Жизнь

Джим Диккинсон, который там был единственным музыкантом помимо Rolling Stones и Иэна Стюарта, сильно напрягся, когда на третий день мы начали прогонять Wild Horses и Иэн Стюарт решил умыть руки. Wild Horses начинались с си-минорного аккорда, а Стю ничего минорного не играл. «На хуй эту китайскую музыку». Потому Диккинсону и досталась партия на этой вещи.

Wild Horses написались практически сами. И опять же, ноги у них выросли в основном из моих колупаний с настройками. Я напоролся на эти аккорды, когда решил повозиться с двенадиатистрункой, — от нее у Wild Horses и взялись такое настроение и такой звук, такая щемящая одинокость, которую она иногда дает песням. Начал я, по-моему, на обычной шестиструнке, на открытом ми мажоре, и то, что получилось, мне уже нравилось, но иногда лезут в голову мысли, и никуда от них не денешься. А что если перетянуть по-открытому двенадцатиструнку? И вышло, что я, по сути, перевел то, что деллал Миссисипи Фред МакДауэлл, — двенадцатиструнный слайд на пятиструнную систему, то есть получил десятиструнную гитару. Теперь у меня уже есть парочка таких, сделанных на заказ.

Это был один из тех волшебных моментов, когда всё сходится как надо. Как с Satisfaction. Вроде бы только видишь это во сне, и вдруг раз — оно уже в руках. То есть, только у тебя в воображении появляются дикие кони, какая фраза будет следующей? «Меня не оттащат» [134] , само собой. Вот еще в чем кайф сочинения песен — это происходит не на мозговом уровне. Мозг может и пригодиться где-то, но, в сущности, это просто искусство ловить момент. Джим Диккинсон, земля ему пухом, — он умер 15 августа 2009-го, пока я писал эту книгу, — тут ниже скажет, «про что» Wild Horses. Сам я не уверен. Я никогда не рассматривал писание песен как ведение дневника, хотя иногда задним умом понимаешь, что местами так и получается.

134

Wild horses couldn’t drag me away — основная строчка припева Wild Horses. Образована на основе идиоматического выражения Wild horses couldn’t drag me to… — «меня под пыткой не заставить» буквально «меня дикие кони не затащат». Соответственно, буквальный перевод припева — «Дикие кони меня не оттащат (от тебя)» или «Меня [от тебя] дикими конями не оттащить»

Есть что-то, что заставляет тебя писать песни. В каком-то смысле ты хочешь проникнуть в чужое сердце. Хочешь навсегда остаться в нем или по крайней мере получить резонанс, когда другие люди превращаются в большой инструмент, больше, чем тот, который у тебя в руках. Трогать других людей — это становится почти зависимостью. Написанная песня, которую помнят и принимают близко к сердцу, — это налаженное сообщение, это контакт. Нить, которая проходит через всех нас. Проникающее ранение сердца. Иногда я думаю, что смысл сочинения песен в том, чтобы натянуть сердечные струны до упора, только не доводя до инфаркта.

Диккинсон напомнил мне, с какой скоростью у нас тогда все делалось. Мы были с колес, как следует разрепетированные. Но при этом у него отложилось, что и Brown Sugar, и Wild мы добили с двух дублей — неслыханные темпы дня последующих лет, когда я шерстил по сорок-пятьдесят версий песни, дожидаясь, пока торкнет. С восьмиканальным аппаратом работа простая — вдавил кнопку и поехал. И для Stones, это был идеальным формат. Заходишь в студию и знаешь, где барабаны и как они будут звучать. Совсем скоро появились шестнадцать каналов, а потом двадцать четыре, и все начали копошиться вокруг этих огромных столов. Писаться от этого стало гораздо сложнее. Перед тобой теперь холст гигантских размеров, и куда труднее сосредоточиться. Восьми канальная студия —для меня это всегда предпочтительный вариант, если речь о составе в четыре-пять-шесть человек.

Вот еще одно, последнее наблюдение от Джима по поводу этой, некоторым образом исторической, сессии звукозаписи, поскольку все те же вещи мы играем до сих пор.

Джим ДИККИНСОН: Brown Sugar начали обкатывать в первый же вечер, но до целого дубля дело не дошло. Поглядел я, как Мик пишет слова. Весь текст занял у него минут сорок пять, было аж противно смотреть. Он их строчил так быстро, как только позволяла скорость пальцев. В жизни не видел ничего похожего. У него был обычный желтый блокнот в линейку, и на страницу приходилось по куплету — закончил куплет, перевернул страницу. И, когда он исписал три страницы, они тут же включили микрофоны. Я обалдевал. Если вслушаться, он поет skydog slaver (хотя пишут всегда scarred old slaver) [135] . Это что значит? «Небесный пес» — это в Масл-Шоулс так называли Дуэйна Оллмена за то, что он был вечно под кайфом. А Джаггер услышал об этом, решил, что звучит круто, и сунул эту кличку в песню. Он писал о том, что такое быть на Юге. Производило потрясающее впечатление — смотреть, как у него это выходит. То же самое случилось с Wild Horses. Кит написал Wild Horses как колыбельную. Она была про Марлона, про то, как ему не хочется уезжать из дома, когда только что родится сын. А Джаггер переписал её, и она у него вышла явно про Марианну Фейтфулл — он в этих отношениях был как школьник и написал про них песню. Здесь он возился чуть дольше, но ненамного — с час, наверное.

135

Небесный пес — работорговец», «старый, в шрамах работорговец»

Кит работал так: из него выходило несколько слов, а дальше он начинал покряхтывать да подвывать. И кто-то спросит Мика: ты вообще это понимаешь? А Мик посмотрел на него и говорит: само собой. То есть он был как переводчик, понимаете?

Как они на пару накладывали вокал — это было что-то. Встали вдвоем у микрофона с пузырем бурбона, который передавали между собой, и записали ведущий вокал со вторым голосом в один микрофон для всех трех песен, практически поставили рекорд по скорости, учитывая, что это была последняя ночь.

А дальше нам нужно проделать путь от Muscle Shoals до Алтамонтской гоночной арены — от великого до смешного.

Алтамонт оказался странным местом, особенно на фоне расслабухи, в которой мы пребывали после гастролей и сидения в студии. Конечно, дадим бесплатный концерт, почему бы и нет? Большое всем спасибо за такую возможность. Потом еще привлекли к этому делу Grateful Dead — пригласили их, потому что они занимались такими вещами постоянно. Мы просто подстроились к их расписанию и сказали: как считаете, реально устроить совместное шоу в ближайшие две-три недели? Штука в том, что Алтамонт состоялся бы совсем не в Алтамонте, если бы не полнейший идиотизм тупоголового и упертого городского совета Сан-Франциско. Мы собирались устроить все в их местном варианте Центрального парка. Они уже поставили сцену, а потом вдруг отозвали лицензии и разрешения и все на фиг разобрали. И тогда говорят: да ладно, можете играть вот в этом месте. А мы где-то в Алабаме, сидим пишемся, так что отвечаем, что, мол, ну хорошо, чуваки, решение за вами, а мы просто приедем и сыграем.

В общем, в конце концов оказалось, что единственное оставшееся место — это гоночный стадион в Алтамонте, который даже не в жопе, а сильно-сильно дальше. Никакой службы безопасности, кроме «Ангелов ада», если, конечно, считать, что с ними безопасней. Но на дворе стоял 1969-й. Время некоторого разгула анархии. Полицейских рассредоточили совсем уж далеко. Я, кажется, заметил троих — на полмиллиона человек. Не сомневаюсь, что их было больше, но их присутствие было минимальным.

По сути дела, за два дня там выросла одна огромная коммуна. Нечто средневековое и на вид, и по ощущению: парни в клешах, завывающие: «Гашиш, пейотль». Все это можно видеть в «Дай мне кров». Кульминация идеи хипповской коммуны и того, что может случиться, когда её заносит не туда. Я только поражался, что дела не обернулись еще хуже, чем могли.

Мередита Хантера убили. Еще трое погибли по случайности. Для шоу таких масштабов иногда счет трупам доходит до четырех-пяти задохнувшихся или задавленных. Вспомните про The Who, которые играли совершенно нормальный концерт, а погибло одиннадцать человек. Но в Алтамонте вылезла темная сторона человеческой натуры — что может произойти в сердце тьмы [136] , откат до пещерного уровня в считаные часы, спасибо Сонни Барджеру и его присным «Ангелам». А также крепленому красненькому. Все эти Thunderbird и Ripple, самые мерзотные сорта бормотухи на свете, плюс некачественная кислота. Для меня это был конец великой мечты. Ведь «власть цветов» существовала — не то чтобы мы много в чем её замечали, но движение и настроение определенно присутствовали. И я не сомневаюсь, что жить в Хейт-Ашбери [137] с 1966-го по 1970-й и даже потом было довольно круто. Все тусовались по-братски, это был другой способ существования. Но Америка была местом крайностей, её шатало от квакеров до свободной любви — не успеешь глазом моргнуть, да и сейчас ничего не поменялось. И в тот момент настроение царило антивоенное, в сущности, «оставьте нас в покое, нам бы только кайфануть».

136

Аллюзия на роман Джозефа Конрада «Сердце тьмы» посвященный теме одичания цивилизованного человека вдали от цивилизации. Послужил литературной основой фильма «Апокалипсис сегодня».

137

Хейт-Ашбери —район Сан-Франциско, место зарождения движения хиппи.

Стэнли Бут и Мик вернулись в гостиницу после того, как мы съездили в Алтамонт осмотреться на местности, а я остался. Не мог я просто забуриться в Sheraton и вернуться сюда на следующее утро. Я здесь до конца — так я чувствовал. Сколько часов осталось, чтобы уловить, что здесь происходит? Было интересно. Ты чуял носом, что произойти может что угодно. Учитывая калифорнийский климат, днем было довольно мило. Но, как только зашло солнце, сразу же здорово похолодало. И тогда вокруг зашевелился дантовский ад.

Какие-то люди, хиппи, отчаянно старались держаться по-доброму. В этом было едва ли не отчаяние — в этой любви, в подбадриваниях, в стараниях удержаться на плаву, сделать, чтобы было все по кайфу.

И «Ангелы» здесь, конечно, только еще сильнее подгадили. У них были свои планы на вечер, которые, в сущности, сводились к тому, чтобы уделаться насколько хватит сил. Какая уж там организованная служба безопасности. Посмотришь на кое-кого из них — глаза закатываются, губы зажеваны. А еще эта специальная провокация с парковкой их рогатых коней прямо у сцены. Наверное, предполагая, что тронуть «ангеловский» байк — это конец всему. Абсолютно неприкасаемо. Они выставили барьер из своих «харлеев» и дразнили народ, чтоб те только попробовали их тронуть. А с наваливающейся вперед толпой это было неизбежно. Если посмотреть «Дай мне кров», там есть одно «ангеловское» личико, которое говорит за всех. Чувак, в общем, просто пузырится от ненависти — такой весь в наколках, в косухе и с хвостом, ждет не дождется, чтобы кто-нибудь задел его байк и дал ему повод устроить махач. Они неплохо снарядились — обрезанными киями, и еще, конечно, все носили ножи, хотя у меня тоже был нож с собой. Другой вопрос, когда его вытаскивать и пускать в дело. Это уж самая крайняя мера.