Жульё

Руки массажных дел мастера заплясали по вялой коже зампреда, дрожь пробежала вдоль позвоночного столба, цепкие пальцы впились в затылок, клиент расслабился, хоть до того по незнанию напрягался и снижал тем самым полезность процедур: кровоток после разминки улучшился, с закрытыми глазами Дурасников представил себя молодым, поджарым, приятным на ощупь женским рукам. Массажист насвистывал, трели раздражали зампреда: бабка сызмальства пугала: "Свист деньги в доме выметает!". Дурасников вежливо попросил не свистеть. Массажист прекратил, а через секунду зло, будто в отместку, бухнул:

– У вас угри на спине, тьма!

– Что?
– Дурасников в блаженстве потревоженных хрящей издевки не различил.

– Давить надо!
– напирал массажист.

– Давить!
– Дурасников вскипел, не по вкусу пришлось. Давить! Это как же? Его давить? Гневно вопросил:

– А кто давить будет? Ты?

Пауза.

– Я не давлю, - массажист ребрами ладоней замолотил по спине начальника.

Хорошо молотит! Дурасников безвольно свесил руки: а кто же давит? Неужели такая узкая специализация? Один давит, другой мнет, третий веники дает?.. В этот миг массажист двумя пальцами, как крючьями защемил кожу, и похоже по резкости рывков принялся свежевать тушу зампреда.

Дурасников хотел защитить себя выкриком, пролаять - больно!
– Но припомнил, что боль эта в его собственных интересах: не раз убеждался, чем больнее, тем голосистее поет тело после массажа, взвивается соловьем, будто выбили из Дурасникова всю гадость, скопившуюся за годы и годы, выбили, как пыль из ковра, и теперь, промытый кровью изнутри, он начинает новую гонку за счастьем, причем душа парит.

– Давит Мокрецова, - неожиданно сообщил массажист.

Дурасников в неге и думать забыл об угрях.

– Не понял?
– с оттенком угрозы буркнул клиент.

– Ну... угри со спины... и вот с затылка, и вообще.

Вот оно что. Дурасников фамилии запоминал намертво, его работа и состояла из тасования фамилий и точного знания, что под каждой скрывается, не кто, а именно что - какие возможности.

– Мокрецова, - мечтательно повторил и затянул нараспев, Мо-о-окрецо-о-ва!

Массажист оставил в покое тело клиента, а Дурасников сжался в ожидании, зная, что сейчас последует овевание полотенцем - потоки воздуха заскользят над краснющей кожей, охлаждая нутряной жар, разогнанной опытными пальцами, крови.

Удачно вышло с угрями, не попадись ему массажист, в субботу зампред прыгал бы по бане весь в угрях - не годится. Пачкун, друг называется, нет чтоб по-свойски предупредить, мол, угри, надо свести, так молчал... поверить, что не хочет огорчать Дурасникова невозможно, выходит умолчание по поводу угрей - сознательная диверсия. Глаз да глаз за всеми, иначе пропадешь, подведут под монастырь.

– Все?
– лежать бы так и лежать всю жизнь.

– Нет еще!
– руки, приносящие облегчение, вновь скакнули на умягченную спину, запрыгали тревожно, щекотя ближе к ребрам.

Вместо свиста массажист запустил плавную музыку, под звуки негритянских ритмов Дурасников снова уплыл в субботу, к застолью в загородной бане, к свободе и поискам расположения юной особы.

Музыка смолкла, руки покинули спину зампреда, щелкнул дверной замок, пустота навалилась со всех сторон - массажист удалился, пора подниматься. Работа...

Дурасников снова влез под душ уже в другую кабинку, помятуя о недавнем - едва не сварился заживо. Обтерся, вышел к номерным шкафчикам числом не более десяти - только для почетных клиентов и... тело запело, легкость невообразимая усадила Дурасникова на стул, заласкала, зашептала... из пластмассового ящика трансляций донеслось про озимые, опять уродились, опять заколосились, как и всю жизнь на памяти Дурасникова, и доблесть озимых не предвещала изобилия, а значит, понадобится мудрое распределение, значит, Дурасников - специалист десятью хлебами народ накормить - на коне и не зря чуткая душа поет.

Колька Шоколадов дремал, зависнув над той же книгой, шофер оттаял, встретил хозяина ласковым прищуром, с готовностью повернул ключ зажигания. Поехали...

– Куда?
– Шоколадов обдал грязью зазевавшуюся старушенцию.

– Нехорошо, Коля, - по-доброму укорил Дурасников и, посерьезнев, скомандовал, - на службу, Коля! Куда ж еще?

Апраксин разбирал с товарищем - следователем районной прокуратуры старые журналы: шелестели страницы, пыль взвивалась с пожелтевших корешков, товарищ Апраксина совершенно лысый и абсолютно рыжий - усы, бачки и венчик вокруг биллиардно гладкой головы, крошечного роста, славился редкостной ровностью характера и необыкновенным тщанием в подборе одежды.

Солнце, подсвечивая и без того яркие волосы Юлена Кордо, оживляло пятна веснушек и медный пух, выползающий из-под воротника рубахи и устремляющийся двумя рукавами по обе стороны шеи.

Юлен поглаживал усы согнутым указательным пальцем, голубые, чуть навыкате глаза лучились покоем.

– Квартира-сейф?.. Выходит, есть что прятать? Представляешь, как трясется человек? Каждый день, каждый час, каждую минуту... Нервы!

Апраксин развязал узел на кривобокой пачке журналов.

– Наши деньги там... хранит... не буквально, конечно, твои или мои, а деньги таких вот хлюпиков, нафаршированных духовностью, наши сиротские оклады и гонорары перекачиваются, крупинка к крупинке, слипаются и образуют первоначальное накопление, а дальше деловые люди пускают деньжищи в оборот.

– Может, мы от лени и зависти злобствуем?
– предположил рыжий Юлен.

Апраксин развернул журнал, голубые глаза Кордо - спеца по тюркским языкам, оглаживали обычной приветливостью, приглашали к продолжению неспешной беседы. Апраксин любил Кордо.

– Понимаешь, Рыжик, жулье всем во!
– Апраксин чиркнул ребром ладони по кадыку и обнаружил, что плохо выбрил шею.
– Надоели упыри и покровители их... все зло в покровителях.

Мужчины расположились в кухне на угловом диванчике с украинским орнаментом на гладкой ткани. Апраксин знал, что сейчас Кордо вопросит: что ты предлагаешь? И знал, что в ответ пожмет плечами, а после начнется чаепитие, и Рыжик увязнет в тюркских языках, и Апраксин будет кивать, делать вид, что ему интересно, и сказанное Юленом так тонко и точно, что непременно изменит ход истории; однако Кордо привычным вопросом не охладил пыл Апраксина и даже сам выступил с предложением:

– Надо организовать гражданскую самооборону против жуликов.

– Вроде Робин Гудов на должностях старших инженеров, карающих нечистых на руку.

Кордо отщипнул от свежего бублика, огладил круглящийся живот и, досадуя на себя за слабость, принялся мерно жевать. Апраксин развеселился: мог бы представить Пачкун, что двое мужчин под сорок, не тупиц, не лодырей, трапезничают четырьмя бубликами, плавленым сырком и чаем, заваренным из пыли с чарующе восточным названием "байховый". Юлен вращал ложечку, и размокшая чайная пыль всплывала со дна стакана.

– Смущает даже не то, что крадут многие, а постоянная готовность украсть почти всех и каждого, причем крадут не только материальное, но все вообще - жен, неполагающиеся привилегии, неполагающиеся почести, уважение, должности... вакханалия краж.

Апраксин грыз бублик, думать не хотелось, все передумано за эти годы по сто раз, и, чтобы поддержать угасающую беседу, воспользовался приемом Кордо.

– Что ты предлагаешь?

Улыбка рыжика заставляла прыгать веснушки по щекам. Кордо погрозил Апраксину.