Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
XXXVIII. Пока я был занят этими работами и все ждал, что еще затеет папа, я в конце концов увидел, что надежда на него плохая, а служить ему – напрасный труд, поэтому, хотя мною были уже нарисованы картоны для фресковой росписи в лоджии, над водоемом названной виллы, я решил во что бы то ни стало перебраться на службу к флорентийскому герцогу, тем более что меня на это уговаривали мессер Аверардо Серристори и епископ Рикасоли, послы Его Превосходительства в Риме, а в своих письмах – мессер Сфорца Альмени, его виночерпий и первый камергер. И вот, переехав в Ареццо, чтобы оттуда направиться во Флоренцию, мне пришлось для епископа этого города монсиньора Минербетти написать, как для своего синьора и близкого друга, на большом холсте в натуральную величину фигуру Терпения в том виде, в каком впоследствии синьор Эрколе, герцог феррарский, ею воспользовался для своей эмблемы и для оборотной стороны своей медали. Закончив эту вещь, я явился приложиться к руке синьора герцога Козимо, которым я был милостиво и охотно принят, и пока обдумывался вопрос, к чему именно мне в первую очередь надлежит приступать, я поручил Кристофано Герарди из Борго расписать фасад дома мессера Сфорца Альмени светотенью и по моим рисункам, а также тем способом и с теми выдумками, о которых подробно говорилось в другом месте. А так как я в то время входил в число синьоров приоров города Ареццо, коллегии, управлявшей этим городом, синьор герцог письмом вызвал меня к себе на службу и освободил меня от этих обязанностей. Приехав во Флоренцию, я увидел, что Его Превосходительство начал в этом году строить в своем дворце те апартаменты, которые выходят на площадь дель Грано, по проекту резчика Тассо, тогдашнего дворцового архитектора. Однако крыша была положена настолько низко, что всем комнатам этих
XXXIX. И вот, в то время как выполнялась деревянная резьба на этих плафонах, я, попросив разрешения у герцога, отправился провести два месяца между Ареццо и Кортоной, отчасти чтобы закончить кое-какие свои дела, отчасти же чтобы завершить фрески, начатые мною в Кортоне на стенах и на своде сообщества Иисуса, где я написал три истории из жизни Иисуса Христа и все жертвы, которые приносили Господу в Ветхом Завете от Каина и Авеля и до пророка Ноэмии. В Кортоне же я за это время обеспечил моделями и проектами строительство церкви Мадонны Нуова за стенами города. Закончив работу в сообществе Иисуса, я со всем семейством в 1555 году вернулся во Флоренцию на службу к герцогу Козимо. Там я начал и закончил роспись кессонов, стен и плафонов названной верхней залы, именуемой Залой Стихий, написав в кессонах, которых одиннадцать, оскопление Неба Воздухом, а на плафоне террасы рядом с этой залой – похождения Сатурна и Опсы, и далее на плафоне другой большой комнаты все, касающееся Цереры и Прозерпины. Рядом, в еще большей комнате и также на плафоне, весьма богатом, я изобразил историю богини Верекинфии и Кибелы, ее триумф и четыре времени года, а на стенах – все двенадцать месяцев. На плафоне другом, не столь богатом, – рождение Юпитера, его вскармливание козой Амальтеей и все остальное, что о нем более всего известно. Рядом с этой же комнатой, на другой террасе, богато украшенной резным камнем и лепниной, – другие истории про Юпитера и Юнону. И, наконец, в следующей комнате – рождение Геркулеса и все его подвиги. А то, что не умещалось на плафонах, было написано на фризах каждой комнаты или же изображено на аррасских шпалерах, вытканных по приказу герцога по моим картонам для каждой из комнат и согласованных с росписями в верхней части стены. Умолчу о гротесках, орнаментах и росписях в лестничных клетках, а также о многих других мелочах, выполненных моею рукой для убранства этих комнат, ибо, не говоря о том, что я надеюсь в другой раз подробнее о них поговорить, каждый может их увидеть и высказать о них свое суждение. В то время как расписывались верхние комнаты, внизу закладывались другие, расположенные на уровне большой залы и отвечающие по отвесу верхним, с которыми они очень удобно сообщаются при помощи общедоступных и потайных лестниц, связывающих самые верхние помещения дворца с самыми нижними.
XL. За это время умер Тассо, и герцог, сгоравший страстным желанием исправить этот дворец, который строился как попало, в разное время и в несколько приемов и больше для удобства служащих, чем по какому-нибудь определенному плану, решил во что бы то ни стало его перестроить, расписать Большую залу и поручить Бандинелли продолжать начатую им Залу Приемов. Итак, для того чтобы согласовать друг с другом все помещения дворца, то есть то, что уже было сделано, с тем, что еще предстояло сделать, он приказал мне заготовить большое количество планов и проектов и, наконец, в зависимости от тех из них, которые ему понравились, также и деревянную модель, с тем чтобы он лучше мог по своему усмотрению согласовать все апартаменты, выпрямить и изменить старые лестницы, которые казались ему крутыми, плохо продуманными и невзрачными. К чему я и приступил, хотя задача была трудная и казалась мне непосильной, и изготовил как только мог лучше огромнейшую модель, находящуюся ныне у Его Превосходительства, и сделал я это, скорее, из повиновения его воле, чем в надежде на успех. Когда модель эта была закончена, она, к счастью то ли для него, то ли для меня, а то и от непреодолимого моего желания ему угодить, но весьма ему понравилась. Поэтому, приступив к строительству, ее стали мало-помалу осуществлять и, принимаясь то за одно, то за другое, довели постройку до нынешнего ее состояния. А пока доделывалось остальное, я, применяя богатейшую, по-разному расчлененную лепную отделку, закончил первые восемь новых комнат, находящихся на уровне Большой залы, наряду с гостиными, комнатами и капеллой, украсив их разнообразными росписями и многочисленными портретами с натуры, включенными мною в истории, начиная с Козимо Старшего, и называя каждую комнату по имени кого-нибудь из его великих и славных потомков.
XLI. Итак, в одной из них изображены наиболее примечательные поступки названного Козимо Старшего и наиболее свойственные ему добродетели, а также лучшие его друзья и слуги и портреты его сыновей, все до одного написанные с натуры. Словом, таковы комнаты: Лоренцо Старшего, его сына папы Льва, папы Климента, синьора Джованни, отца великого герцога, и, наконец, комната самого синьора герцога Козимо. В капелле – прекраснейшая и большая картина руки Рафаэля Урбинского, а по сторонам ее – написанные мною святые Козьма и Дамиан, которым посвящена эта капелла.
Точно так же и в верхних комнатах (их всего четыре), расписанных для синьоры герцогини Элеоноры, изображены деяния знаменитых женщин – греческих, европейских, латинских и тосканских, по одной в каждой комнате. А так как обо всем этом было бы слишком долго рассказывать, то я, помимо того, что сказано в другом месте, пространно сообщу в Диалоге, который скоро будет нами выпущен в свет. За все эти мои старания, правда упорные, трудные и огромные, я был всемерно и с лихвою вознагражден щедрым великодушием столь великого герцога, который, помимо содержания, пожаловал мне подарки и достойные и удобные дома как во Флоренции, так и в деревне, чтобы тем вольготней мне было у него служить; кроме того, на моей родине, в Ареццо, он почтил меня присуждением мне высшей магистратуры знаменосца, а также и других должностей с правом их замещения другими гражданами этого города, не говоря о том, что он брату моему, серу Пьеро, предоставил во Флоренции доходные должности, а моим родным в Ареццо всегда оказывал исключительные милости. Вот почему, памятуя о бесчисленных проявлениях его любви к моей особе, я никогда не премину признаваться в том, чем я обязан этому синьору.
XLII. Возвращаясь же к своим произведениям, я должен сказать, что этот превосходительнейший синьор решил осуществить один свой давнишний замысел – расписать Большую залу, – замысел, достойный величия и глубины его духа. Я так и не знаю, подтрунивал ли он надо мною, когда он мне это говорил (думаю, что да, так как он был твердо уверен, что я откажусь), но что он еще при жизни дождется завершения этой росписи, или же у него были другие тайные мысли и мудрейшие соображения – а таковы были все его соображения, – словом, получилось так, что он мне поручил поднять ферму и кровлю на тринадцать локтей выше прежнего, заказать деревянный потолок, его позолотить и сплошь расписать историями, выполненными масляной краской, – задача величайшая, ответственнейшая и превышавшая если не мою смелость, то, во всяком случае, мои силы. Тем не менее, то ли оттого, что доверие этого синьора или его удачливость, во всем ему сопутствовавшая, заставили меня превзойти самого себя, то ли оттого, что заманчивость и своевременность столь прекрасной задачи значительно мне ее облегчили, то ли, наконец (и это я должен был предпослать всему остальному), Господня благодать даровала мне нужные для этого силы, – тем не менее я за эту работу взялся, и все видели, что вопреки ожиданию многих я ее завершил в срок значительно меньший не только мною обещанного и достойного этой задачи, но и того, на который когда-либо рассчитывал я и рассчитывал Его Светлейшее Превосходительство. Он, я уверен, был этим поражен и удовлетворен в высшей степени, так как это отвечало крайней необходимости и самому для него счастливому стечению обстоятельств. Дело в том, что (я хочу, чтобы читатель знал причину такой поспешности) герцогом было уже назначено время для совершения намечавшегося бракосочетания нашего светлейшего князя с дочерью покойного императора и сестрой ныне здравствующего, и потому я счел своим долгом приложить все свои усилия к тому, чтобы можно было получить удовольствие от той залы, которая была главным помещением дворца и в которой должны
были происходить все самые важные церемонии. А теперь я предоставляю каждому, кто это видел, будь он причастен этому искусству или нет, вообразить себе количество и разнообразие того, что от меня требовало столь потрясающее и значительное событие, и простить меня, если я при этой спешке оказался не на высоте, изображая столько разных наземных и морских сражений, осажденных городов, орудийных батарей, нападений, стычек, построек городов, государственных совещаний, древних и новых обрядов и множества других вещей, которые, помимо всего прочего, требовали очень много времени для изготовления эскизов, рисунков и картонов. Я уж не говорю об обнаженных телах, в которых и заключается совершенство наших искусств, ни о пейзажах, в которых совершались изображенные мною события и которые я все до одного должен был написать с натуры и на месте; к тому же я изобразил многих полководцев, генералов, солдат и других начальников, участвовавших в походах, мною написанных. Словом, я смело могу утверждать, что я имел возможность изобразить на этом плафоне без малого все то, что человек может помыслить или себе представить: всевозможные тела, лица, одежды, наряды, шлемы, каски, панцири, головные уборы, лошади, сбруи, попоны, все виды артиллерийских орудий, корабли, дожди, снегопады и столько всего другого, что я и не припомню. Но всякий, кто посмотрит на эту работу, легко может себе представить, сколько труда и бессонных ночей я потратил на то, чтобы с величайшим доступным мне старанием написать чуть ли не сорок больших историй, а некоторые из них на квадратных подрамниках в десять локтей, причем с огромнейшими фигурами и во всех возможных манерах. Правда, некоторые из моих молодых учеников мне помогали, но пользу от этого я получал лишь изредка, чаще же всего никакой. Действительно, они прекрасно знают, что мне иной раз приходилось переделывать каждую мелочь и сплошь переписывать всю картину, чтобы она была в одной манере. Итак, говорю я, истории эти были посвящены прошлому Флоренции от ее основания и до сегодняшнего дня, подначальным ей городам, ее победам над неприятелями, покорению других городов и, наконец, началу и концу войны с Пизой – на одной стороне, а на другой также началу и концу войны, но с Сиеной, на первую из которых от ее начала и до победного конца народное правительство потратило четырнадцать лет, в то время как герцог на вторую потратил четырнадцать месяцев. И все это, как мы увидим, – помимо того, что уже написано на плафоне, и того, что еще будет написано на стенах, которые имеют восемьдесят локтей в длину и двадцать в вышину и которые я в настоящее время расписываю фреской, чтобы иметь возможность впоследствии поговорить и о них в упомянутом выше Диалоге.XLIII. Все это мне хотелось здесь сказать лишь для того, чтобы показать, с каким трудом мне приходилось и все еще приходится работать на поприще искусства и сколькими справедливыми доводами я мог бы себя оправдать, если бы я в чем-либо (полагаю, что во многом) перед ним провинился.
Добавлю к тому же, что примерно в это же самое время мне был заказан проект общего расположения всех триумфальных арок для представления его герцогу, а после утверждения проекта – осуществление большей части этих арок. Далее, мне тогда же было поручено следующее: завершение работ по вышеупомянутому обширнейшему убранству Флоренции по случаю бракосочетания светлейшего синьора князя; выполнение по моим рисункам десяти картин, вышиной в четырнадцать и шириной в одиннадцать локтей каждая с перспективным изображением всех площадей главных городов Тосканы, включая портреты их основателей и их гербы; окончание начатой Бандинелли отделки торцовой стены упоминавшейся залы; сооружение в другой зале сцены, которая была бы больше и богаче любой другой, кем-либо построенной, и, наконец, постройка главной дворцовой лестницы, ее вестибюля и двора с колоннами, в том виде, который все знают и о котором говорилось выше, включая пятнадцать картин, изображающих пятнадцать городов Империи и Тироля и написанных с натуры.
XLIV. Немалое время потратил я тогда же на продолжение начатого мною строительства лоджии и огромнейшего сооружения магистратов, выходящих на берег реки Арно. Ничего более трудного и более опасного, чем эта лоджия, мне еще не приходилось строить, так как своими фундаментами она стоит на реке и как бы в воздухе. Однако, помимо других Причин, она была необходима для того, чтобы привязать к ней (как это и было сделано) большой коридор, который через реку соединяет герцогский дворец с дворцом и садом семейства Питти. Этот коридор был по моему замыслу и проекту завершен в течение пяти месяцев, хотя можно было предполагать, что такую работу невозможно закончить меньше чем в пять лет.
Я не говорю о том, что на мне же лежала забота о том, чтобы для названных свадебных торжеств переделать и умножить те машины, которые сооружались в главной абсиде церкви Санто Спирито и которые в свое время были применены в праздничном убранстве в церкви Сан Феличе ин Пьяцца, и все это было доведено мною до предельного совершенства, и тем самым были предотвращены несчастные случаи, имевшие место во время вышеназванных празднеств. На мне лежала забота о строительстве дворца и церкви рыцарей ордена св. Стефана в Пизе, а также свода, вернее купола, церкви Мадонны дель Умильта в Пистоне, работе в высшей степени ответственной.
Если из всего этого мне хоть что-нибудь хорошо удалось, я, нисколько не оправдываясь в своем несовершенстве, слишком хорошо мне известном, возношу бесконечную благодарность Господу, который, как я на то надеюсь, поможет мне увидеть окончание предстоящей мне и повергающей меня в трепет росписи упомянутых выше стен Большой залы, к полному удовлетворению моих синьоров, дававших мне возможность в течение целых тридцати лет выполнять с честью и с пользой для себя величайшие задачи, с тем чтобы потом, устав, обессилев и состарившись, уйти на покой. И если я по разным причинам выполнял большую часть названных работ с некоторой поспешностью и небрежностью, я надеюсь выполнить настоящую не спеша, поскольку синьор герцог согласился на то, чтобы я не торопился, но работал спокойно, и предоставил мне право передохнуть и отвлечься всякий раз, как я этого пожелаю. Недаром в прошлом году, когда я переутомился от множества вышеназванных работ, он разрешил мне отпуск на несколько месяцев.
XLV. И вот, отправившись в путь, я объездил чуть ли не всю Италию и снова повидал бесчисленное множество друзей, моих синьоров и разных превосходных художников, как я уже говорил выше, но в иной связи. Наконец, когда я перед возвращением во Флоренцию посетил Рим, дабы приложиться к стопам святейшего и блаженнейшего папы Пия V, он поручил мне написать во Флоренции образ и переслать его в его обитель и церковь дель Боско, которые он как раз строил у себя на родине около Александрии делла Палья. Возвратившись, таким образом, во Флоренцию и во исполнение приказа Его Святейшества и памятуя о ласковом приеме, который он мне оказал, я согласно его поручению написал для него на дереве Поклонение волхвов. Когда же он узнал, что я его закончил, он дал мне знать, что возымел желание, чтобы я приехал с названным образом в Рим и выслушал от него некоторые его соображения. Однако вызвал он меня главным образом для того, чтобы поговорить со мной о строительстве собора св. Петра, которое он, видимо, очень близко принимал к сердцу. Итак, снарядившись и взяв с собой сто скудо, которые он мне для этой цели переслал, я отправился в Рим, где, после того как я пробыл целый месяц, не раз беседовал с Его Святейшеством, советуя ему не допускать никаких искажений замыслам Буонарроти в отношении строительства собора св. Петра, и сделал несколько проектов; он заказал мне для главного алтаря названной своей церкви в дель Боско не образ на дереве, как это обычно делается, а огромнейшее сооружение, нечто вроде триумфальной арки с двумя образами на дереве: один спереди, а другой сзади, а в небольших клеймах – около тридцати многофигурных историй, что я благополучнейшим образом и завершил. В это же время, по милости Его Святейшества, который с бесконечной ко мне любезностью и благорасположением дал безвозмездно соответствующее свое распоряжение, я получил право построения капеллы и звание декана приходской церкви в Ареццо, с тем чтобы я и моя семья владели этой капеллой, то есть главной капеллой этой церкви, и чтобы она была собственноручно мною расписана и посвящена божественному милосердию в знак признательности (хотя и недостаточной) за те бесчисленные милости и дары, коими я обязан его великодушию и коими он соблаговолил меня почтить. Алтарный же образ этой капеллы по виду своему очень похож на тот, что упомянут мною выше, и поэтому отчасти и заставил меня о нем вспомнить, так как он также не встроен и также состоит из двух досок, из которых одной, а именно передней, я уже касался выше, а на другой, задней, изображена история св. Георгия, окруженная картинами и разными святыми, истории которых размещены под ней в нижнем ряду, поскольку под алтарем в прекраснейшей раке покоятся их мощи наряду с другими главными реликвиями этого города. Посредине же стоит сень, отлично приспособленная для Св. Даров, так как она открыта в сторону и того и другого алтаря и украшена историями из Ветхого и Нового Заветов, каждая из которых имеет отношение к этому таинству, как о том частично упоминалось в другом месте.