Жребий

— Ты думаешь, его нет в живых?

Бен взглянул на нее, чтобы увидеть, какой ответ она хочет слышать: честный или обнадеживающий. Он взял девушку за руку и сплел пальцы со своими.

— Да, — коротко ответил он. — Думаю, парнишка погиб. Никаких неопровержимых доказательств пока нет, но я думаю так.

Сьюзан медленно покачала головой.

— Надеюсь, ты ошибаешься. Моя мама и еще кое-кто из дам ходили сидеть с миссис Глик — она совершенно обезумела, и ее муж тоже. А второй мальчик бродит по дому, как привидение.

— Угм, — сказал Бен.

Он смотрел наверх, на дом Марстена и, в общем-то, не слушал. Ставни были закрыты: они откроются после наступления темноты. Ставни откроются, когда стемнеет. От этой мысли, в которой было очень много от заклятия, Бен ощутил нездоровый озноб.

— М-м? Извини, — он оглянулся на Сьюзан.

— Я сказала, папа хотел, чтобы ты зашел завтра вечером. Сможешь?

— А ты будешь?

— Конечно, буду, — сказала она и посмотрела на него.

— Ладно. Хорошо. — Бену хотелось смотреть на девушку (в лучах заходящего солнца она была прелестна), но его взгляд магнитом притягивал дом Марстена.

— Притягивает, да? — спросила Сьюзан, и то, что она прочла мысли Бена вплоть до метафоры, было почти сверхъестественным.

— Да. Притягивает.

— Бен, о чем твоя новая книга?

— Потом, — ответил он. — Дай ей время. Я расскажу тебе, как только будет можно. Она… она должна разработаться.

В этот самый момент Сьюзан захотелось сказать «я люблю тебя» — сказать с той легкостью и беззастенчивостью, с какими эта мысль поднялась к поверхности сознания, но девушка прикусила язык. Ей не хотелось говорить об этом, пока Бен смотрел… смотрел туда наверх.

Она поднялась.

— Пойду, гляну на рагу.

Когда Сьюзан оставила Бена, он курил и глядел наверх, на дом Марстена.

3

Утром двадцать второго Лоренс Крокетт сидел у себя в конторе, притворяясь, что читает почту понедельника, и глазея на прелести своей секретарши, и тут зазвонил телефон. Крокетт думал о карьере, которую сделал в Салимовом Уделе, о маленькой блестящей машине на подъездной дороге дома Марстена и о сделках с Сатаной.

Еще до того, как они со Стрейкером поимели сделку (ни хрена себе выраженьице, подумал Ларри и медленно обшарил взглядом перед секретаршиной блузки), Лоренс Крокетт без сомнения был самым богатым человеком в Салимовом Уделе и одним из самых богатых в округе Камберленд, хотя ни он сам, ни его контора не наводили на подобные мысли.

Помещение конторы было старым, пыльным и освещалось двумя засиженными мухами желтыми шарами. Письменным столом служило заваленное бумагами, авторучками и почтой древнее бюро с выдвижной крышкой. С одного края стояла баночка с клеем, а с другого — стеклянное квадратное пресс-папье, разные грани которого демонстрировали фотографии домочадцев Крокетта. Наверху штабеля гроссбухов опасно балансировал стеклянный аквариум, полный спичек. Надпись на передней стенке гласила: «Для наших бесспичечных друзей». Кроме трех стальных несгораемых шкафов для документов и секретарского столика в маленькой выгородке, в конторе ничего не было.

Вот только фотографии. Они были повсюду — приколотые, прикрепленные на ткань или прилепленные липкой лентой ко всем доступным поверхностям. Попадались новые, сделанные «поляроидом». Были и цветные снимки кодаком, сделанные несколькими годами раньше, и все же основная масса представляла собой скрутившиеся, желтеющие черно-белые фото. Под каждым —отпечатанная на машинке сопроводиловка: «Отличная жизнь на лоне природы!», «Шесть комнат, или Селимся на вершине холма!», «Тэггарт-стрим-роуд — 32 000 долларов — дешево!» или «То, что надо сквайру! Десятикомнатный сельский дом, Бернс-роуд». Это наводило на мысли о мрачной, унылой, безнадежной деятельности. Так оно и было до 1967 года. Крокетт, которого сливки общества Салимова Удела считали недалеко ушедшим от лентяя-неумехи, решил тогда, что будущее — за трейлерами. В те смутно вспоминающиеся, давно почившие дни, абсолютному большинству трейлер представлялся красивой серебристой штуковиной, которую цепляешь к машине, если захотелось отправиться в Иеллоустонский национальный парк фотографировать жену с детьми на фоне Старого Патриота. В те тусклые мертвые дни вряд ли хоть один человек (исключением не были и сами производители трейлеров) предвидел, что красивые серебристые штуковины сменятся кэмперами, которые подвешиваешь прямо к своему шевви-пикапу или покупаешь укомплектованными, уже с мотором.

Ларри, однако, в знании подобных вещей не нуждался. Он, фантазер-дилетант в лучшем случае, просто поехал в центр, в городскую контору (Ларри в те дни не входил в городской совет — тогда его не выбрали бы и живодером) и просмотрел зональное законодательство Иерусалимова Удела. Оно более чем устроило Ларри. Заглядывая между строк, он видел тысячи долларов. Закон гласил: нельзя содержать общественную свалку или иметь во дворе больше трех бросовых машин, если только у тебя нет разрешения устроить двор для утиля. Или: нельзя построить химический туалет (причудливое и не слишком точное обозначение отхожего места во дворе), если городской санинспектор не дал на это «добро». Вот то-то и оно!

Ларри заложил все до нитки, потом залез в долги и купил три вагончика — не три красивые серебристые штуки, а три длинных, роскошных, зобатых чудовища с облицовкой из пластика под дерево и туалетами. На Повороте, где земля была дешевой, Ларри купил для каждого вагончика делянку в один акр и взялся их продавать. Этим он занимался три месяца, преодолевая некоторое начальное сопротивление тех, кому жизнь в доме, напоминающем пульмановский вагон, казалась сомнительной, и его прибыль приблизилась к десяти тысячам долларов. В Салимов Удел прихлынула волна будущего, и Ларри Крокетт оказался тут как тут, в самых барашках на ее гребне.

В тот день, когда в контору Ларри вошел Р.Т. Стрейкер, Крокетт стоил почти два миллиона. Их он сделал на спекуляции земельными участками в огромном множестве соседних городков (но не в Уделе, девизом Лоренса Крокетта было «не гадь там, где ешь»), основываясь на убеждении, что производство подвижных домов будет разрастаться. Так и вышло — и Господи Боже, как же покатились к Ларри денежки!

В 1965 году Ларри Крокетт стал негласным партнером строительного подрядчика по имени Ромео Пулэн, который строил в Обэрне площадку под супермаркет. Пулэн был ветераном подрезания углов, с его знанием дела и обхождением Крокетта с цифрами они сколотили по семьсот пятьдесят тысяч долларов на нос, но Дядюшке следовало доложить только про треть. Все это было в высшей степени удовлетворительно, а если крыша супермаркета текла — что ж, такова жизнь.

В 1966-68 годах Ларри купил контрольные интересы в трех мэнских предприятиях, занимающихся передвижными домами, пройдя через бесконечные перемещения владельцев, дабы отвязаться от налоговых инспекторов. Ромео Пулэну он описывал этот процесс так: входишь в тоннель любви с девушкой А, трахаешь у нее за спиной в машине девушку Б и в итоге выходишь, держась за руки с девушкой А. Для Ларри дело кончилось тем, что он покупал передвижные дома сам у себя, и эти кровосмесительные сделки оказались столь здоровыми, что просто пугали.

Сделки с Сатаной, а как же, думал Ларри, тасуя на столе бумаги. Когда заключаешь с ним сделку, так и указания должны приходить как положено — серой.

Трейлеры покупали синие и белые воротнички из низов среднего класса, люди, которые не могли осилить вступительный взнос за более обычный дом или же люди пожилые, искавшие путей увеличить свою социальную защищенность. Для такой публики мысль о совершенно новом шестикомнатном доме была чем-то весьма значительным. Для людей постарше существовало и другое преимущество (упускаемое прочими и подмеченное неизменно проницательным Ларри): все трейлеры были одноэтажными, без лестниц, по которым пришлось бы взбираться.