Жулик

В семь лет я переехал на Преображенку, поближе к будущей школе. Папа с мамой жили на Суворовской улице, в старом доме и, естественно, в коммуналке. Став старше, я хорошо запомнил эту квартиру: три звонка на входной двери, с табличками кому, сколько раз звонить, три выключателя в туалете и столько же в ванной. Соседи соответствовали времени. Дядя Леша, благообразный старичок, осеняющий крестом углы, мог слить бульон из нашей кастрюли, разбавив его водой. Зайчиха, соседка слева, умеренно пьющая фронтовичка, начинала каждое застолье трелью гармошки, а заканчивала дракой с сожителем. Ей мы обязаны тем, что телефон из нашей комнаты перекочевал в прихожую, став еще одним местом общего пользования. Кляуза орденоносной соседки подействовала на исполком сильнее доводов отца. Нечего сказать, любили тогда фронтовиков!

За год до первого класса родители затеяли подготовку к школе. Из-под палки, с уговорами, я учил буквы и счет, не понимая зачем, рисовал кружочки и палочки, а когда догадался, наотрез отказался идти куда-либо. Записали меня нехитрым обманом. Пообещав показать что-то интересное, завели к директору и, сунув букварь, попросили прочесть. Я оттарабанил, и участь моя на десять лет определилась.

Первое сентября 1970 года помню, как вчера. Настроение соответствовало погоде: шел дождь. Провожать меня в школу пришли многочисленные родственники. Радостные и возбужденные, они желали успеха и отличных отметок, а я, сдерживая слезы, не понимал, почему всем так хорошо, когда мне плохо. Прозвенел звонок. Вручив первокласснику букет гладиолусов, домашние ушли отмечать событие, и, ведомый старшеклассником, я поплелся в новую жизнь. За парту меня посадили с Андреем Бурановым. В отличие от меня, он школой не тяготился и учился хорошо. Благодаря маме-учительнице Андрей вырос патриотом, закончил военное училище, прошел Афган, другие горячие точки, а сейчас, судя по соцсетям, «геройствует» где-то на Донбассе.

Став школьником, я оставался любимым внуком и маменькиным сынком. Бабушка добросовестно водила меня на занятия, хотя большинство бегали уже одни. Идем мы как-то после уроков, а мальчишки дразнят с высокого дерева, что я к ним не влезу. Бабуля, не раздумывая, приказала: «Лезь!» Я обхватил ствол и, под хохот ребят, повис, не в силах подтянуться. Тогда бабушка, не смотря на возраст, толкая меня в задницу, помогла забраться, доказав остальным, а главное – самому, что я не хуже. Так шаг за шагом зарождалась моя вера в собственные силы.

Учебный год заканчивался. Отец, придя из школы, ругаться не стал, а закрылся с мамой для серьезного разговора. Не сомневаясь, что лупить будут, но позже, я прильнул к двери и узнал, что остаюсь на второй год. Усердием я не отличался, и наша Зинаида Моисеевна, оценив платежеспособность семьи, ставила неуд по каждому поводу. Позора родители допустить не могли, и денежный компромисс с хитрой еврейкой состоялся. На дополнительные занятия я ездил в ее грязную квартиру трижды в неделю. Моисеевна слово сдержала: из дневника чудесным образом исчезли и двойки, и тройки, и даже четверки. Первый класс я закончил почти отличником.

Наступило лето, и родители отправили меня в пионерский лагерь. Не видя никакого смысла, ехать я не хотел, и, только повзрослев, понял, что небольшой перерыв в моем воспитании, давал близким долгожданный отдых.

Поездка в лагерь на первую смену повторялась из года в год. Не испытывая дискомфорта в детстве, становясь старше, я все сильнее ненавидел общественное лето провождение. Особо напрягали хождение в ногу, совместный досуг и отсутствие возможности побыть в одиночестве. Коллективное безумие начиналось с первых дней: конкурс рисунка, танца, смотр строя и песни. Проявляя индивидуализм, я пытался остаться за бортом общественной жизни, но воспитатели тут же тянули обратно на борт. По территории лагеря мы передвигались строем, горланя глупые речевки. За этим строго следили вожатые – вчерашние дембеля, не позабывшие армейской муштры. Ежедневные проверки с горном, флагом и барабаном обостряли ощущение несвободы, а тучи комаров с ближайшего болота – чесотку и зуд. Жизнь усугублялась присутствием локтя товарища, от которого некуда деться. Чтобы побыть в одиночестве я уходил на хоздвор, куда смелые бегали курить, а ловкие таскали девок. Нежный возраст прошел, я вырос, и пионерское лето закончилось.

В 1973-м отцу дали отдельную квартиру, и мы переехали в Печатники, где, по мнению авторов современной прозы, живет вся московская гопота.

Мой новый класс отличался от предыдущего, где половина пиликала на скрипках, а вторая занималась хореографией. Не прошло недели, как на меня наехали. Как базарить по-пацански, я не знал и ответил, как смог. Старшеклассники нас растащили, а меня, обозвав психом, с тех пор не трогали. Учиться, как и прежде, я не хотел. Ремень отца и подзатыльники мамы ненадолго исправляли ситуацию. Учителя, махнув рукой, пересаживали все дальше. Так я оказался на галерке, где «кинули якорь» главные дебилы нашей восьмилетки Ширяй с Акулой, но однажды, совершенно неожиданно, произошло чудо.

Проверяя домашнее задание, математичка поставила меня к доске. Конечно, я ничего не знал и мазюкал мелом лишь для вида. Решив для профилактики помурыжить недотепу, училка не спешила ставить двойку. В качестве примера она вызвала Борисова – отличника, комсомольца и отъявленного негодяя. Тот подготовился и бодро начал. Прислушавшись, я понял, что его теорема и моя задача – в принципе, одно и то же, и движения по доске стали осмысленными. Я ответил. Математичка сказала: «Пять!», по классу пронесся удивленный шепот, а Ширяй с Акулой пожали мне руку.

Не смотря на всплески, науки не увлекали, и природа заполнила пустоту интересом к девочкам. В детстве такое любопытство объяснялось гендерным отличием. Становясь старше, я начал обращать внимание на лицо, волосы и цвет глаз. По мере созревания, пропорционально количеству прыщей, меня начали возбуждать формы одноклассниц. Девицы выставляли себя напоказ, делая юбки короче, а грудь выше. Отношение их тоже изменилось: они стебали и дразнились. Как с ними себя вести, я не знал, поэтому робел и стеснялся, однако инстинкт плевать хотел на мои комплексы. Качая гормоны, он от души покрывал тело нешуточной растительностью и угрями. Пялясь в душе на мой лобок со всеми атрибутами взрослой жизни, вожатый удивленно цокал языком. Но скрытый до времени мужской потенциал, пока доставлял одни неудобства.

К пятнадцати годам баланс приличного поведения и буйства плоти нарушился в пользу последней, и меня понесло. Когда первое мартовское солнце растопило скуку самой длинной школьной четверти, у мальчиков появилось экстремальное развлечение: лапать девочек. Вызывающих похотливый интерес училось несколько, хотя больше всех доставалось тихоне Алле Кориной. Высокая, костлявая, с развитой грудью и худыми коленками, она, в отличие от прочих баб, дралась вяло, на помощь не звала и молча, с еврейской покорностью принимала свою участь. Зажатая в угол раздевалки, Корина безразлично смотрела на обшаривающих ее тело красивыми миндалевидными глазами. Участие в коллективном бессознательном, где перепадало немного, радости не доставляло. Я хотел Алку единолично и, набравшись смелости, притаился в подъезде. План удался. Пытаясь сдержать напор, Алла уперлась мне в грудь длинными пальцами пианистки, но, прижатая к стенке, обмякла и, тяжело дыша, мирно скрестила руки на моих плечах. Идиллию нарушило появление ее мамы и скандал за этим.

Происшествие зародило искру взаимного интереса. В десятом классе, готовясь к выпускным, Корина приходила ко мне домой. Однажды наш петтинг прервал папа. Мы схватили книжки, правда, вверх ногами. Переполненный тактильными впечатлениями, я добивался от Алки большего. Она устояла, и слава богу: что делать дальше друг с другом, мы не знали.

Сильнее Аллы возбуждала Люда Чупина. Крепкая, бедрастая, с большими, не по возрасту, грудями, она туманила мозг многим, но лапать ее боялись. Укоротив школьную форму до трусов, Чупина открыто пользовалась косметикой и встречалась со взрослыми парнями. Когда на дискотеках я танцевал с ней, мои штаны оттопыривались. Будь я посмелее, она провела бы меня в желанный мир плотских удовольствий. Однако этого не случилось, и еще целых четыре года я пребывал в плену надежд и разочарований. После восьмого класса я оказался перед выбором. В рабочем районе гостеприимно распахнули двери десятки ПТУ, а в единственную десятилетку набирали, как в институт, по конкурсу. Сдав экзамены на отлично, я поступил в школу и снова забил на нее.

Наслушавшись дворовой брехни об автогонщиках, я записался в клуб юных автомобилистов. Занятия проходили, как в современных автошколах: мы изучали автомобиль, правила и пробовали водить на площадке. Тем, у кого получалось, разрешался выезд в город с инструктором. Апофеозом явились сдача экзамена и получение детских прав. Когда дело дошло до управления машиной, радости, в отличие от других, я не испытал. Нажимать педали, переключать скорость и одновременно крутить руль оказалось не так просто. Смутная догадка, что пассажиром я буду чувствовать себя куда комфортнее, не помешала получить права и на время стать телезвездой.