Жмурки

— Ты знала, что шеф — ваш…

Я так долго хранил эту тайну, что язык не поворачивался.

— Ну да. Отец, — равнодушно кивнула Антигона. — Мы это всегда знали.

— И…

— Почему не признавались? — она пожала одним плечом. — Психика у вас, мужиков, слабая. Развели бы сопли в сиропе — вы это любите.

— Мы любим?.. — я выпучился на девчонку, как на чудо морское. — Мы?..

— Ну вот, началось, — закатив глаза, она пошла из комнаты.

— Да что началось-то? — не унимался я. — Нет, ты мне скажи…

— Чего орёте в такую рань?

В коридоре стояла стригойка. Она тоже была в неглиже: шелковые шортики, разлетайка на лямочках… Волосы, обычно стоявшие пышным облаком, были слегка примяты и торчали спиральками.

— Суламифь?

Я совсем забыл про неё.

— Ты что, не помнишь, что вы меня пригласили? — в глазах девушки зажглись звёзды обиды.

— Не обращай на него внимания, — буркнула Антигона, беря стригойку за руку и направляясь к кухне. — По утрам наш Сашхен тупит. Больше, чем в другое время суток.

И они ушли.

А я остался стоять в коридоре, с письмом в руке.

Поднимаясь по лестнице к себе в спальню, я перечитывал отдельные строчки.

«Без меня вам будет лучше»… «Поступил бы иначе»… «Сущий ребёнок»…

И только это тебя волнует, мон шер ами?

Посмотри на письмо не как человек. А как лингвист.

Этот совет я дал себе сам, своим собственным голосом. Что-то в этом письме было неправильное. Не такой человек Алекс, чтобы попрощаться навсегда, черкнув пару строк.

«Моя драгоценная дочь»… Предполагалось, что девчонки ни о чём не догадываются. И такое неожиданное признание должно быть для них как гром среди ясного неба.

Оно как бы намекает: игры кончились. Всё ПРЕДЕЛЬНО серьёзно.

Господин Плевако, бумаги у господина Плевако… Надо будет наведаться к старому юристу. Наверняка Алекс упомянул о нём не просто так.

Он писал это письмо не один, — догадка вспыхнула так неожиданно, что я чуть не скатился с лестницы: задумавшись, я застрял на ступеньке, и позабыл переставлять ноги. — Кто-то заглядывал ему через плечо, и Алекс ПРОСТО НЕ МОГ сказать лишнего.

Его тоже шантажировали, — мысль была очевидной, и как я раньше не догадался? — Также, как и Тараса, как и остальных — его шантажировали! Но… Чем?

Ладно, узнаем, — войдя в свои апартаменты, я положил письмо на стол и огляделся.

Комната выглядела так, словно я не видел её несколько лет. Эти желтые шторы, и эти натёртые воском половицы, и абажур с бахромой, под которым так уютно посидеть с книгой…

Всё дело в запахе.

В комнате пахло остро и притягательно. Совсем не так, как обычно.

Я осторожно заглянул в спальню.

Именно там, в моей постели, спала Суламифь — я сам принёс её сюда вчера вечером. И конечно же, запах шел отсюда.

Я сглотнул.

Стараясь не дышать, я прошел спальню насквозь — постель была разорена, простыня скручена в тугой жгут — и закрыл за собой дверь ванной.

Сбросил на пол джинсы, рубашку, бельё — всё было в крови, засохшее, заскорузлое, — а потом открыл кран и шагнул под горячие струи.

Минут пять я просто стоял, бездумно наблюдая за мутно-бурым потоком, стекающим с моего тела.

Кто мог его шантажировать? Кто мог испугать Алекса настолько, что он счёл за благо уйти?..

И ещё эта приписка в виде стихотворения. Я знал, что оно принадлежит Алексу — натыкался в сборнике.

Только вот… В оригинале оно звучало не совсем так, как сейчас. В оригинале речь шла о письме… И о любви.

Вот в чём дело. Алексу пригрозили, что расправятся с нами, если он не уступит их требованиям.

Внезапно стало холодно, в пустой глазнице вновь запульсировала боль.

Вытянув руку, я упёрся в кафельную плитку, чтобы не упасть, и в этот момент…

В этот момент сквозь дверцу душевой я увидел силуэт.

Девичий силуэт, тонкий и хрупкий.

Я наблюдал, как девушка сбрасывает одежду и сердце моё билось в горле гулко и болезненно.

Антигона, — думал я.

НАДЕЯЛСЯ, что это она. Хотя уже знал ответ.

Смуглая рука отодвинула дверцу…

Ко мне скользнула Суламифь.

Встав передо мной, прижавшись к моему животу круглыми смуглыми ягодицами, она откинула волосы с шеи и наклонила голову на бок.

— Я слышала, тебе досталось сегодня ночью, — сказала она. И прижалась ещё теснее.

Горячая вода падала на её спину и разбивались серебряными брызгами.

— Ты наша гостья, — голос мой был хриплым. В груди стало жарко. — Мы обещали тебе защиту. Ты не обязана.

— Знаю, — она потёрлась об меня ягодицами. — Но я так хочу.

Я не стал сопротивляться.

Суламифь взрослая женщина. Более того, она стригойка. То есть, она ПРЕКРАСНО знает, что делает.

Это её выбор.

Её, и мой.

Никогда раньше со мной не делились кровью во время секса.

Это было… впрочем, вы всё равно не поймёте. Я и сам ничего не понял — эйфория, блаженство, чувство вины, чувство всемогущества — перемешались в такой невообразимый коктейль, что я ещё долго потом пытался разобраться. И не смог.

Но как только стригойская кровь заструилась по моим венам, в пустой глазнице стала нарастать пульсация.

Нет, глаз у меня тут же не вырос. Но я чувствовал: процесс исцеления начался. И был за это благодарен Суламифь.

Она была… очень щедра. Во всех смыслах.

Мои белые волосы, отмытые от крови, смешивались с её чёрными кудрями, и это было чудесно.

На некоторое время я забыл обо всём, даже об Алексе. Хотя он предупреждал, даже просил притормозить с амурными делами, пока суд да дело.

…Когда я, бодрый, полный сил и в то же время слегка утомлённый, отодвинул дверь душевой, первое, что я увидел, была Антигона.

Понимаю: неграмотно говорить «что» о живом человеке.