Жульё

Помреж потупился, наконец, немногословным учителем-придирой глянул на костоломов.

– Значитца так. Касательно вчерашнего некоторая ясность возникла, хотя еще обговорю детали с хозяйкой. А "Белград" на вас висит, козлы, как сопля на краю урны.

Лысый и рыжий имели четкие инструкции - в столкновение не вступать, стерпели и козлов и соплю, развернулись и зашагали в зал.

Девицы бросились к Помрежу, повисли с обеих сторон: мужик! Чего говорить, один так отчесал двоих громил, будто продавщица гастрономии униженно выпрашивающего еще один батон синезеленой колбаски.

Помреж вывел девок к машине, усадил, прикинув, на кой черт теперь-то они сдались, но растревоженная душа, возбуждение, подогретое страхом, не терпели одиночества: пусть, покуражусь для снятия напряга и вышвырну, а может еще чего учиню, народец подготовленный, верхне-нижнее образование.

Ехал медленно, казалось в зеркальце заднего вида машина одна и та же, то высунет нос, то скроется в потоке, то объявится вновь. Васька размягчался от вливания в уши щебетания девиц, тепло разливалось по телу, будто с мороза стакашик водерсона опрокинул.

Только подъехали к дому, как сзади, почти ткнув тяжелый от пива помрежевский багажник, замерла машина - та самая. Помреж вцепился в руль и пожалел, что стекла не бронированные, а в ящике для перчаток не воняет смазкой наган.

Фердуева грызла себя, что не врубила глазок, опять же, по увещеванию дверщика: талдычил, что дырка лишняя в двери все одно, что на капроне, угроза неприступности. Поверила Нина Пантелеевна, теперь колотилась, да что проку? Стала сдвигать задвижки, надеясь, что три толстые цепи одна над другой, почти якорные, выдержат, в случае чего, рывок с лестничной клетки.

Наташка Дрын! Стоит, таращится, дуреха.

Фердуева сбросила цепочки, отчитала Наташку за молчание, завсекцией уверяла, что не слышала ни звука и что у нее толстая шапка, а в подъезде тявкала псина и вроде лифт тащился, сминая скрежетом членораздельную речь.

Фердуеву раздражало, когда Наташка начинала бухтеть, к тому же цветущая рожа Дрынихи издевательски напоминала о предстоящих хлопотах в части борьбы с нечистой работой мастера-дверщика, и пышущая здоровьем Наташка ярила еще и тем, что нет и нет ее неделями, а в самый неподходящий момент заявляется и сияет румяными щечками с холода ли, от естества - не разберешь.

Фердуева поведала Наташке о своих бабьих бедах, а завершив признание, пожалела: и дернула нечистая за язык: ну поохала Наташка, попричитала, покрякала про участь нелегкую, женскую, прошлась вскользь по мужикам, даже Пачкуна - разлюбезного дона Агильяра - краем задела, ну и что? А глазенки сверкают, радуется, что не с ней, что свободна и чиста, а вот Фердуевой предстоит муторное, занимающее время, отвлекающее от дел и гулянок.

Наташка Дрын, прихлебывая чай, вовсе другим терзалась: три года с Пачкуном или около того и ни разу, ни разу... подозрительно, хорошо если дон Агильяр пуст по производительной части, а если Наташка не плодоносна, тогда что?

Повторили еще по чашке и только тогда Фердуева напомнила себе: чего Наташка притащилась? Не с визитом же вежливости, раз ничего не продает и не покупает.

Наташка явилась подстраховаться: Фердуева имела неограниченное влияние на Светку Приманку, могла поднажать, прикрикнуть, чтоб у Приманки и в мыслях не торкнулось водить за нос Наташку в банную субботу. Дурасников, если не встретит Светку, не заграбастает младые телеса, решит, что и завсекцией, и Пачкун вытянули его для обработки, для устроения собственных делишек, а вовсе не желая рукотворно способствовать мужскому счастью Дурасникова. Дрыниха канючила про неуправляемость Светки, про вечные опоздания, приключения, объяснения, необязательность, смахивающие на откровенное наплевательство.

Фердуева не перебивала: суббота... баня... попариться...
– может, тогда не понадобится чистка? Жар, случается, отрывает плод от места, к тому же, Светка должна Фердуевой, Мишка Шурф замаялся выбивать, слышно только одно - вот-вот! Завтра! Еще денек-другой! Фердуеву роль ожидательницы не грела. Выходило и ей отправиться в субботу на дачу к Почуваеву, попариться, снять напряжение недели, попытаться свести на нет усилия мастера-дверщика по продолжению рода Фердуевой, а заодно и выбить деньгу из Приманки, есть резоны.

Фердуева поинтересовалась, возьмут ли ее, томно опустив глаза. Попробовали бы отказать! Наташка всплеснула руками. Все рады-радешеньки видеть нашу красавицу на субботнем празднике. Нет проблем! Нет проблем! Сыпала Наташка излюбленным пачкуновским. Фердуева потянулась к телефону, вызвонила Светке, не застала, с досадой швырнула трубку.

– Бабки не отдает!
– Фердуева подкрепила неудовольствие ругательством.

– Тебе?
– изумилась Дрыниха, и потрясение ее, глубина его и неподдельность, свидетельствовали, что не отдавать Фердуевой вовремя не только глупо, но и опасно для здоровья.

Помусолили о разном. Наташка сетовала на трудности торговой жизни, все орут, ненавидят, никто в толк не берет, что за так ничего не обломится, преж, чем урвать пайку сверхнормативную, намнут бока до синюшности. Объявляешься в "двадцатке" ни свет ни заря, выбираешься затемно. Никакой личной жизни! Наташка плакалась, и сияющий вид ее, и пышущие алым щеки опровергали стенания завсекцией.

Фердуева не удосужилась предположить, что посвятила Наташку в задолженность Приманки неосторожно. Распрощались дружелюбно. Перспективы на субботу прояснились. Фердуева понимала, что Наташка явилась по наущению Пачкуна, и лишний раз поразилась напору начмага, его умению промазывать свои дела, проталкивать, обеспечивать их неизменную успешность.

Филипп-правоохранитель ценил обеды с Фердуевой вне пределов городского центра, так, чтоб лишний глаз не узрел, лишнее ухо не услышало любезную пару сотрапезников.

Обычно Филипп готовил их нечастые встречи по давно отработанной схеме: около трех обед в ресторане Речного вокзала с обилием блюд, в коих Филипп знал толк; после всего, через дорогу от вокзала - квартира человека Филиппа, предоставляющего убежище на три-четыре часа для услад начальника.

Обычно Филипп подхватывал Фердуеву в заранее обусловленном месте и так как добирались чаще на госмашине, помалкивал - береженого и Бог бережет - хотя проверке водителей уделял первостепенное внимание.

Чаще встречу предлагал Филипп, на этот раз вызвалась Фердуева: после истории с "Белградом", после налета толкачей от северных, после ряда неудач тактического свойства, Нина Пантелеевна сочла разумным перетереть события последних недель с башковитым Филиппом. К тому же начальная беременность освобождала от опасений в объятиях Филиппа. Коротконогий и цепкий защитник привлекал Фердуеву особенно уродством и звериной повадкой: о чувствах смешно говорить, однако неприязни кавалер не вызывал, скорее уважение за напор и чрезмерное нахальство, кое и придается природой таким уродцам косорылым да свиноподобным для компенсации недостатка внешних данных.