Жмурки
Шрифт:
Катался на трамвае, дружил с бродячими собаками и сколько угодно подходил к бомжам…
Как только закончился последний урок, Маша схватила рюкзак и кинулась к выходу из класса.
И чуть не сбила с ног директрису — та как раз открыла дверь.
— Куда несёшься, Кукушкина? — спросила директриса. — Команды «домой» не поступало.
— Так звонок же, — беспомощно возразила Маша. Все знали: с директрисой спорить бесполезно. Захочет — и оставит после уроков, пока не стемнеет.
— Подождёт твой
Эх, Мишка, Мишка, — вздохнула Маша. — Значит, применяем «план Б».
Уже на остановке до Маши дошло: она не помнит номера трамвая. Где выходить — помнит, а номер — нет.
Крепко зажмурившись, она вспомнила рогатую морду, похожую на голову кузнечика. Огромные стёкла, как глаза… Пять! — она чётко увидела номер на светящемся табло.
Маршрут номер пять.
Если поймёт, что едет не туда — просто выйдет и вернётся к школе пешком, только и всего…
Это было целое приключение!
В Севастополе они с ребятами тоже катались на общественном транспорте. Только на троллейбусах — трамваев там с войны не было. Но здесь, в Питере, конечно же, всё было по-другому. Там, в далёком Крыму, вагоны сохранились ещё с советских времён, были покрашены в бело-голубой цвет и имели сглаженные, чуть примятые, бока.
Питерские же трамваи напоминали гончих. У них были хищные очертания, двигались они бесшумно — также, как хищники, и в них требовалось платить.
Дома их пускали в транспорт бесплатно: все знали детдомовских по характерным серым пальтишкам и коричневым ботинкам, и пускали в общественный транспорт и даже в кино — на утренний сеанс — просто так.
Уже устроившись на сиденье, Маша вспомнила, что денег-то у неё нет. Как нет и школьного проездного и вообще документов.
С независимым видом она принялась смотреть в окно, считая остановки…
Ей было выходить на шестой.
Вроде бы, никто не обращал на неё внимания. Чуть освоившись, Маша оглядела вагон.
Душа ушла в пятки.
Прямо напротив, через два сиденья, сидел очкастый из школы! И смотрел прямо на неё.
Во рту сделалось сухо, в голове загудело, а в глазах начало медленно, но неуклонно темнеть.
Только этого не хватало, — вцепившись в сиденье, Маша низко опустила голову.
Один раз ей приходилось падать в обморок — когда в детдоме у них брали кровь из вены.
Тогда были точно такие же ощущения: голоса в голове, как бы что-то бормочущие, потемнение в глазах и светлые мушки…
— Привет, — сказал знакомый добрый голос рядом с ней, и в голове тут же прояснилось. Маша открыла глаза, поморгала и увидела учителя математики, Теодора Палыча. Тот сел на соседнее сиденье и участливо посмотрел на Машу. — Куда собралась?
— До… — Маша прочистила горло. — Домой.
Математик усмехнулся.
—
Ты живёшь в другой стороне, Маша, и ездишь домой на школьном автобусе.А какого чёрта? — подумала она.
Чёрт в мироощущении Маши занимал особое место: к нему следовало обращаться только в исключительно крайнем случае…
— Мишка сегодня не пришел, — сказала она. — Хочу его навестить. Узнать, не заболел ли.
— Лавров, что ли? — переспросил учитель. Маша кивнула. Сегодня математики не было, и он мог просто не знать. — Так это… — он почесал в макушке. — Ольга Викторовна сказала, что его родители решили перевести. В другую школу.
Ольгой Викторовной звали директрису.
— Он бы мне обязательно сказал, — тихо поведала Маша учителю. — Понимаете? Мы с Мишкой друзья.
— Понимаю, — кивнул учитель. — Я и сам, признаться, несколько… — он не договорил. — А хочешь, я с тобой пойду?
На миг Маше очень захотелось, чтобы большой, добрый Теодор Палыч пошел с ней. А потом проводил до дому…
Но напомнив себе про «план Б», покачала головой.
— Спасибо, — она даже улыбнулась. — Но я сама. Понимаете, мне ведь надо с ним поговорить…
— Понимаю, — казалось, получив отказ, учитель был изрядно озадачен. — Сама, так сама. Расскажешь завтра, как он там, — Теодор Палыч поднялся. А потом улыбнулся и сказал: — А здорово ты сегодня с поиском справилась. Рекордное время! Я был очень впечатлён.
И пошел к дверям троллейбуса. Маше было выходить на следующей остановке.
Как только он ушел, Маша вспомнила про очкастого.
И вздохнула с огромным облегчением: место, где тот сидел, теперь занимала толстая тётенька в вязаном берете.
Интересно, как это будет?.. — гадала она, выйдя из трамвая и оглядываясь, чтобы сориентироваться, в какой стороне Мишкин дом.
Раз он вчера не написал — значит, до дома даже не добрался.
Пропал где-то по дороге…
Ноги Маша передвигала на чистом упрямстве. Страшно было — жуть.
«Закончить гештальт» — любила говорить тётка.
Маша для себя это поняла так: если что-то задумал — надо это обязательно сделать, довести до конца.
Так и с походом к Мишке: она на девяносто девять процентов была уверена, что его нет дома — со вчерашнего дня… Но раз решила проверить, надо дойти. Закончить гештальт.
Ага, — сказала она себе. — Вот за этой тумбой мы повернули к ларьку мороженого, — Мишка просто не мог пройти мимо, это было выше его сил. — А потом пошли от него направо, через сквер к вон тому вон белому дому.
Очкастый сидел на лавочке в сквере и делал вид, что читает.
Когда Маша приблизилась, он убрал телефон, поднялся и пошел ей навстречу.