез с собой в первую очередь. А в теплые дни он предпочитал писать на открытом воздухе. Для этого он даже вызвал на дачу старика-мастера (своего бывшего лагерного товарища), и тот смастерил стол на березовых столбах и скамейку, где с ранней весны и до самых холодов — если не шел дождь — и работал Солженицын. Окна спальни Галины Вишневской — супруги Ростроповича — как раз выходили на эту сторону сада, и она, проснувшись, первое, что видела, — это Солженицына, отмеривающего километры вдоль забора — туда и обратно… туда и обратно… подойдет быстро к столу, напишет что-то и опять — туда и обратно. Около домика, в котором он жил, никогда не остывал костер — в нем он сжигал то, что не шло в окончательный вариант. Писал он очень мелко и однажды объяснил Вишневской, что такому почерку обучился в лагере — там приходилось писать на маленьких клочках бумаги, которые удобнее было прятать.
В дни, когда Солженицыну присудили Нобелевскую премию, в его личной жизни происходили серьезные изменения. Полюбив другую женщину — московского математика Наталью Светлову, которая в те дни была уже беременна от него, он подал на развод с первой женой Натальей Решетовской (она жила в Рязани). Однако первый суд их не развел, поскольку Решетовская была против. И все это время Солженицын вынужден был находиться в не очень красивом положении — женат на одной, а живет с другой. Кроме того, рязанская прописка была потеряна, а московскую он так и не получил. Такая ситуация его крайне тяготила.
Во вторник, 20 октября, в Сухуми состоялись похороны геройски погибшей в схватке с вооруженными террористами стюардессы Надежды Курченко. Таких массовых похорон Сухуми не знал, наверное, со дня своего основания (а город известен с 736 года). При огромном стечении народа тело отважной комсомолки было предано земле в Комсомольском парке. Стоит отметить, что родственники Нади просили похоронить ее на родине, в Удмуртии, но им в этой просьбе отказали, сказав, что с политической точки зрения этого нельзя делать. Зато пообещали родственникам, что те беспрепятственно могут ездить на могилу Нади в любое время года за счет Министерства гражданской авиации. Кроме этого, матери Нади удмуртские власти выделили трехкомнатную квартиру в Глазове.
В тот же день группа спецназа, отправленная в Турцию с миссией возвратить на родину угнанный самолет, наконец добралась до аэропорта Сено. Но нашим коммандос не повезло: им не хватило всего лишь нескольких часов, чтобы застать самолет на аэродроме. Дело в том, что за то время, пока они находились в рейде, нашим мидовцам удалось уломать турок вернуть самолет на родину. Поэтому, узнав об этом, гэрэушникам пришлось
разворачиваться и возвращаться назад с пустыми руками.И еще одно событие случилось 20 октября: в Калуге состоялось судебное заседание по делу трех диссидентов: научного сотрудника ленинградского Математического института АН СССР доктора наук Револьта Пименова, Б. Вайля и В. Зиновьевой. Всех троих обвиняли в антисоветской деятельности. В частности, Пименову было предъявлено обвинение в том, что он на протяжении 1957–1970 гг. в устной форме излагал Зиновьевой заведомо ложные измышления, порочащие советский общественный и государственный строй, участвовал в распространении написанного им текста "По поводу речи Хрущева" (имеется в виду речь, произнесенная Хрущевым на закрытом заседании XX съезда КПСС), а также произведений: Джиласа "Русская революция вырождается в империализм", В. Комарова "Сентябрь 1969 г.", Н. Александрова "Наша короткая память" и др.
Стоит отметить, что первоначальная дата слушаний по этому делу была назначена на 14 октября, однако из-за отсутствия адвоката Вайля, который в те же дни был занят на другом процессе, заседание было перенесено на 20 октября. На него из Москвы, помимо друзей и близких подсудимых, специально приехали видные правозащитники Андрей Сахаров (это был первый политический процесс, на который он пришел) и Валерий Чалидзе. Однако в зал заседаний никого, кроме Сахарова, не пустили. Поэтому практически весь зал был забит калужскими и ленинградскими посланцами КГБ. Вспоминает Б. Вайль:
"Когда прокурор говорил свою громовую обвинительную речь, один из этой "публики" прервал его и обратился к судье: "Товарищ судья, вон тот гражданин (жест в сторону Сахарова) записывает!"
Судья: "Товарищ Сахаров! Я вас прошу, прекратите записывать".
Сахаров: "Вы полагаете, что нельзя записывать речь государственного обвинителя? Вы мне запрещаете записывать?"
Судья: "Нет, я не запрещаю, я прошу вас".
Прокурор продолжал свою речь, но через несколько минут судья прервал его и снова обратился к Сахарову: "Товарищ Сахаров, я прошу вас не записывать… Ведь то, что вы записываете сейчас здесь, потом появится в реакционной печати на Западе".
Сахаров ответил: "Это меня как-то не волнует".
И в третий раз судья сказал, что сам лично очень просит Сахарова не записывать. Только после этой просьбы Сахаров перестал записывать.
В зале суда было душно, и окна второго этажа, где проходил суд, были открыты. Во дворе стояли наши друзья, и громкая речь прокурора доносилась из окон и до них. Вдруг в зал вошел офицер охраны, подошел к судье и стал шептать ему что-то на ухо. Я услышал, как судья ответил склонившемуся к нему офицеру: "…машину!"
Офицер торопливо ушел, и через минуту во дворе заработал двигатель автомашины — "воронка", в котором привезли из тюрьмы Пименова. 50 лет назад и 30 лет назад они расстреливали людей под шум работающих моторов. Теперь они глушили не "Голос Америки", а голос их собственного прокурора…"
Суд продолжался в течение трех дней. 22 октября был зачитан приговор: Пименова и Вайля приговорили к 5 годам ссылки, Зиновьеву — к 1 году лишения свободы условно.
На этом же суде произошло знаменательное событие: там впервые встретились Андрей Сахаров и его будущая жена Елена Боннэр. По словам последней, эта встреча выглядела так:
"Мы (те из правозащитников, кто не смог попасть в зал заседаний. — Ф. Р.) пошли купили десяток бутылок кефира, булки какие-то, все это разложили в коридоре суда, на подоконнике и кормили своих. И когда Андрей Дмитриевич вышел из зала суда, я ему, как всем нашим, предложила то же самое. Он очень резко мне ответил и отказался. Я тогда не знала, что он не любит ничего холодного. Я подумала, чего это он? К нему по-хорошему, а он мне вот так…"
В памяти Сахарова этот случай почему-то не зафиксировался, и сам он считал, что впервые обратил внимание на Боннэр несколько дней спустя — в доме Валерия Чалидзе. Придя к нему, он увидел красивую и очень делового вида женщину, с которой Чалидзе его не познакомил, а лишь сообщил, когда она ушла: